Восемь лет в Большом, потом роль в фильме Николая Хомерики. Потом съемки у Николая Досталя, Гай-Германики, Бориса Хлебникова, Джеймса Уоткинса, Ренаты Литвиновой и… снова Хомерики. И вот востребованная актриса дебютирует в режиссуре — прямо скажем, неординарно. Ее «Осколки» — вольный римейк легендарного киносновидения Алена Рене «В прошлом году в Мариенбаде». Снимался в Нью-Йорке с американскими актерами на английском языке. И вот такое непатриотичное кино выходит на наши экраны.
— Вариация на тему фильма Рене о кризисе семейных отношений, конфликте с собой — почему?
Я специально ничего не выбирала. Есть круг тем, о которых хочется размышлять. Сильное ощущение — возможность делать то, что действительно тебя волнует, не знаю, будет ли еще в жизни подобный шанс. Порой все происходит так, будто кто-то тебя ведет. Мне многие говорили: «Сними кино!» Вероятно, людям вокруг меня казалось, что мое устройство мозга способно конструировать вымышленные миры. Я к этой идее относилась спокойно. Приехала в очередной раз в Америку по актерским делам на очередные пробы. Познакомилась с Майклом Куписком. Начали что-то обсуждать — у меня крутился какой-то набор сцен в голове, но каждая из них не заслуживала превратиться в полноценную историю.
Вдруг мы начали говорить про «Прошлым летом в Мариенбаде» — историю, которая тревожит, вдохновляет. Когда напротив тебя садится человек и говорит, что у тебя есть другая жизнь — срабатывает гипнотический эффект. Словно обнаруживается параллельное пространство. В общем, мы решили: а не попытаться ли вместе сочинить историю в подобном духе. Притом что ни он, ни я не являемся фанатами картины Рене. Сейчас журналисты приходят на интервью, с умным видом обсуждают со мной подробности фильма, словно я его фанатка.
С большим уважением отношусь к работе Алена Рене и Роба Грийе. Они действительно сделали важный шаг в искусстве, создали новаторское кино. Но зачем залезать на ту же территорию? Нас вело желание попробовать что-то свое. Отталкиваясь от этого хода: человек говорит тебе, что существует какая-то другая реальность, в которой есть другой ты. Сделать кино про то, как мозг гоняет нас по кругу, и пока сам не найдешь выход, так все и будет повторяться в разных вариациях.
— От первоначальных сцен, которые «крутились» в голове, что-то осталось?
— Конечно. Например, начало: героиня просыпается, видит спину спящего мужа. Знаешь, этот момент переключения яркого сна на реальность: я проснулась? где? кто рядом? кто я? Требуется мгновенье, чтобы все это осознать. В это мгновенье ты — нигде. А дальше начали появляться другие персонажи. Древняя дама, для которой важнее жизни сохранять свой утекающий образ. Она на кресле «плавает» по коридорам отеля, потому что никак не может заснуть. Это ее лимб.
— Кажется, что и сам отель — с его нелинейной жизнью — клаустрофобическое пространство мозга. В какой момент подумалось: «А не в голове ли героини все и происходит?»
— Мне нравится ход твоей мысли. Хотелось бы вести на эту тему диалог со зрителем. Отлично понимаю, что это кино может кого-то раздражать. Сама форма, отсутствие нарратива не подразумевает всем нравиться.
— Амбиций завоевывать зрительские массы нет?
— Все-таки мне не пятнадцать и даже не двадцать один, понимаю, что «масс» не будет. Но точно знаю, что надо снимать кино, которое тебе интересно. И надеяться, что найдется какое-то число единомышленников.
— Я представила себе зрителя, которого во время показа может посетить мысль: действительно ли сейчас в кинозале он смотрит кино… или все это ему привиделось. Возможно, вы опирались не столько на фильм Рене, сколько на принципы Нового романа, разрабатываемые Грийе.
— Конечно. Мне нравится, когда история развивается по спирали. Ссылаюсь на Вирджинию Вульф, ее тексты так устроены, что действуют эмоционально. Возникает ощущение причастности.
— Как вы отважились снимать в Америке кино на английском?
— Мне казалось правильным эту историю писать на английском.
— У тебя не только французский, но и английский свободный?
— В общем, да. Русский, конечно, побогаче. У меня нет университетского образования. Ты же знаешь, я балерина (ироническая улыбка). Мне важно читать на языке оригинала. Страну не понять без языка. Кошмарно себя чувствую, когда общение приходится ограничивать минимальным набором слов. У меня небольшой акцент, трудно определяемый. На съемках мы писали чистый звук — не переозвучивали ни одной фразы.
— Что же довело тебя до заокеанского кинодебюта?
— Я показывала сценарий каким-то людям. Сценарист и кинокритик Рома Волобуев прочитал и одобрил. Пытались даже снять — перевели на русский язык. Плохо. Надо было сразу писать по-русски. Через год Рома спрашивает: «Что со сценарием? Давай познакомлю с продюсером Ильей Стюартом». Илья удивил меня горящими глазами: «Это интересно. Можем снять в Нью-Йорке недорого. Я знаю, как это сделать». Это был вызов, который я ждала. Все сошлось. Правда, если бы заранее понимали, насколько будет трудно, вряд ли решились бы. Невероятно сложно в Америке снять полнометражный фильм за 17 ночных смен. Но мы не понимали — и заварили кашу. Прошли все инстанции. У меня есть разрешение на работу, рабочая виза, я состою в американском профсоюзе. У оператора Федора Лясса — все документы, позволяющие снимать.
Знаешь, почему получилось? Просто ребята собрались и сказали: «Поедем и снимем в Нью-Йорке кино». И это был один из самых смелых поступков, никогда этого не забуду. Хотя мы там чуть не сдохли.
Картина по бюджету — на нижних строчках профсоюзного реестра. Из России со мной приехали Федя Лясс, художник Екатерина Щеглова, продюсеры Роман Волобуев, Илья Стюарт и Илья Джонджорадзе, которого можно на Марсе высадить, он и там организует съемку. Все остальные — американская группа. Всем надо было платить. Взяли в аренду модный ресторан Beaty & Exxes в Ист Виллидж. Но это работающее заведение, поэтому мы туда входили в три часа ночи и выметались в 2 часа дня. В таком бешеном графике работали. Представь: американские актеры, массовка.
— Это же еще кино и про ежедневный, ежеминутный выбор. Значит, и про тебя.
— Часто об этом думаю. Что было бы, поступи я иначе… Вселенная всегда подкидывает в топку твоих размышлений примеры. И поняла, что проблема выбора — едва ли главная не только в юности, но и для 30+. Вроде бы еще молодые, уже с опытом. И вдруг начинают сомневаться: а если бы я сделал другой выбор? Может, не поздно все переменить? Тема оказалась крайне важной для всех, кто был рядом.
— В актерской профессии выбор — понятие ключевое. К примеру, выбери тебя Даррен Аронофски на главную роль в «Черном лебеде» — он же даже сценарий тебе присылал — возможно, тебя настигла бы мировая слава, но не было бы Алисы — режиссера, съемок в Америке. Был бы другой зигзаг удачи, «другая жизнь Алисы».
— Лучше всерьез об этом не задумываться, иначе можно сойти с ума. Бесполезно сожалеть о том, что в твоей жизни не произошло. Когда меня спрашивают, что такое счастье, для меня это возможность быть адекватной себе. Своим представлениям о жизни. Это дает ощущение внутреннего спокойствия. Но это не расслабленное спокойствие, а готовность принимать вызовы.
— Скажи, американские партнеры вас приняли как инопланетян?
— У меня была отличный кастинг-директор. Ей понравился сценарий, особенно диалоги. Американское независимое кино в большей степени занято социальными проблемами. Она призналась: «Когда я читала, поймала себя на мысли, что у меня с мужем происходит нечто подобное. В какие-то моменты мы разговариваем друг с другом, словно как пришельцы с разных планет». Потом начались пробы. Роб Кэмпбелл пробовался на роль мужа, законсервированного бизнесмена. Он знал наизусть текст, все точно понял, но был таким ярким, эмоциональным — словно из кино Леоса Каракса. Под него надо было бы все переделывать. В итоге он сыграл бармена, развлекающего завсегдатаев ресторана своими байками. Актеры были абсолютно готовы. В итоге сложилась слаженная команда.
— Ты много снимаешься в российском авторском кино. У меня ощущение, что оно впадает в спячку. Это проблема внутренняя или внешняя? Не только же дело в усыхании господдержки.
— Правда, сейчас значительно тяжелее получить финансирование на авторское кино. Это действительно мешает. Потому что все разговоры: а давайте снимем кино на телефон — ерунда. Не мне ставить диагноз: в чем именно проблема. Иногда не хватает самостоятельности, смелости высказывания. Есть темы, в которые предпочитают не заходить. И, между прочим, среди них отношения мужчины и женщины. Наше общество крайне консервативно. Дедушки и бабушки все время что-то строили, потом война… не до этого… все лучшее детям. Поколение родителей тоже не очень понимает, как говорить друг с другом про отношения. И только наше начинает нащупывать, как можно это обсуждать без пошлости и лицемерия.
Впрочем, храбрости кинематографу не хватает в постановке самых разных проблем. Люблю свою профессию, но как актрисе мне не хватает интересного материала, редко встречается ярко, сложно выписанная роль. Когда интересно понять логику персонажа, войти в его историю. Я говорю не про несчастных и обделенных, когда герой лишь вспомогательная функция к обстоятельствам. Обожаю фильмы, в которых следишь за развитием непредсказуемого характера.
— В Большом ты танцевала восемь лет, у тебя были в основном острохарактерные партии. А в кино — ампула меланхоличной, отстраненной женщины со сложными отношениями с реальностью.
— Но я же сыграла характерный эпизод в фильме «Про любовь. Только для взрослых». Все зависит от предложения. Почему играю таких отстраненных? Мне трудно судить. В жизни, мне кажется, я совсем другая. Хотя часть своей органики важно сохранять. Я боюсь пережать, мне важно не настаивать, не демонстрировать. В Большом все иначе. Я была техничной, а характерные роли технически сложные. Плюс внешность яркая, и, как тебе не покажется странным, темперамент, который я умела на сцене выражать. Когда пришла в кино, оказалась востребованной в ином качестве. В кино, как это ни банально, многие вещи связаны с внешностью. Миллион раз убеждалась, что срабатывают стереотипы восприятия. Говорят же — актриса со сложным лицом. Это я.
— А в каких ты отношениях с нашей замысловатой реальностью? Или прячешься в профессию?
— Сложный вопрос. Не могу сказать, что сама разобралась в этих отношениях. Для меня лучший способ вести диалог с людьми, в том числе и на актуальные темы, — творческое высказывание. Для меня выйти и спеть песни Егора Летова актуальнее, чем выйти на трибуну. Это органично еще и потому, что вокруг такой разнобой воззрений. У каждого — мнение по любому вопросу, и ему хочется кричать об этом на весь мир. Убедить всех, что прав именно он. Меня этот крик расстраивает. Стараюсь отстраниться. Но существуют ситуации, когда понимаешь: сейчас не можешь молчать, бездействовать.
Поэтому еду к Басманному суду и стою там, пока идет процесс над Кириллом Серебренниковым и его коллегами. Есть необходимость быть там. Выразить поддержку художнику, попавшему в чудовищную ситуацию.
Здесь самое страшное — демонстрация отношения к людям. Кирилл — известная личность, театральное дело громко обсуждается, известные деятели культуры становятся поручителями. Но кто защитит армию людей, попавших в аналогичную ситуацию? Кто дал распоряжение до обвинения держать тебя в клетке? Зачем создавать такие условия, чтобы все пришедшие на суд давились в узком коридоре. Почему надо публично растаптывать достоинство человека? Все это вызывает во мне колоссальный протест.
— И как с этим быть?
— Не знаю. Очень надеюсь, что воспитается новое поколение, для которого чувство собственного достоинства дороже плюшек и прочих материальных благ. У общества, в котором никто не слышит друг друга, а между людьми и властью бетонная стена, нет будущего. Мой фильм вроде бы про другое: про личное. Но в нем есть попытка показать, как важно выстроить диалог. Отсутствие коммуникации в основе наших многих проблем.
— Не менее важен вопрос терпимости, в том числе по отношению к другому мнению. Знаю, что на многие проблемы, в том числе политические, у тебя и твоего знаменитого отца могут быть полярные взгляды…
— Это просто принятие факта, что другой человек и думает, и поступает по-другому. У каждого из нас есть свой выбор. Ты можешь соглашаться, не соглашаться. Но не надо же устраивать гражданскую войну дома. Мы вправе отвечать за себя и в профессии, и в публичной жизни. Терпимость для меня входит в понятие ответственности. Сейчас все оголено, заражено боем всех со всеми. Ведь в начале нулевых все было более-менее понятно. Кому нравилось, шел в политику. Мы занимались творчеством. Политика творчеством не дирижировала. Мы могли на экране говорить о проблемах, которые нас волновали. Сейчас произошел сильный перекос. Теперь даже внутри профессии все сложнее и сложнее разделять искусство и политику.
— Вновь возникают ситуации, подобные собраниям конца 50-х, на которых писатели осуждали Пастернака.
— В любом случае сам для себя решаешь, что тебе подобает делать, что — нет. И когда остаешься наедине с собой, важно чтобы перед собой тебе не было стыдно.
Лариса Малюкова
