В мае выходит вторая книга Гузель Яхиной, лауреата нескольких литературных премий за дебютный роман «Зулейха открывает глаза».
О новой книге, творческой гибкости, перерождении немецких сказок в советские и о том, почему жанр романа неубиваем, писатель рассказала «Собеседнику».
– Героями вашей новой книги «Дети мои» стали поволжские немцы. Почему?
— Вообще-то я долго не могла решиться на эту историю. Да, немецкая культура мне близка, я по диплому учитель немецкого, но все-таки это не родная для меня тема.
– А вы кого-то из потомков того поколения поволжских немцев знаете?
– Конечно. Мои друзья из потомков, они живут в Европе, совершенно ассимилированы и уже мало погружены в дедовскую историю. Информацию я скорее черпала все же из текстов разных исследователей – оказалось, их очень много. Просто сутками напролет сидела на портале о русских немцах. И конечно, читала научные тексты. Но постаралась, чтобы в итоге не было ощущения учебника истории.
Смерть романа невозможна
– Что сейчас читают у нас в стране?
– У меня нет цифр по рынку, но по наблюдениям, по моим знакомым, – конечно, читают романы. Думаю, интерес к роману никуда не делся и не денется в ближайшее время. Смерть романа невозможна. Роман или хороший сериал – человеку необходимо эти длинные нарративы потреблять, чтобы соотносить себя с реальностью. Он с этим вырос, этому нет замены.
Длинный нарратив – это то, что позволяет нам выживать. Это каждодневная психотерапия. А соцсети, кстати, это ровно противоположное. Роман восполняет нам ту энергию, которую мы тратим на перебранку в соцсетях. Вот только, может быть, сериал со временем заменит нам роман – и уже заменяет. Но, надеюсь, все же не полностью.
– Гузель, до нас действительно дошел этот всемирный сериальный бум. И на нашем ТВ стали появляться хорошие сериалы. И их качество – это прежде всего качество сценария. Вы, окончив Московскую школу кино и поработав в сценарном бизнесе, почему-то не пошли дальше по этой стезе. А сейчас бы настоящие деньги заколачивали.
– Я думала скорее не о деньгах, а об интересе. Но и кинематограф, и сериальное производство сейчас сильно изменились – я осознала, что мои взгляды на кино сильно устарели и что я не обладаю качествами, необходимыми для профессионального сценариста. Есть в этой области очень важное качество, делающее человека профпригодным. Называется творческая гибкость.
Как правильно пишется название столицы Эстонии?
– Звучит как-то не очень.
– Я имею в виду, что сценарист должен быть в состоянии очень быстро изменять очень многое в своем произведении. Сценаристика, особенно сериальная, – это все-таки поле компромиссов, и очень серьезных. И сценарист – тот, кто в итоге все эти компромиссы сводит воедино и рождает продукт. Я поняла, что не умею этого делать – быстро и по запросу свести разные мнения воедино и превратить это в творческий продукт. Я делаю один только вариант, который мне кажется самым правильным. А сделать пять или пятнадцать не умею, и это действительно – я серьезно! – для сценаристики профнепригодность.
– Вы перфекционист.
– Нет, я просто люблю свободу. Делать то, что хочется. Написание сценариев, как по мне, – это, конечно, совершенно потрошительное занятие: оно иссушает мозг тому, кто не обладает требуемой гибкостью.
Черт умирает, встретив коммуниста
– Когда вышла «Зулейха», вас сравнивали с Захаром Прилепиным и «Зулейху» – с его романом «Обитель». Вам нравится это сравнение?
– «Обитель» была единственным романом на тему ГУЛАГа, который я себе позволила прочитать, когда писала «Зулейху». Мне эта книга очень понравилась. И это всё. Точка. Если говорить о том, что мне близко – это «Весь невидимый нам свет» Энтони Дорра. Этот роман написан со сценарным видением. Я его просто увидела. Как кино. Еще любимая вещь – «Старик и море» Хемингуэя. Ну а в детстве номером один были «Мифы и легенды Древней Греции».
– Вы говорили, что ваш первый роман – о преодолении мифологического сознания. Эта тема есть в новом романе?
– Есть. И одна из ключевых. Весь роман «Дети мои» построен на образах германских сказок. И в этот полусказочный мир вторгается новая сказка. Советская. Мне было интересно совместить мрачную эстетику германской сказки и не менее мрачную эстетику раннего советского времени. Речь для меня шла о понимании двух поколений: тех, кто живет в эпоху трагических перемен великого масштаба, и их детей, живущих во времена стабильности. Могут ли такие разные отцы и дети понять друг друга? Старая сказка меняется на идеологию, и итоги этой замены – вот об этом вся эта история.
Образный ряд книги взят из немецких сказок и легенд. Есть, например, карлики и великаны. Есть подводный мир. Есть горбуны и ведьмы с прялками. Есть колхозные поля, где бобы и горох, вырастая, до неба достают. А кукуруза золотится, как волосы Златовласки. Есть пионервожатый, который уводит за собой пионеров, как Гамельнский крысолов в легенде навсегда уводил детей. Есть Глупый Ганс и Хитрый Портняжка.
Я, когда работала над «Детьми», читала одну книгу 1935 года выпуска за авторством Леонида Лерда. Там собраны якобы народные сказки немцев Поволжья, они как будто бы рассказаны колхозниками – учетчиками, трактористами. Но примесь идеологии в них так сильна, что их выдуманность очевидна. Есть, например, сказка о том, как Иосиф Сталин беседует с великанами и великаны очень хотят участвовать в соцсоревновании. Или о том, как последний черт на советской земле встречает коммуниста и в ужасе умирает. Понимаете, да? Я не использовала эти сказки напрямую, но они меня очень вдохновляли.
Ну и моей настольной книгой при написании были сказки братьев Гримм и собранные ими легенды. Легенда о деве Малейн получилась сюжетообразующей. Это история о девушке, которую отец замуровал на семь лет в башне, а когда она вышла, то обнаружила, что мир вокруг нее необратимо изменился.
– Вы и сами заперлись, по вашему выражению, в раковине от мира на два года, пока писали роман. Как влияет на вас вал изменений?
– Было бы самонадеянно утверждать, что не влияет никак. Но я стараюсь ограничивать и круг общения, и поток информации. Какие-то вещи в романе стали сейчас даже актуальнее, чем когда я писала книгу. Например, тема Сталина. Я не хотела попасть в эту актуальность, но история наша циклична... Все два года работы над романом я старалась сделать так, чтобы внешний мир ушел на второй план. Только тогда можно что-то из себя достать. Поэтому всё, за исключением семьи – у меня есть муж и 13-летняя дочь, – было достаточно далеко.
