Хозяин слова

Без малого двадцать шесть из них он у руля «Московского Комсомольца» — сначала как главный редактор газеты, а потом и как гендиректор и владелец одноименного издательского дома. Сегодня Павел Николаевич един в трех лицах и тем уникален. Второго такого в отечественной прессе не сыскать. А ведь Гусев еще председательствует в Союзе журналистов Москвы и возглавляет комиссию Общественной палаты по коммуникациям, информационной политике и свободе слова в СМИ…

— Хозяин — барин, Павел Николаевич?

— Не сказал бы. Сочетать в себе редактора, собственника и управляющего не так просто, как кажется. Порой эти ипостаси плохо уживаются вместе. Творческая натура требует реализации свежих, но нередко дорогостоящих идей, менеджер стремится оптимизировать расходы, а хозяин размышляет, не потратить ли деньги на себя любимого и, к примеру, не сыграть ли в гольф на Гавайях?

— В итоге?

— Нахожу консенсус. Запускаю по мере сил новые проекты, снижаю издержки, на лучшие в мире гольф-поля тоже летаю, но чаще обхожусь подмосковными. Кроме того, не думайте, будто я самолично вершу суд, принимаю решения. У нас есть редколлегия и дирекция, к мнению которых прислушиваюсь. За все годы не взял в штат «МК» ни одного сотрудника, предварительно не посоветовавшись с коллегами. Барского самодурства, мол, хочу и беру, не было ни разу.

— А увольнять приходилось?

— В редчайших случаях. Как правило, из-за грубых нарушений трудовой дисциплины — пьянок, загулов-прогулов. В подобных ситуациях позволял себе ни с кем не советоваться, проявлял жесткую волю.

— Так отвечаете, словно оправдываетесь, Павел Николаевич. Не факт, что единоначалие — зло.

— Вы чуть меня опередили. Собирался сказать: никакой демократии в моем издательском доме нет и быть не может. Накопленный опыт позволяет утверждать: диктатура — основа бизнеса, оптимальная форма взаимоотношений руководителя и коллектива. Ежедневная газета похожа на конвейер: стоит чуть ослабить контроль, выпустить нити управления, и последствия могут оказаться необратимыми. Каждый день ведь приходится начинать с чистого листа. Это изнурительный, нервный труд.

— Устали?

— Очень! Иногда чувствую себя выжатым лимоном.

— Вот теперь и отдохнете. На пенсии.

— Хочется взять паузу хоть на время, дух перевести. Если честно, утомляет не работа, а бессмысленное бодание, глупая борьба не пойми с кем и за что. В последние годы многие начальники стали крайне ранимы и обидчивы. Слова поперек им сказать не моги! Любую критическую публикацию воспринимают как грязную заказуху на кристально честных чиновников и даже подрыв государственных устоев. Все, напечатанное в «МК», рассматривается через лупу, а сам я давно привык, что нахожусь под колпаком.

— У кого?

— Вы как думаете? Взгляните на батарею телефонов на моем столе: любой из них может служить и диктофоном, фиксирующим разговоры в этом кабинете.

— Слушают?

— По крайней мере видел схему своих передвижений по Москве, сделанную по перехваченным звонкам с моего мобильного. Аноним передал распечатку журналисту Минкину, а я обратился в Генпрокуратуру и ФСБ с просьбой разобраться. Никто ведь не знает, зачем меня отслеживали. Политковскую тоже по телефону вели.

— Страшно, Павел Николаевич?

— Я нормальный человек, жить хочу! Другой вопрос, что в какой-то момент надоедает бояться. До 1994 года посмеивался, читая угрозы или сталкиваясь у стен редакции с пикетами протестующих. Мол, прорвемся. Но после убийства Димы Холодова, организованного явно не дилетантами, понял: шутки кончились. Тогда у меня появилась первая охрана. Больше для самоуспокоения, поскольку от профи за чужими спинами не спрячешься. Все равно достанут. С той поры прошло полтора десятка лет, нельзя жить, постоянно озираясь. К тому же всегда понимал: за мной не стоят могущественные структуры или богатые покровители, рассчитывать могу лишь на собственные силы.

— Каким макаром, к слову, вы заполучили газету в частное пользование?

— В начале 90-х прежние издатели в лице комсомольских структур отказались от нас, и учредителем «МК» стал коллектив редакции. Но такая форма управления оказалась не самой эффективной с точки зрения хозяйствования. Было создано АО, члены которого единогласно передали мне все акции. Безвозмездно.

— Широкий жест!

— В свою очередь я гарантировал сотрудникам выполнение социальных обязательств по индексации зарплаты, медстрахованию, льготному питанию в редакционной столовой и так далее.

— Блюдете данное слово?

— Неукоснительно! Лишь недавно возникли сложности. В этом году не проводили индексацию и даже пошли на увольнение 30 процентов работников. Да, много, но прокормить 1400 человек сегодня трудно. Особенно если учесть, что средняя зарплата по холдингу в минувшем декабре составляла 31 тысячу рублей. Мы без ущерба для производства сократили необязательные траты, сохранив нужных людей. Условно говоря, раньше за входную дверь отвечала целая бригада: один открывал ее, второй закрывал, третий смазывал петли. Теперь каждый сотрудник ИД сам поворачивает дверную ручку… В кризисный период все приходится считать.

— А как вы, кстати, относитесь к расхожему мнению, будто нынешние проблемы приведут к постепенному отмиранию бумажных СМИ?

— Не соглашусь с такой трактовкой. Мы активно занимаемся развитием интернет-проектов, но они не альтернатива традиционным газетам и журналам. Ни в России, ни в мире. Посмотрите на продвинутые в сфере высоких технологий Японию и Южную Корею: там печатные СМИ издаются миллионными тиражами, и тенденций к снижению нет. Похожая картина в Европе. Во Франции, к примеру, государство дотирует почту и связь, ежегодно вкладывая сотни миллионов евро в систему распространения и доставки периодики, чтобы сохранить существующее информационное поле. Мы в Общественной палате серьезно изучали вопрос и в итоге убедили президента Медведева в необходимости выделения солидной госдотации «Почте России», что, по сути, спасло подписку в стране. Хотя проблем по-прежнему море. Поинтересуйтесь в сотне километров от Москвы о регулярности доставки газет. Хорошо, если почтальон приходит раз-другой в неделю. Кто при таком раскладе станет выписывать в глубинке ежедневные издания? Об Интернете во многих селах до сих пор не слышали…

— Вот и остается ТВ.

— Но там почти нет журналистики! Лишь новости и малочисленные аналитические передачи. Остальное — развлекуха да «мыло». Кстати, когда люди требуют ввести цензуру на телевидении, многие воспринимают это как посягательство на свободу слова. Дескать, ублюдочное население подыгрывает Кремлю! Но речь идет не об информационном вещании, зрители говорят об ином: о нравственном и эстетическом барьере на пути низкопробных сериалов, реалити-шоу и прочей муры.

Словом, бумажные массмедиа в обозримом будущем не вымрут. Ответственно заявляю! В том числе поэтому мы строим сейчас самую современную типографию в России. Проект затратный: издательский комплекс в чистом виде потянул на 26 миллионов евро плюс расходы на переоборудование цеха, укрепление фундамента под махину весом 470 тонн… Но игра стоит свеч. Ничего подобного, повторяю, в нашей стране не было. А в «Московской газетной типографии», 49 процентов акций которой принадлежат мне, а 51 — столичному правительству, теперь будет. Монтаж оборудования начнем в апреле, а к осени рассчитываем печатать продукцию на новой технике.

— Смотрю, продолжаете расширять медиаимперию, Павел Николаевич?

— Глупо стоять на месте, если можно развиваться. Я давно в этом бизнесе и кое-что в нем понимаю. Все-таки варюсь в котле с 31 мая 1983 года, когда стал главным редактором «МК».

— Наверняка не думали, что задержитесь на четверть века?

— Пришел сюда не будучи журналистом, к тому же из ЦК комсомола, поэтому поначалу отношение ко мне было настороженным. Но я не собирался учить профессионалов ремеслу, наоборот, хотел делать газету с позиций читателей, а не «писателей», требовал от подчиненных писать о том и так, чтобы каждая заметка вызывала интерес. В первые месяцы буквально ночевал в редакции, вникал в нюансы, постигал азы. Не надо думать, будто все складывалось гладко и красиво. Примерно через год в коллективе сформировалась оппозиция, попытавшаяся устроить переворот. На меня строчили анонимки, обвиняя во всех смертных грехах, включая антисемитизм, хотя я никогда не обращал внимания на национальность сотрудника: еврей он или татарин, мне было по фигу, лишь бы работал хорошо… А в 1988 году еще всесильный в ту пору горком партии требовал моего исключения из КПСС и увольнения с должности главного редактора за клевету на советскую действительность. Закончилось все выговором. Сейчас об этом смешно вспоминать!

— На фоне нынешних реалий?

— В том числе. Хотя не менее тяжелый период был в конце 90-х. Тогда меня травили по-черному.

— Кто?

— Началось с олигархов, активно скупавших СМИ и по-своему перестраивавших информационное поле. «МК» тоже пытались подмять, но не тут-то было. Перед президентскими выборами 2000 года пошла свистопляска вокруг Лужкова, в котором узрели опасного конкурента ельцинскому преемнику и спустили на Юрия Михайловича всех собак. Я открыто выступил на стороне московского мэра. Меня пригласили в Кремль и предложили: «Скажи, что с нами, и у тебя все будет — по бизнесу, по деньгам. Все!» Я отказался и в ответ услышал: «Пожалеешь».

— Так и случилось?

— У «МК» вдруг непостижимым образом обрушилась подписка — на сто с лишним тысяч экземпляров. До сих пор не понимаю, как это сделали. Потом пошли другие проблемы, вплоть до попыток возбудить уголовные дела против лично меня. Пробовали подобраться через мой бизнес во Франции, но, к несчастью для оппонентов, со всех доходов я исправно платил налоги. Больше, чем Березовский! Тогда начали иначе вставлять палки в колеса. В ответ я организовал крупный митинг в поддержку Лужкова и начал в газете кампанию против Путина. Палили из орудий всех калибров, публиковали любую гадость, которую удавалось нарыть. Шарашили без оглядки, наделали массу глупостей, но тогда война компроматов велась наотмашь. Игра шла рисковая. Периодически возникало чувство, словно ухожу в разведку и не знаю, вернусь ли. Могли свои накрыть огнем артиллерии, враг мог подстрелить либо взять в плен, что еще хуже. Со всех сторон окружали засады.

— Но вы уцелели.

— В той ситуации не имел права поступить иначе, сдать Лужкова. Полагаю, Путин все понял, когда я не помчался, задрав хвост, за стадом. Он ценит верность, преданность и именно это увидел в моем отношении к мэру. По крайней мере позже я неоднократно общался с Владимиром Владимировичем, был одним из первых, кому он дал интервью на посту президента. Да, любви ко мне в Кремле нет, но я и не рассчитываю на нее. Нас до сих пор постоянно трясут проверками, мы так к ним привыкли, что даже выделили инспекторам кабинет в издательстве. Пусть пасутся! Хотя в последний год стало проще. При Медведеве пальцы на горле чуть ослабли, хватка не такая крепкая. Путин выстроил столь жесткую вертикаль, что любое критическое выступление в прессе расценивалось едва ли не как измена родине. Не могу утверждать, что лично президент выражал неудовольствие, но кое-кто из его окружения вскипал тогда быстрее электрочайника. Нередко это случалось до выхода газеты в свет. Кремлевские чиновники непостижимым образом узнавали о содержании готовящихся публикаций порой раньше меня.

— И?

— Начинались звонки с просьбами.

— Прислушивались к ним?

— По-всякому. Но тексты эти читал внимательнее и нередко обнаруживал, что они несбалансированны, однобоки. Тогда старался уравновесить их иной точкой зрения.

— Компромисс — залог спокойствия?

— Договариваться — не значит прогибаться. Никогда не чувствовал, будто мною управляют.

— Не вы ли, Павел Николаевич, утверждали, что в России нет свободы печати? Мол, Кремлю даже не нужно контролировать СМИ, достаточно держать на коротком поводке их хозяев.

— Да, слова мои, не отказываюсь.

— Но единоличного владельца газеты прижать к стенке, наверное, еще проще, чем олигарха?

— Не скажите! На прессу легко давить через собственников, для которых СМИ — непрофильные активы. У ребят крупный многомиллиардный бизнес, им не в кайф огребать из-за безбашенных журналюг, пишущих бог знает что. Сподручнее вызвать на ковер редактора и объяснить, в какое место тот должен засунуть свой длинный язык. В моем случае вариант не катит: вызывать некуда и не к кому. Я сам себе хозяин, дела веду на свои кровные. Оттого, видимо, и на совещания в Кремль меня не приглашают, хотя телевизионщиков, слышал, регулярно натаскивают, что да как говорить. И в партии я не вхожу. Правда, иногда езжу на охоту с сильными мира сего, водку там пью, но на работе это не отражается. Единственный грех, который признаю за собой, — в начале 90%u2011х, оставаясь редактором «МК», около года работал министром печати в московском правительстве. В какой-то мере нарушил свои принципы, но больше подобных отступлений себе не позволял.

— И все же объясните, как вам удается сочетать на одной полосе Минкина, регулярно покалывающего президента едкими письмами, и Будберга, женатого на пресс-секретаре главного кремлевского начальника?

— В этом и прелесть «МК»! Здесь уживается несовместимое. Хотя, признаюсь, управлять таким коллективом сложно. У меня есть обойма из 10—12 топовых журналистов, настоящих звезд. Большинство из них не разговаривают друг с другом, не здороваются при встрече, никогда не сядут за один стол. Абсолютная нестыковка! Лишь я могу со всеми общаться, выступая посредником, связующим звеном. Да, из-за того же Минкина мне порой звонят по «вертушке», выговаривают, а то и требуют, чтобы убрал его из редакции. Отвечаю: Саша — мой самый рейтинговый автор, приносящий читателей и доход. Грубо говоря, «МК» он заменяет «Газпром» и прочих доноров. Бывает, Минкин крепко достает адресатов, тогда пускаю в ход последний аргумент: мол, вы не читали первоначальный вариант статьи, я многое уже смягчил…

— Так и есть?

— Саша — вменяемый человек, он правильно все понимает, хотя, бывало, ругался из-за каждого слова, буквы не давал изменить! Нет, с острыми перьями «МК» у меня проблем не возникает, куда большие сложности вызывают табу, наложенные нашей коммерческой службой. У газеты много партнеров и контрактных обязательств, рекламщики постоянно просят не наезжать на клиентов, не обижать их, чем наступают на горло журналистам, привыкшим резать правду-матку. Вот мне и приходится бегать между струйками, пытаясь примирить всех. Впрочем, это приносит пользу: нам удалось победить «джинсу». В штате редакции есть люди, читающие все тексты на предмет поиска скрытой рекламы под видом обычных журналистских материалов.

— А сливным бачком для компромата чувствовали себя когда-нибудь?

— Сейчас научился разбираться, что к чему, а в 90-е годы такое случалось. Радовался за журналистов, восторгался способностью добыть закрытую информацию, а потом выяснял: факты банально «слиты». Горькое чувство! Чтобы не наступать на старые грабли, в последние несколько лет запретил публиковать расшифровку телефонных переговоров и скрытой видеосъемки.

— Разве не на этом Хинштейн стал депутатом Госдумы?

— Извините, вопрос не ко мне. Не я его рекомендовал и выбирал.

— Когда много знаешь, обычно плохо спишь. Так, Павел Николаевич?

— Вроде бы не жалуюсь. Рюмку на ночь выпил — и порядок. Не думайте, будто я прикован к галерам. Процесс налажен, конвейер работает, могу позволить себе раз в месяц отлучиться, чтобы слетать с приятелями на сафари или на партию в гольф. У меня огромная коллекция охотничьих трофеев, включая редких и экзотических животных, я ногами прошел всю Африку, забирался в места, где не ступала нога белого человека. Знаете, когда на тебя несется стадо разъяренных слонов, становится не до шуток. Это страшнее вызова в Кремль или Белый дом. С начальством есть шанс договориться, а с животным едва ли. Растопчет и не заметит… Впрочем, теперь реже уезжаю за тридевять земель, больше времени провожу в Тверской области, где на 49 лет взял в аренду охотхозяйство площадью 36 тысяч гектаров. На мой век хватит.

— Вот и расслабитесь там в старости, оттянетесь по-барски.

— Нет у меня такого желания. Да и не спешу я никуда, поработаю еще…

Андрей Ванденко

«Итоги»