Это девятый, последний, рассказ в серии про глаза.
Глаз (лат. oculus) — сенсорный орган (орган зрительной системы) животных, обладающий способностью воспринимать электромагнитное излучение в световом диапазоне длин волн и обеспечивающий функцию зрения. У человека через глаз поступает около 90 % информации из окружающего мира. Раньше глаза называли очи (множественное число слова «око»).
«Википедия»
Слеза (лат. lacrima), также мн. ч. слёзы — жидкость, вырабатываемая слёзными желёзами для смачивания и очищения поверхности глаза у земноводных, пресмыкающихся, птиц и млекопитающих. Эта жидкость прозрачная, слегка опалесцирует, солоноватая, имеет слабощелочную реакцию (норма рН слёз: 7,3–7,5).
«Википедия»
Слёзы
«Улицы в огне» — это был наш девиз. Однажды я даже видел драку на молотках. В ход пускали всё, что попадалось под руку. В этом месиве мы забывали себя. Забивали тоже, до крови и слёз, но в первую очередь прощались с тем, что лежало на нас патиной воспитания. Расставание с этим освобождало, в любой затрещине и даже в любом переломе присутствовал эйфорический элемент прощания с чешуёй, казавшейся нам ещё менее честной, чем оголтелая ненависть. Но только поначалу... Чуть погодя мы встречали одиночество, страх перед абсолютной пустотой, перед бездной. Убегая от этого переживания, мы стали, как в храме, собираться у телевизора, когда начинался бой Фёдора Емельяненко. Мы алкали культуры единоборства...
... Она прибежала заплаканная. Сказала, что Лилю, её лучшую подругу, взяли в охапку и увезли. Так вот, она хочет, чтобы мы купили билеты на поезд, сели все вместе и уехали из этого места навсегда. Ничто нас не держит. «Постой, а кто увёз?», — спросил Тимур. «Ты точно не фильмов насмотрелась?», — добавил я.
Мы с Тимуром оба носили габардиновые штаны, которые нам подарили 23 февраля, сказав: «Теперь вы мужчины!». Это сказала женщина, через несколько дней вышедшая на пенсию и покинувшая школу по усталости от детей. «Там, где нет секса, дёгтя больше, чем мёда. Надо слушать», — рассудили мы. Тимур тут же ещё и феску где-то откопал и пончо. Так мы и ходили до 8 марта, он в красном колпаке, а я в зелёной, как школьная доска, накидке. 8 марта мы благополучно этот маскарад прекратили, надев партикулярную одежду — пиджаки и брюки.
«Бээмисксеры увезли. Один из них срок мотал», — заверила подруга Лили. Хоть убей, не помню, как её зовут. Помню только глаза, полные слёз. Даже цвет не запомнил.
«Бээмискерами» называли банду, разъезжавшую на велосипедах BMX. Все их боялись, потому что они умели быстро снимать со своих великов цепи. Как ни крути, бьёт цепь больно.
Первым делом я предложил Тимуру надеть габардиновые штаны, потому что в них мы чувствовали единство. Конечно, между нами были доверительные отношения, но мы, будучи ранимыми подростками, стремились всё это формализовать и говорили друг другу, что нас связывают две вещи: габардиновые штаны и Фёдор Емельяненко. С помощью Емельяненко мы перешли ко второй фазе действия. Выйдя на улицу и направившись в логово бээмиксеров, обменивались цитатами из его интервью. «Как только боец посчитает себя великим, он проиграет», — сказал я. «Да, это точно», — отвечал задумчиво Тимур. Отец порол его ремнём. Мой меня тоже порол, но отец Тимура был кабардинец, он порол с большей поэзией — не так, как выбивают ковёр, а так, как толкают стоящую на пути лошадь, мешающую пройти к колодцу.
«Я стараюсь решать всё словами», — сказал Тимур. Я удивился такой откровенности, но Тимур, заметив мою реакцию, добавил: «Это тоже Емельяненко сказал».
Проходя мимо продуктового магазина, я остановился. «А кто такая вообще эта Лиля?». «Бог его знает». «А зачем мы идём?», — спросил я, и тут же ответил: «Кто не падает, тот не встаёт». Тимур лишь кивнул. Мы зашли в хозяйственный магазин и принялись выбирать молоток. «Нет, не будем». И мы вышли.
— А ты помнишь её глаза?
— Я вспоминаю их и Достоевского.
— Про слезинку ребёнка?
— Про неё.
— Ну ты псих.
— Просто Емельяненко про слёзы ничего не сказал. Он сказал только, что не сторонник женских единоборств.
— А при чём тут ребёнок?
— Женщина как ребёнок.
— Это тебе отец сказал?
— Да, он кабардинец.
— Я знаю.
— Представляешь, какая у меня в голове каша?
— Представляю. У меня такая же.
— Тебя не так сильно порол.
— А тебе откуда знать?
— Твой отец — кабардинец?
— Нет.
— Ну вот.
— Но с Достоевским ты перегнул.
— Может быть.
... Мы пришли на место сбора бээмиксеров. Их главный сразу отделился от толпы, сложил пальцы вместе, поднёс ко рту и свистнул. Его окружил целый грай птиц. Но они, в отличие от евангельских, не были свободны и в хлебе насущном нуждались. Поэтому разговор сразу пошёл деловой.
— Почему в глаза не смотришь, эй? — спросил он.
— Я никому не смотрю в глаза перед боем. Так сложилось. Если буду смотреть, ничего не изменится, — ответил я.
— Емельяненко? — загорелись глаза у него.
— А что, ты против? — спросил Тимур, сжав кулаки.
Он ещё раз свистнул, и из грая появилась девушка. «Я Лиля». В её глазах совсем не было слёз. Она чувствовала себя среди этих людей отлично. Я подумал, что, наверное, это от того количества внимания, которое она здесь получает. Вытаскивать её становилось уже скорее вопросом спортивным. Но бээмиксер сглаживал углы.
— Я давно ищу компанию, с которой можно смотреть бои Емельяненко. Мои ребята не хотят. Им это всё претит. Они хотят по старинке. Молотками.
— Как раз сегодня вечером. Только отпусти её к подруге.
— Я не хочу, — сказала Лиля.
— Она не хочет, — повторил он.
... И мы пошли смотреть бой Емельяненко. Они смотрели, а я не мог. Я постоянно вспоминал глаза, полные слёз.
Глеб Буланников
