Можно быть гением и помереть с голоду, уверен Александр Рукавишников. Он считает, что 95% современной скульптуры отвратительны. А критику в свой адрес готов принять только от Леонардо да Винчи, если бы тот воскрес. Об этом народный художник России рассказал «Известиям» накануне своего юбилея. 2 октября ему исполняется 70. Встретиться скульптор предложил за кулисами Театра Олега Табакова, для которого создал сценографию к спектаклю «И никого не стало» по роману Агаты Кристи «Десять негритят».
— Александр Иулианович, кто вас убедил дебютировать в качестве сценографа?
— Путь к сцене был долог. У Владимира Машкова появилась идея поставить скульптуру Олега Табакова около театра. Мы договорились встретиться. Я познакомился с Владимиром Львовичем и решил — сделаю эскиз.
— У театра появится памятник Олегу Павловичу?
— Машков видел памятник Олегу Павловичу в сквере на Сухаревской площади, недалеко от нового здания «Табакерки». Стали выяснять, можно ли на Садовом кольце копать фундамент. Нет, нельзя, там коммуникации. Ну как обычно. С такой историей я всю жизнь сталкиваюсь. Здесь кабель, там канализация. Памятник — серьезная конструкция, с постаментом и стилобатом. Раз установить его на Сухаревской нельзя, я предложил скульптуру. Это более мобильный вариант. Ее привезут и краном поставят. А если что не так, найдут ей новое место. И останется только свет подвести.
— Вы сразу нашли общий язык с Владимиром Львовичем?
— Да. Он приехал ко мне в мастерскую оценить эскиз. Мы начали общаться постепенно, не доставая друг друга. Думаю, он устал от людей слишком активных, а меня самого не поймаешь, не дозвонишься. Видимо, поэтому мы и сдружились. Через какое-то время Машков предложил мне сделать скульптуры зверей для спектакля «И никого не стало», над которым он работал. Мне было интересно попробовать что-нибудь сделать для театра.
— Его не смутило отсутствие опыта?
— Его — нет. А меня очень. Как это? Я же не умею, ничего не понимаю в театре. Со мной такое в первый раз.
— Дожили до 70 лет...
— Подождите, раньше времени нельзя, помру, не дай бог.
— Хорошо. До 69 вас никто не пытался заманить в театр?
— Ну, в театре я бывал, но ни разу не работал. Я живу с интересом, не стесняюсь и не ленюсь узнавать новое. Несмотря на то что сейчас немыслимо занят — скульптуры, работа над созданием новых станций метро, — от театра я не отказался. Кручусь.
— Вы востребованы. Разве это плохо?
— Это хорошо. Теоретически. Но тогда тебе говорят: «Нет, ты не сиди, а беги доделывай». Я человек честный, если взялся — бегу. Или не берусь. Я никого ни разу не подвел.
— В итоге для спектакля «И никого не стало» вы создали и декорации, и скульптуры животных. Пришлось почитать о том, что такое сценография?
— Помог Владимир Львович. Он нарисовал план, указал на знаковые моменты, сообщил, что спектакль в одно действие, а значит, менять дом на лес и реку не надо. Драма разворачивается в особняке. Там обязательно должно быть большое окно, диваны, кресло и пространство, где ходить актерам.
Работал без макета, по эскизам. Я часто для себя интерьеры так делаю. Есть у меня арт-пространство «Рукав» на Таганке. Там я могу в одном месте прибить ржавое железо, а в другом — доски поставить.
А скульптуры животных... Главное — не повторяться, не быть похожим на кого-то. Были такие братья Бугатти. Один машины делал, а второй рисовал и лепил животных. Знающие почерк Бугатти сразу видят. Не быть «Бугатти для бедных» — вот главное. Твоя работа должна быть выразительной, активной, но не мешать труду актера. Часто на концертах или в спектаклях просто рябит, не видно на фоне этой ряби ни образов, ни артистов. Эти задачи я и так понимал, не работая в театре никогда.
— Бывает, рябит и от памятников.
— Я вообще считаю, что скульпторы испортили всю страну. Российская современная скульптура на 95% отвратительная. Я бы ее всю повзрывал.
— Что в ней не так?
— Она плохая, посредственная. Скульпторам сначала надо научиться мастерству, а потом браться за памятники. Они должны быть выразительны и профессиональны.
— Вам не нравятся не реалистические изображения?
— Даже реалистичные скульптуры бывают аморфны. Если сканировать человека в 3D, а затем воссоздать, он будет отвратительный. Потому что живой он обладает цветом, теплотой, разговаривает. А когда делаешь точную копию человека или животного, получается мертвечина. Скульптура должна передавать эмоциональное состояние. А для этого мастер должен быть на уровне.
Как бы я ни мечтал станцевать лебедя в Большом театре, ни горел этим желанием, ни старался, у меня это не получится. Так же скульпторы — они, может, и хотят, и горят, но не умеют.
— Когда закончилась эпоха тех, кто умел?
— В СССР были неплохие скульпторы, но и посредственных хватало. В Италии в 1970–1980-х был всплеск. В Англии были великий Генри Мур, Барбара Хепуор. В России был замечательный скульптор, но он эмигрант, долгое время жил за границей — Филипп Цаплин. Он самый крутой из всех уехавших.
— Вы преподаете в МГАХИ имени Сурикова. Самородков много?
— Есть небольшой процент. Самородки — штучный товар. Таланта много не бывает. Есть Роберт Фрипп, музыкант, который создал свою школу игры на гитаре. В одном интервью он признался, что лишь один из его учеников приближается к тому, чтобы стать хорошим гитаристом. И это более чем за четверть века преподавания! У меня есть несколько учеников, уже окончивших институт, которых я могу назвать сильными скульпторами. Но им еще надо много работать над собой.
— Зачем человек становится скульптором? Какая в принципе у него может быть перспектива?
— Перспектива есть всегда, а вот мотивация для каждого своя. Очень много факторов должно совпасть, чтобы появился хороший скульптор. Надо не спиться, работать много, быть одержимым. Потом должны появиться заказчики. Можно быть гением и помереть с голоду, как Павел Филонов. Мир должен быть, а не состояние войны. Пандемий поменьше хотелось бы. Хотя в данном случае она работает скорее в плюс. Можно много пахать, не отвлекаясь ни на что.
Вы не думайте, что я всех критикую. Есть у нас замечательные скульпторы. Но им не дают работать. Надо быть очень активным, бегать, дружить «правильно», водку пить грамотно, тогда ты на плаву и считаешься хорошим скульптором… Ну или пост какой-нибудь занимать.
— 25 июля поклонники Владимира Высоцкого пришли на кладбище и были шокированы, увидев изменившийся памятник. Зачем вы отпилили голову поэту и сделали новую?
— Идею заменить голову Высоцкому я вынашивал давно. С тех пор, как памятник только был установлен. Мне не нравилась его голова. К тому же меня принудили тогда отпилить 1/6 часть скульптуры, чтобы она соответствовала нормам московских кладбищ. Мне указали, что Высоцкий должен быть размером 3,20 м, а не 3,60 м. Ох, копья тогда ломали на эту тему...
Кто-то скажет: «Подумаешь, отпилили». Но мне было тогда лет поменьше, и я эмоционально относился к этому. Сейчас я уже старый перец, которого ничем не проймешь. А в то время взять отпилить... все равно что живого человека резануть по колено.
— Но памятник тогда не только высотой не угодил.
— Не принимали целиком образ, не нравилось, что Высоцкий связан. Мне звонили многие, даже космонавт Гречко. Вадим Туманов говорил: «Развяжи, распеленай его, и мы поставим памятник. Гарантирую». Я отвечал: «Нет. Не могу. Потому что Высоцкому не давали работать. А он актер уровня Роберта Де Ниро». Издевались над ним при жизни, и делали это откровенно. В некоторых фильмах Володя рот открывает, а за него кто-то поет за кадром. Ну что это? Поэтому оставить образ таким для меня было принципиальным. Я не поддался на уговоры распеленать, но снизу памятник все равно подпилили. И вот когда тебя спеленали, туго обернули материей, какая у тебя физиономия должна быть?
— Недовольная.
— У Высоцкого часто в ролях немного волчье выражение лица. А у памятника, почти 40 лет простоявшего на Ваганьковском, оно было умиротворенным. Я еще тогда дал себе слово, что отпилю голову и сделаю новую. И то, что я до сих пор не воплотил задуманное, меня мучило. В какой-то момент сам себе сказал: «Сделай уже, что хотел!» И сделал.
— Вы приурочили это к 40-летию со дня смерти Высоцкого?
— Нет. Просто подумал, что мне уже... Когда же это делать, в 90, что ли? Я несколько раз говорил о своем желании, но все воспринимали за шутку.
— А как родные поэта это восприняли?
— Я договорился с Никитой Высоцким. Показывал ему варианты. Володины близкие друзья тоже принимали в этом участие. Потом некоторые особо рьяные защитники писали всякие небылицы. Хоть бы один мне позвонил. Нет, они просто орали, что Высоцкий стал короче и поменял голову. Выставили себя идиотами, ведь памятник, наоборот, вырос. Я поменял не только голову, но и вернул ту часть скульптуры, на которую ее укоротили при установке.
— А прежняя голова где?
— Кликуши орали, что семья продала ее за большие деньги. Вранье. В мастерской у меня. Передам ее Никите в Музей.
— Как вы реагируете на плевки в свой адрес?
— Как английская королева, когда ее критикуют в подворотне. Она не очень-то обращает на это внимание. Я готов к критике, но от Леонардо да Винчи, если бы тот воскрес. Послушал бы Генри Мура. А всё остальное меня не волнует.
— Как вам кажется, у родственников покойных кумиров со вкусом всё нормально или нет?
— По-разному. Бывают родственники — интеллигентнейшие люди, которые вообще ничего не советуют. А случается, всю кровь выпьют. Это не обязательно касается скульптур для кладбища. Потомки порой сами портят памятник своими советами. Убеждать бесполезно. В какой-то момент говорю: «Ну что ж, ладно. Давайте сделаем, как вы хотите». А иногда могу послать. В моем возрасте это уже позволительно.
Серов писал портрет царя Николая. Царица тоже увлекалась живописью, и пока мастер работал, она ему всё советовала: «Вот тут, я думаю, лучше было бы так». Художник положил кисти: «Пишите». И ушел.
Не могу сказать, что с утра до ночи на кладбище сижу, но иногда меня тянет. Создаю памятники только для грандиозных личностей. Недавно дочка Марка Захарова Александра обратилась. Я был знаком с ним, уважаю его, поэтому и согласился. Кстати, во многих цивилизациях всё начиналось с фунеральной скульптуры. Например, в Древнем Египте. Монументы выросли из кладбищенских попыток напомнить о человеке. Так что работать на погосте не зазорно.
— Вы часто отказываете?
— Половине заказчиков. Я иногда предвижу, что будут кровь пить или надоедать.
— Есть ли у вас план на будущее?
— У меня есть просто записки сумасшедшего, где нарисовано, что бы надо слепить, какие проекты сделать. У меня планов нарисовано жизней на сто. Например, хочу слепить Голиафа в пандан микеланджеловскому Давиду и сделать его из мрамора. Тот сделан в XV веке, а мой будет сделан в XXI. Они должны корреспондироваться, когда их гипотетически поставят рядом, но при этом быть разными. На скульптуре обязательно должно отражаться, когда она сделана. Не стоит пытаться сделать подделку под Микеланджело, хотя она легко получится. Только неправильно это будет.
— Где бы вы ее установили?
— Сначала надо сделать. Но эта скульптура лишь один из тысяч моих проектов.
— Вы получили медаль Французской академии искусств за памятник Джону Леннону. А где он установлен?
— Это было в 80-х. В Париже на выставке в Гран-Пале. А сейчас скульптура стоит у меня в «Рукаве». Приходите, съедим котлету, выпьем чаю, на Джона Леннона посмотрим.
— Вы не хотите расставаться с Ленноном или скульптура никому не пригодилась?
— Она из гипса, но очень реалистическая. Сейчас к ней слепил Эми Уайнхаус. Девчонка померла от наркотиков. Думаю, надо рядом с Ленноном ее поставить. Достойна.
— У вас есть мечта?
— Есть — чтобы меня никто не трогал. (Смеется.) У меня мечты простого человека: проехать на велосипеде, поспать, покататься на лошади. Но не могу себе этого позволить. Нет времени. Очень хочется на пенсию. Хотя я давно уже пенсионер, но этого не чувствую.
— Мечта вполне реалистична, если отключить телефон.
— Он и так отключен.
Зоя Игумнова
