Как-то меня спросили, что меня делает философом. И я ответил, что философа ничего не делает философом, ни чтение древних оригинальных текстов в старинных архивах, ни знание всего философского словаря, ни даже участие в дискуссиях и написание научных статей. Философ – это мыслитель, у которого есть свой голос, своя главная интуиция. Чтобы она появилась, не обязательно знать греческий или генеалогию слова «трансценденция». Все эти вещи — дань классическому гуманитарному образованию, которое зародилось еще в античных академиях.
Память о мысли
От античности мы сохранили многое: белый мрамор, диалоги Платона, логику Аристотеля, добрую половину философского словаря — длинный список терминов, большая часть которого изменила свое значение до неузнаваемости или на радикально противоположное. Сейчас уже невозможно себе представить философию без этого ее древнего, как цивилизация, корня.
А что для того времени эта философия значила, мы уже и забыли. Для народа древности философы были мудрецами, а для самих себя они были крохами в мире, мыслителями, твердо знавшими только то, что они ничего не знают. Каждый из них был гением своего времени, открывателем пресловутых идей, но никогда философия не была в одиночестве, ей всегда сопутствовали науки, даже в античном, строго говоря, еще донаучном виде. У Сократа была политика в ее широкой практике, у Платона — геометрия и математика, у Аристотеля — медицина и логика. «Не знающий геометрии да не войдет» — гласила надпись над входом в платоновскую академию. Чтобы стать причастным величию мысли, нужно было уметь работать с идеями и абстракциями, нужно было понимать, в чем отличие идеального круга в триста восемьдесят градусов от несчастной кальки, нарисованной Евклидом указкой на песке. И мы до сих пор платим этот долг элитарности наук, пользуясь сложным философским, или медицинским, или математическим языком.
Непосредственная мысль
Философы перестали считать себя мудрецами, то есть теми, кто уже овладел истиной, настоящей правдой мира. Ими были старцы, до которых снизошли боги, открыв устройство жизни, ими были древние герои-полубоги, узревшие истину после того, как сами стали своими среди богов. Но тому, кто увидел, что ничего не знает, уже не помогали мифы о музах и космологические поэмы, им помогало только постоянное вопрошание на сложном философском языке. Как так вышло, что запал «мы точно знаем, что все на свете родилось из воды» сменился, казалось бы, таким пессимистическим слоганом: «я знаю только то, что ничего не знаю»? Если присмотреться к этой фразе, то она окажется не констатацией трагичной невозможности ничего познать, а указанием на новый путь, на появление важнейшего аппарата философии — аппарата методологии. «Метод», кстати, тоже греческие слово. Одно из его значений — «наука». Так что наше «делать по науке» значит «использовать верный метод» и имеет греческое происхождение. Методология родилась тогда, когда персонаж Сократа (в диалогах Платона) показал, что доказать можно почти все, что заблагорассудится. Именно тогда появилось одно из главных различий в философии — убеждение в существовании и знание о существовании.
Так постепенно вырисовывался фундамент философии: теории познания (гносеология), учения о ценностях (аксиология) и учения о бытии (онтология). Все этические, эстетические и политические проблемы вытекали из того, что человек ничего не знает! Сейчас в это сложно поверить, но древнее общество никогда не подвергало сомнению свои устои, ибо любое сомнение буквально угрожало его существованию. Людям нужно было верить в законы предков, чтобы вовремя заготовить дрова, чтобы засеять поля в срок… Но философы рискнули усомниться, перевернули мышление другой стороной, разожгли огонь критики, и риск этот сначала привел к почти тысячелетнему забвению, а затем окупился вечной жизнью их имен в человеческой истории.
Забвение мысли
Наверное, ни у кого нет сомнения, что имя Сократа или Аристотеля было знакомо всем поколениям европейских ученых, но это не совсем так. И дело не в том, что горела Александрийская библиотека, что «варвары» захватили греческие земли и Рим, что догма христианства вытеснила языческие тексты. Дело было вообще не в упадке культуры. Просто философы золотого века умерли, исчезло их почитание, исчезли ученики, некому было ходить в академию и некого было там слушать. Не было в этом ничьей вины. Меняются поколения, меняется мысль. Если нет условий, в которых мысль может себе позволить взвиться достаточно высоко над землей, то не будет и великой математической науки, сложных уравнений и даже силлогистики. Будут мера весов, денежные единицы на вес собольего меха, но не более. Пока войны и голод терзают Европу, философ не сможет позволить себе часами любоваться звездами и размышлять о том, что не будет вещью среди вещей. Кто-то может сказать, что такое великое наследие не может пропасть бесследно во тьме веков. Так оно и будет: под высокими сводами сырого скриптория сотни монахов одиннадцатого века переписывали не только Писание, но и «Физику» Аристотеля!
И чем слабее был страх надвигающегося Апокалипсиса в христианской Европе, чем свободнее шла торговля в мире, тем ярче в ночном небе горела звезда великих мыслителей прошлого. Это томление от тяжести незнания начало уходить в прошлое, когда феодальная Европа узнала в человеке индивидуальность и позволила художнику оставлять свое имя на произведении, вооружилась телескопом, который делал космос ближе, когда она, наконец, сбросила оковы тирании и религиозных войн. Тогда-то средневековые споры о сущности божественной благодати сменились рассуждениями монахов-естествоиспытателей, вроде Роджера Бэкона, и философы перестали комментировать нетленные труды язычников, а начали создавать свою новую философию, которая жаждала изменений в настоящем и грезила о будущем в фантазиях утопистов.
Pro et contra
Но и тут есть скептики, (не такие, как Горгий, разумеется), считающие, что философия занимается софистикой, раздувает из мухи слона, на протяжении тысячелетий следуя традициям греков. Да, путь философов был тернист, но мы живем в век абсолютной победы их традиции. Посмотрите вокруг — дома построены с помощью их математики, жизнь машин кипит благодаря им. Их язык потерян в веках, но язык их мышления преобразовывается в нас до сих пор. Конечно, современность отвергла многие ценности, лежащие в основе, например, античных полисов. «Государство» Платона и «Политика» Аристотеля показывают нам их общество рабства, унижения женщин и честолюбия властвующих. В этих произведениях нет равенства, толерантности и свободы в наших терминах, но есть их зародыш в стремлении к гармонии власти и подчинения, свободы и безопасности.
Античность была очень важным этапом, и ее преодолели, как это всегда бывает в философии. К счастью или к сожалению, философия никогда не делается навсегда, суть ее как раз в том, что она постоянно меняется, совершенствуется. Поэтому по-настоящему важная философская концепция всегда будет напрочь раскритикована в процессе спора о ней следующими поколениями. Мир идей Платона был подвергнут жесткой критике в Новое время Юмом и Декартом. Они усомнились даже в том, что сообщают наши органы чувств. Кант пошел еще дальше и забраковал идею о том, что познание начинается в опыте, хотя все науки в его время уже были построены по этому правилу.
Так было и с логикой Аристотеля, которую в средние века развили философствующие монахи, пытаясь доказать бога, а в век Кантора новая логика начала решать головоломные математические противоречия. Без крепкой сцепки математики и логики теперь не работает ни одна программа, как ни одна гуманитарная наука не работает без своей философской концепции в фундаменте. И все это — никогда не заканчивающаяся история философии, в которой нет проигравших и победителей. Поэтому в новых формах античная философия жива и будет жить дальше, как геометрия Евклида, ставшая одной из геометрий. Плюрализм в философии — залог ее выживания: хоть в спорах и не рождается истина, зато в них рождается прогресс.
Роман Ливаров
