28 марта был день рождения писателя, чьё имя на Западе известно наравне и Достоевским или Толстым. Человек рубежа веков и эпох, Максим Горький видел многое, а писал тяжёлое – своим фирменным, разделяющим, ужасно реалистичным языком. Собрать и издать абсолютно всё им написанное ещё не удалось никому в мире.
Это весьма удивительно, потому что самый издаваемый советский писатель – именно Горький (более 240 миллионов экземпляров текстов издано в СССР). Самый известный советский писатель в мире – тоже он (пять номинаций на Нобелевскую премию, 18 лет жизни за рубежом). Да и во многом сама формула «советский писатель» принадлежит тоже ему, так как культурное направление соцреализма «создал» тоже Горький.
Это – эталон, это – мировая величина, это – гений. А всех текстов нет. Почему?
В современном литературоведении Горьким занимались такие почти маститые исследователи, как Павел Басинский и Дмитрий Быков: их работы в серии «ЖЗЛ» очень интересны и могут обозначить весь спектр проблем при изучении этого писателя сегодня. Не претендую на их лавры и просто немного порассуждаю.
Ранний Горький был преемником XIX века – только намертво склеившим в себе идеализм романтика и натурализм реалиста. В произведениях позапрошлого века герои Горького удивительно совмещают в себе розовый цвет восприятия реальности с кровавым месивом самой реальности. Мы, кажется, почти не можем говорить о борьбе противоположностей: гипернатуралистичный, осязаемый и обоняемый физический и духовный мрак содержит в себе живость и надежду на преображение. От подобного накала тексты Горького (даже сказочно-романтические вроде «Буревестника» или «Старухи Изергиль») сочатся невообразимой силой – желанием измениться в среде постоянного отчаяния реальности.
Горький – писатель босяков работает с той же основой: его герои сумели освободиться от внешних сословных цепей (босяки – крестьяне, ушедшие с земли на другие заработки; становились в основном бродягами). Но в их нынешней неустроенности, бродяжничестве, иногда даже откровенном бандитизме заключается не только внутренняя свобода, но и мечта преобразиться. Только есть проблема: никто не знает как.
Отчаявшийся крестьянин ушёл с тяготившей его земли, не приносившей дохода, и отправился на заработки. Родной дом и семья оставлены, а новое пропитание не найдено: либо те же копейки, либо воровство и другие преступления. Но Горькому тем и милы босяки, что они – дерзнувшие; они от безысходности порвали с тяготившим прошлым, вступили в мрачно-жёсткое настоящее, и им остаётся только надеяться на прекрасное будущее. И пусть оно не наступит, потому что не умеет крестьянин жить вне земли! Человек дерзнул преобразиться – и совсем неважно, что ему ничего не поможет и что смеяться над ним будет даже безмолвное море.
Горький после 1905 года – автор других тем, но тех же тенденций: человеку необходимо преображение, потому что нынешний окутывающий мерзостями мир изменить, не став сверхчеловеком, невозможно; а потом это уже будет и не так важно. И писатель крепко поначалу дружит с Лениным и компанией, полагается на социализм: на его, при всём внешнем материализме, по сути внутренний идеализм мысли о всеобщем равенстве за счёт великой революции.
Конечно, его интересует не нынешний человек грубого мира, а будущий Человек преображённого мира. Но как только переворот в октябре 1917 года своей явной дикостью бьёт Горького по надеждам о советском ницшеанстве, тот уезжает из страны и вернётся жить больше чем через десять лет. Послереволюционный Горький – тема, не известная до конца даже сегодня. После «Несвоевременных мыслей», в которых он чистосердечно и яро прошёлся по революции, написать подобное было сложно – но Горький до последних дней пытался выражать с юности усвоенную идеальную максиму.
Сейчас у особняка Рябушинского, где последние годы жил Горький, стоит прекрасная лавочка. Проходя мимо летним днём, невозможно не остановиться и не присесть – прямо за спиной будет огромный красивейший дом, который Власть пожаловала Писателю. На ней особенно хорошо думается о том, почему в честь именно этого человека называли улицы во всех городках и городищах СССР (и даже – отдельно целый город); почему столько печатали, восхваляли, любили; по какой причине по-настоящему прочитали лишь очень немногие. Кажется, и поэтому тоже.
И даже, наверное, главный феномен в исследованиях Горького будет раскрыт не в нашем сложнейшем и мрачном настоящем, а в жёстко-созданном идеализированном будущем. Именно том, которое рано или поздно станет опорой новейшего Человека преображённого. Том, о котором всю жизнь Горький и писал.
Жизнь у писателя была и вправду несладкая – как и произведения. Но надеяться на преображение соли в сахар он всё-таки научил весь мир.
Борис Поженин
