И первые утренние прохожие желали нам счастья

Такой же холодный июнь был на Урале, когда я заканчивал школу. Столько лет прошло, но вот приезжаю в Екатеринбург, прохожу мимо родной школы, и сразу вспоминается наш выпускной вечер. Моросящий дождь, танцы в спортзале, наш золотой медалист и знаменосец Вова Толмачев, гуляющий по карнизу четвертого этажа, белые фартуки и рубашки в сиреневых сумерках…

Вернувшись утром домой, я записал в дневнике: «За эти часы я прожил какую-то еще одну жизнь, жизнь в жизни…»

Днем мы торжественно заложили в стену школы капсулу с письмом потомкам. А с вечера до раннего утра бродили по городу. Помню тревожное мигание желтых светофоров. Холодную рябь на лужах. Наши мальчишеские куртки на девичьих плечах. Грустную песню, которую под гитару пел Алеша Кузнецов — про мальчишку, который вернулся из далекой страны в цинковом гробу.

До ввода войск в Афганистан оставалось полгода, но война уже шла за нами по пятам — как те по-осеннему свинцовые тучи, что ползли над летним городом. Через несколько лет судьба сведет меня с вдовой полковника Ершова — он был среди тех наших военных советников, которые оказались в Афганистане уже весной 1979 года. А в июне он погиб где-то под Кандагаром — быть может, в те минуты, когда стало светать и нас обгоняли пустые утренние троллейбусы. Первые прохожие желали нам счастья, а мы клялись встречаться друг с другом каждый год и не забывать учителей…

В этом году закончил школу мой племянник Митя. Вместе с другом он сделал музыкальный клип о своем классе и подарил всем ребятам по диску с его записью. Я смотрел этот фильм со смешанным чувством ужаса и восхищения. Так, наверное, в ХIХ веке провинциальные обыватели смотрели на паровоз. Дым, грохот, что-то чудовищное.

Но на какой-то минуте за абсолютно чужой мне музыкой, за бешеным ритмом сменяющихся «приколов», за всем этим подростковым взрывом на фабрике звезд — я вдруг увидел те же глаза, что смотрят с нашей выпускной фотографии 1979 года. Та же тревога, та же беспричинная грусть, та же тоска по уходящему навсегда детству, те же сумасшедшие качели от любви ко всему миру до ненависти…

Нынешние выпускники — предпоследние, родившиеся в СССР. И первые, которые росли как трава. Родители теряли и искали работу, переживали дефолты и выборы, безденежье и личные драмы, а школа — реструктуризацию, секспросвет, ЕГЭ… Было как-то не до воспитания.

Замучившиеся с ними учителя не называют их потерянным поколением, но в один голос говорят: эти ребята — невероятно другие. Таких учеников у них никогда не было. Ужасно развязные и дико закомплексованные. Гиперобщительные и замкнутые до аутизма. Рано окунувшиеся во взрослую жизнь и невероятно инфантильные. С родителями — бунтари, в тусовке — внушаемые как кролики. Продвинутые в технологиях и нравственно дремучие. Буржуа по запросам и беспризорники по манерам. Учившиеся говорить и читать по рекламным слоганам, они способны ко всем языкам, кроме родного. Избалованные, но уверенные, что никому на свете не нужны…

И вот они уходят в сиреневые сумерки. У нас на сердце нежность и хочется чем-то окликнуть их, но нечем. Запас правильных слов давно исчерпан. Кроме того, мы боимся показаться смешными и старыми. И вот всю свою нежность мы вкладываем в дежурную фразу: «А денег-то тебе хватит?..»

Но на такую фразу в такой вечер не оглядываются. И мы впервые чувствуем, что виноваты перед детьми в чем-то самом главном. Да, кормили, учили, отдавали иногда последнее, но вот — виноваты. Мы остаемся с вывихнутой совестью, а они уходят — милые, странные, непонятые нами дети.

…Младший мой племянник, Миша, закончил нынче только пятый класс. Мне почему-то очень важно было показать ему свою школу, и мы пошли к ней вместе. Оказалось, что школу недавно перестроили и та стена, куда выпускники 1979 года заложили письмо потомкам, теперь абсолютно недосягаема. «Никто его никогда не найдет…» — грустно констатировал  я.

— А там было что-то важное? — спросил Миша.

Я стал припоминать то письмо; его зачитывал перед всей школой наш комсорг. «Мы, школьники 70-х… выполняя решения… шлем вам привет в коммунистическое завтра… будьте достойны…» Нет, ничего важного мы тогда не сочинили. Но в этом было что-то отважное — обращаться с письмом в будущее, верить, что наши наивные слова там кому-то нужны.

Обогнув школу, я вспомнил, что где-то здесь во дворе мы, выпускники, сажали кусты сирени. Никаких следов наших посадок мы с Мишей не нашли, двор оказался совершенно голый. «Все сметено жестоким ураганом…» — посетовал  я.

Когда мы подошли к забору, разрисованному граффити, я вдруг узнал его — тот самый, через который я убегал с уроков. И дырка в заборе в том самом месте. И доска так же болтается на одном верхнем ржавом гвозде.

У этого же забора происходили самые ответственные драки и выкуривались первые сигареты. Я рассказал об этом Мише, на что он мудро заметил: «Здесь урагана не было, потому что тут взрослые не ходят…»

Шеваров Дмитрий