Продолжаем публикацию интервью Андрея Ванденко. Разговор, состоявшийся в 2008 году с директором Государственного Эрмитажа Михаилом Пиотровским.
Данила Трофимов, редактор 1001.ru
Государственный Эрмитаж - больше чем музей, а Михаил Пиотровский - больше чем директор. И дело не в том, что Михаил Борисович является заместителем Владимира Путина в Совете по культуре и искусству при президенте страны или возглавляет Союз музеев России и Всемирный клуб петербуржцев. Авторитет Пиотровского позволяет ему высказываться по самым разным вопросам, а окружающих заставляет к этому мнению прислушиваться.
- Чем вам Растрелли не угодил, Михаил Борисович?
- Разве говорил такое? Никогда не имел претензий к этому замечательному мастеру. Да и странно было бы, если они у меня вдруг появились.
- А как же зеленый цвет, выбранный Бартоломео Франческо для Зимнего дворца? Слышал, хотите от него отказаться.
- Начнем с того, что фасад Эрмитажа прежде был и розоватым, и кроваво-красным, а позеленел лишь после Великой Отечественной войны. Цвет выбрали, видимо, по ассоциации с дворцом Растрелли в Царском Селе, где бирюзовый оттенок подразумевался изначально. Эрмитаж же получился кричаще ярким. Может, этого и не хотели, но так вышло. Краски в советское время ведь были жутко плохими. Сейчас с этим лучше, и весь исторический Петербург постепенно возвращается к более спокойным, пастельным тонам - Михайловский замок, фасады на Невском, теперь вот наш черед. Не думаю, будто людям с хорошим вкусом нравится и цвет баклажанной икры, которым покрашены карнизы дворца. Что касается Растрелли, он видел Зимний пепельно-жемчужным. Ради эксперимента мы выкрасили так одно из наших зданий на Миллионной улице, но пока не решили, будем ли менять цвет музейного комплекса в целом. Тема для дискуссий. Надо учитывать окружающий петербургский фон, в котором много оттенков серого... Кстати, это один из аспектов более широкого вопроса, можно ли жить в городе-музее.
- Ответ положительный?
- Безусловно. Но речь надо вести не о центре примитивной туристической индустрии, а о месте, где прививают культуру, воспитывают вкус и уважение к стране.
- В доказательство чего, видимо, и был залит каток на Дворцовой площади?
- К счастью, он уже сам по себе растаял... Я с первого дня твердил, что эта затея вульгарна и агрессивно провинциальна. Увы, площадь не входит в единый архитектурный ансамбль с Эрмитажем, мы не могли запретить заливать лед вокруг Александрийского столпа. Единственный плюс данной малосимпатичной истории: всем стало ясно, что надо еще активнее добиваться придания официального статуса Дворцовой. Можете представить: сейчас за площадь отвечают районные власти!
- И они решают, кому петь-плясать под стенами Эрмитажа?
- Понимаете, концерты тоже ведь бывают разные - вкусные и безвкусные. Не отношу себя к большим поклонникам Rolling Stones, но когда рок-группа собралась в Петербург, мы пошли ей навстречу, предварительно подписав договор страхования в пользу третьих лиц, где среди прочего четко оговорили максимально допустимый уровень звука - не более 82-85 МГц. И это требование было выдержано. Защита от возможных рисков - нормальная международная процедура! Мы выступаем не против всего подряд, а лишь против того, что не подходит Дворцовой по формату. Тут ведь в свое время и пивные фестивали проводили, и от них не удавалось избавиться, пока пьяная толпа не сожгла скульптуру на арке Главного штаба. Все рвутся устроить что-нибудь этакое именно здесь!
- Тяжело держать оборону?
- В данном вопросе мы нашли союзников в лице городских властей. В Смольном научились ставить заслон на пути жаждущих отметиться на Дворцовой. Кое-кто, конечно, просачивается, но это мизер.
Сегодня Михаил Пиотровский занят подготовкой мастер-плана «Эрмитаж-2014», приуроченного к 250-летию музея
Фото: Сергей Тягин
- Значит, в этом вы с Валентиной Матвиенко заодно, а на перспективы строительства небоскреба под «Охта-центр» смотрите по-разному?
- Разногласий нет. Есть дискуссия об отношении к идее города-музея. Историческая часть Петербурга невелика и должна быть сохранена такой, какая она есть. Это не многослойная и разностильная Москва, способная переварить и принять практически все. Мы имеем дело с чрезвычайно хрупким городом, чье очарование разрушить очень легко. Он ведь случайно получился таким красивым. Петербург состоит не из шедевров, его прелесть заключена в ансамбле. Убежден, на свете не найти ничего прелестнее сочетания Эрмитажа, Невы и стрелки Васильевского острова. Хотя, если разобраться, в каждой детали нет чего-то особо выдающегося. И реки есть шире и чище, и ростральные колонны встречаются поизящнее... Стоит в город, выстроенный вдоль одной небесной линии, воткнуть 390-метровую свечку, как сказка мигом пропадет. А ее нужно сохранить не только ради туристов, но и для петербуржцев, которым не очень сладко тут живется. Все-таки климат не самый комфортный, да и аура, знаете ли, давит, чувствуется, на болотах и костях стоим. Да, город должен развиваться. Так давайте построим второй Петербург - деловой и современный! Отнесем его чуть в сторону от первого, найдем подходящую площадку и позволим архитекторам творить, отпустив фантазию на волю. Охта вполне годится! Высотку достаточно сместить на три километра вверх по течению. Почему Дефанс в Париже возможен, а у нас нет? И никакие архитектурные конкурсы не нужны, считаю, проекты надо заказывать. Так, кстати, и императоры делали.
- Но мы-то не при монархах живем, Михаил Борисович.
- Правильно, но от этого не должно быть хуже. Не знаю, кто решил, будто небоскреб - признак столичности. Мол, у нас выше всех. Не этим нужно гордиться. Повторяю, подлинная ценность Петербурга в его историческом центре...
- ...Который постепенно приходит в упадок.
- Это другая проблема. Памятники требуют бережного отношения, а у нас церемониться не привыкли. Рядом со зданием Главного штаба реконструировали жилой дом и вопреки всем нормам вбивали в землю железобетонные сваи. Торопились люди, хотели сделать быстро и дешево. Закончилось тем, что по стене штаба пошла трещина... Конечно, в таких ситуациях я не молчу, начинаю шумно возмущаться, но чаще всего наталкиваюсь на контратаку по принципу «сам дурак». Мол, чем других учить, сначала в своем хозяйстве порядок наведи, а то вон из Эрмитажа вещи воруют.
- И ведь действительно воруют.
- Была одна кража, которую мы же и раскрыли, и публично и громко заявили о пропажах. Нечто подобное периодически случается и в других музеях мира, но тамошнее руководство старается не выносить сор из избы. В принципе и мы могли замять скандал, не бить в набат. Это позволило бы сохранить лицо, но не сняло бы проблему. А так по стране пошли тяжелые проверки, и выяснилось, что долгие годы государство абсолютно не уделяло внимания настоящей музейной работе. Да, шедевры живут во дворцах, но для фондохранилищ нужны свои, особые условия. Теперь об этом задумались всерьез, занялись материальным обеспечением, наладкой системы контроля и учета.
- Сколько из пропавшего удалось вернуть?
- Тридцать один предмет из двухсот. Но дело ведь не в сухих цифрах. В этой истории с кражей по-прежнему слишком много неясного. Не думаю, что работал одиночка. Очень уж все напоминает умело подготовленную провокацию.
- С целью?
- Тогда кое-кто пытался инициировать вопрос о передаче государственных музеев в частные руки. Дескать, разрешите приватизировать коллекцию Эрмитажа, мы все сохраним и приумножим. Классический рейдерский наезд! Определенно готовили почву, закладывали бомбу, которая должна была рвануть в нужный момент. А мы вытащили часовой механизм, и вместо взрыва получился хлопок.
Откровенно говоря, развернувшаяся в последнее время дискуссия о будущем государственных музеев кажется мне надуманной. Нет такой проблемы. Специалисты прекрасно понимают разницу между частной коллекцией и музеем. Главное богатство последнего - фонды, там идет основная научная работа. А выставочные залы - лишь фасад, витрина. Большинство экспонатов и должно храниться в запасниках. Когда же слышу рассуждения, что государственные музеи погрязли в замшелости и косности, что они не способны распорядиться осевшими в их руки сокровищами и потому обязаны поделиться с частниками, у которых больше денег и возможностей, мне становится смешно и грустно одновременно. Научные учреждения, а именно таковыми в первую очередь и являются музеи, вот так запросто приватизировать не получится. При этом я прекрасно отношусь к настоящим коллекционерам, которые не рассматривают покупку произведений искусства лишь как удачный способ вложения денег. Для большинства это подлинное увлечение. И все же им не под силу заменить музейный коллектив!
- Как считаете, коллекция Ростроповича заняла сейчас свое место?
- Я ведь сам предлагал разместить ее в Константиновском дворце. Архитектурный ансамбль внешне прекрасен, а внутри пока пуст, в нем нет художественного содержания. Мы выставляли там экспозиции геральдики и наград, что позволяло как-то облагородить дворец, придать ему музейно-культурный флер, но коллекция Ростроповича - это, конечно, выход. Всегда лучше иметь что-то постоянное.
- Будь ваша воля, отщипнули бы что-нибудь для Эрмитажа, Михаил Борисович?
- Лишь одну вещицу - табакерку, которую Екатерина Великая подарила графу Орлову.
- А-а, это тот самый лот, за который вы в свое время рубились на аукционе «Кристи» с Мстиславом Леопольдовичем, проиграли, а потом локти кусали...
- Да, классический пример мастерской работы с клиентами ведущих аукционных домов. Мне позвонили из «Кристи» и сказали, что поступила интересная вещица, словно специально созданная для Эрмитажа. Мол, приезжайте и взгляните на эту прелесть! Я посмотрел и понял: надо покупать. В «Кристи» меня заверили, что других претендентов на лот нет и первоначально заявленная сумма едва ли заметно вырастет. Денег на покупку у нас не было, с грехом пополам я отыскал меценатов, набрал, сколько требовалось. Приходит день торгов, и вдруг выясняется, что ровно ту же операцию, что со мной, аукционисты проделали с Мстиславом Ростроповичем. Его тоже поманили табакеркой, пообещав, что иных соискателей не будет. Нас банально столкнули лбами. Понятно, у жившего на Западе и получавшего большие гонорары музыканта были иные возможности, нежели у директора государственного музея... Мстислав Леопольдович, натура азартная, увлекающаяся, завелся, включился в гонку и в итоге явно переплатил за табакерку. Если бы мы знали, что будем соперничать друг с другом, могли бы заранее сговориться и попытаться перехитрить «Кристи». А так они нас переиграли. Профи! Потом я встречался с Ростроповичем, спрашивал, не переуступит ли вещицу Эрмитажу, но услышал категорическое «нет!».
- Вредничал маэстро?
- Он давно гонялся за табакеркой, вел настоящую охоту и, заполучив, не захотел расставаться. На том тема и закрылась...
- А из распроданного большевиками в прошлом веке что хотели бы вернуть в Эрмитаж?
- В Национальной галерее в Вашингтоне висит двадцать один шедевр, увезенный в свое время отсюда. Был бы счастлив возвращению любого, но лично мне более всего жаль «Мадонну Альба» Рафаэля и «Благовещение» Яна ван Эйка. Впрочем, это мечты, Национальная галерея ничего не продает, и правильно делает. К слову, напомню, что картины из Эрмитажа продавал еще Николай I. Похоже, у большевиков во всем были предшественники...
- А то, что в России сейчас собираются разрешить приватизацию памятников архитектуры, верно, на ваш взгляд, Михаил Борисович?
- Вынуждаете опять произносить критические слова... Знаете, иногда сам себе кажусь последним ретроградом, который брюзжит по любому поводу, хотя в действительности я всегда говорю об альтернативе. В принципе и охраняемые государством архитектурные памятники можно отдать в частные руки, но сначала надо обозначить все параметры охраны. Как это принято на Западе, где составляют специальный паспорт, в котором четко прописывают, что допустимо делать в здании, а что нет. Как ни странно, велик риск, что в России палку перегнут, переусердствуют с запретами. С другой стороны, надо застраховаться и от тех, кто намерен скупать старинные дворцы и особняки на снос, оставляя от исторической постройки лишь фасад. Необходим контроль. И еще два аспекта. Когда здание передают в аренду на 99 лет, раздаются крики, что это слишком короткий срок, мол, невыгодно вкладывать деньги в реконструкцию, затраты не окупятся. Извините, это лукавство чистой воды. Очень даже окупятся, если правильно эксплуатировать. Наконец, последнее. Мы помним, что все дворцы были национализированы после 1917 года. Возникает моральная коллизия: коль передавать отнятое когда-то, то почему не потомкам дворянских и купеческих династий, а посторонним людям? Лишь из-за того, что те могут заплатить сполна? Одно дело, когда в экспроприированных особняках располагались музеи, библиотеки, загсы и больницы, и совсем иное, если они снова перейдут в частную собственность. Но не Шереметевых или Волконских, а, условно говоря, Ляпкиных и Тяпкиных. Конфликт! Сейчас много делается для восстановления культурных и исторических связей двух Россий. Подозреваю, носители славных фамилий, осевшие за рубежом, не обрадуются известию, что дома их предков оккупировали чужаки. Нужно хорошенько подумать, прежде чем принимать решение. Глупо жить одним днем, не просчитывая хотя бы на пару шагов вперед. Это вообще серьезная проблема. Если относиться к жизни по принципу «после нас хоть потоп», финал будет печален.
- России, по-вашему, грозит наводнение?
- Надеюсь, все же нет. Мы учимся думать на перспективу, строим планы на 2020 год и дальше. Значит, у страны есть будущее.
- А лично вы как далеко заглядываете, Михаил Борисович?
- Идет работа над мастер-планом «Эрмитаж-2014», приуроченным к 250-летию музея. Программа масштабная и амбициозная, готовим ее вместе с голландцем Ремом Колхасом, знаменитым философом от архитектуры. У него очень необычный, если хотите, даже сумасшедший взгляд на привычные вещи. А нам и нужен новый поворот. С Ремом мы работали в Лас-Вегасе, проверили его на обсуждении проекта Главного штаба, который должен стать органичной частью Большого Эрмитажа. Детали раскрывать не стану, думаю, у нас будет возможность поговорить на эту тему предметнее. Пока нам предстоит решить не столь масштабные, но не менее важные задачи. Например, со статусом Дворцовой. Или с тем же цветом Зимнего. Чтобы, как вы говорите, Растрелли не обидеть.
