Ему предлагали сменить фамилию, но театральный режиссер напомнил о родном дедушке — председателе колхоза. Его 91-летняя мать посещает бассейн и пишет книги. Его спектаклями заинтересовался Пьер Карден, а в вопросах веры и неверия его консультирует Анатолий Чубайс. Интервью с евреем из Одессы, который покорил столицу и объездил весь мир
— Михаил Саакашвили как-то сказал: «Одесса — это отдельное место, которое в культурном плане не Россия и не Украина». Вы согласны с таким определением города, в котором родились и выросли?
— Да, он абсолютно прав. Одесса — это порто-франко, это территория свободной торговли. Екатерина, объявив Новороссию зоной свободной торговли, способствовала привлечению туда особого сорта людей. А что касается Саакашвили, когда он все это начинал года три тому назад, у нас был замечательный с ним разговор. Он мне говорит: «Надо Одессу сделать культурной столицей мира». Я говорю: «Она уже и есть одна из культурных столиц мира».
Мы с ним разговаривали в июне, и я подарил ему книжку. Через две недели мы случайно столкнулись, и Саакашвили говорит: «Очень любопытная книжка, прочитал и цитирую». Я решил, что он, естественно, для красного словца это говорит, чтобы сделать мне приятное. Дальше он выходит на сцену открывать Одесский кинофестиваль, и я слышу несколько цитат из своей книжки. И вот дальше у меня несколько таких очарований и разочарований с ним было. Вот очарование — то, как он там устроил с этой милицией в Одессе, очевидно, это грузинский опыт…
— Вернемся к вашему жизненному опыту. С антисемитизмом сталкиваться пришлось?
— Меня много лет тому назад при советской власти позвали в Министерство культуры и сказали: «Вы не уехали из Москвы, вы закончили ГИТИС, вас пригласили работать в театр «Современник». Может, вы будете работать с другой фамилией?» А я говорю: «Мой дедушка с этой фамилией был председателем знаменитого колхоза в Одесской области. Колхоз назывался «Еврейский колхоз имени Андрея Иванова». Какой-то революционер был Андрей Иванов. А мой папа, извините, с этой же фамилией всю войну был механиком, водителем танка, дошел до Берлина, расписался на рейхстаге. Я вам могу его пиджак показать, весь в наградах».
— И?..
— И они нашлись, что мне ответить. Уже много лет, как эта фамилия стала эдаким брендом. У меня есть такие два звания смешных, которые очень идут к моей фамилии. Я лауреат государственной премии Турецкой республики, и еще у меня есть диплом профессора Тегеранского университета. В Израиль когда я въезжаю, мне говорят на границе: «Подождите, вы же были в Тегеране. Что вы там делаете?» Я говорю: «Лекции читаю».
Да, я читаю где-то в комментариях «проклятые евреи», но я вижу такие же проклятия в адрес русского Миши Ефремова, моего любимого артиста, или такие же проклятия в адрес Кости Райкина, хотя он вообще не задумывается на тему национальности. Я как-то Чубайса спросил: «Анатолий Борисович, Лужкова называют евреем, Ельцина считали евреем, все евреи, а вас почему-то нет». А он говорит: «А я уже в другом измерении. Там, где нет национальностей. Там, где Баба Яга, Кощей Бессмерный».
— Дедушка-председатель колхоза — это неординарно. Кем были другие ваши предки?
— Моя семья вся из первого еврейского колхоза советского, и мама, и папа, тети, дяди. Моя тетя Браха, мамина сестра, живет сейчас в Израиле, в советское время ее звали Бронислава. Папа и его родной брат Гриша — тоже герой войны, тоже два ордена Славы — они женились на двух сестрах родных.
Мама, слава Б-гу, жива, ей 91 год, она каждое утро плавает в бассейне. Она, кстати, написала три книжки, это я ей посоветовал. Первую книжку она написала в 80 лет. В московском театре «Экспромт» шел спектакль «Фаина», это инсценировка ее книги.
У нас не было дома библиотеки, притом что бабушка была директором школы, и была такая семья образованная. Все книги во время войны куда-то делись. А я учился в Ленинграде сначала в одном институте, потом в другом, и я стал домой привозить книжки.
Когда я поставил сотую книгу, вышел дедушка, кивал головой, долго смотрел на эти книжки, и потом он сказал: «У меня библиотека лучше. Сейчас я принесу мою библиотеку». И он вынес том Талмуда.
— То есть дедушка, который возглавлял колхоз, изучал Талмуд?
— И по каким-то праздникам он кивал головой, он молился, вот эти пошатывания делал.
— А кипу носил?
— Дедушка ел всегда в фуражке. Он знал, что с чем можно, хотя я от него не слышал ни разу выражения «кошерная пища». Я идиш абсолютно понимаю. К сожалению, мне трудно формулировать сейчас уже, раньше было легче, но переводить я могу синхронно практически, потому что дедушка с бабушкой говорили на идише. Я даже хочу поставить спектакль по еврейским анекдотам. Я хочу назвать его «Умер-шмумер, лишь бы был здоров».
Не дорасти до веры
— У вас нестандартная карьера. Вас несколько раз объявляли профнепригодным.
— Да, это формула общая такая, я так тоже своих студентов объявляю иногда…
— Есть история о том, как вы, работая рабочим сцены в 17 лет, увидели Юрского и сказали: «Я с ним что-то поставлю когда-нибудь».
— Да, я потом ставил с ним фильм лет через 30.
— А как это работает? Ведь это некая, скажем, магия желания.
— Я сейчас скажу. Вы знаете, мне трудно это объяснить, но я уже очень много лет, практически всю свою жизнь, фантазирую какие-то вещи невероятные. И дальше я замечаю, что они сами по себе осуществляются, или я их осуществляю.
Я шел по городу Парижу пятнадцать лет назад со своей младшей дочерью. И я говорю: «Саша, давай посмотрим, что это за театр». Она знает французский, и я говорю: «Почитай, что там написано». Она говорит: «Это театр Пьера Кардена». А я к тому времени думал, что Пьер Карден давно умер. И я так удивился, посмотрел, говорю: «Какой зал замечательный, Саш, ты знаешь, надо здесь провести гастроли нашего театра, «Школы современной пьесы». Вот знаете, это как сейчас сказать, что надо бы, чтобы вокруг вот этой моей дачи, вокруг этих двадцати соток, вдруг вместо домов в следующем году вырос яблоневый сад. Или апельсиновый, еще лучше. Вот чтобы у меня апельсины здесь росли. Ну как я могу играть на Елисейских Полях в театре Кардена?
Ровно через год Пьер Карден пригласил нас в свой театр на гастроли, мы неделю играли в его театре.
— А вы что-то для этого сделали?
— Я поставил спектакль в Женеве, в очень хорошем театре, этот спектакль случайно увидел некий француз, который был женат на русской, которая повела его в Москве на мой спектакль, и этот француз похвалил его Кардену. Он, оказывается, был представителем Кардена в Швейцарии.
Меня пригласили на ужин, хвалили спектакль, потом рассказали Кардену, Карден сказал: «Ну пусть он поставит в моем театре». Я сказал: «Так, может, господин Карден посмотрит мой спектакль московский?»
У меня много таких историй. Я просто хочу, чтобы было так. И через какое-то время так и происходит.
— Вы просто хотите или вы просите?
— Нет, я ни у кого не прошу
— Я имею в виду высшие силы. Вы молитесь?
— Нет, нет, к огромнейшему сожалению… У меня есть книжка, она называется «Не верю», и я ее посвящаю тем, кто верит, и я очень им завидую. Я как-то спросил у Чубайса, мы очень близко дружим: «Вы верите или нет?» Он говорит: «Нет. То ли не дорос, то ли перерос». У меня абсолютно то же самое. Либо не дорос, либо перерос. Я понимаю, что это какой-то непостижимый закон, который мне объяснять — ну это абсурд.
Вот этот дом, в котором я сейчас живу, — зимний сад, бассейн… Я жил в Одессе с родителями в проходной комнате в коммунальной квартире. И я очень хорошо понимал всю юность свою, что я буду жить в большом доме, который я сам придумаю и построю. Я сам придумал и построил. Я знал, что буду жить в большом доме, куда будут приезжать мои дети, где будут мои родители, где будут мои друзья. Я вот это вот крыльцо с юности видел: я буду выходить, будут большие дубы, вот они стоят — большие дубы. И этот дом у меня, наверное, уже пятый в жизни.
Я сначала в Одессе колотил: я отдирал от заборов доски, сколачивал, моему папе дали участок земли, как вот эта комната на диком берегу дома. Следующий я построил, когда был уже режиссером театра «Современник» и мне дали огородное товарищество, это было возле Загорска, Татьяна Васильевна Доронина была председателем садово-огородного товарищества.
— Вы здесь, в поселке Жаворонки, много времени проводите?
— Я здесь в основном живу. Сюда ехать 35–40 минут из Москвы, я вечером не с водителем, а сам за рулем. Это единственное место, куда я могу приехать в два часа ночи, а уже в 8 утра я в прекрасном состоянии просыпаюсь.
— То есть у вас четкое ощущение дома здесь есть?
– Да, да, а потом Одесса, Ленинград, Москва. Я объездил весь мир, я же хожу в экспедиции, я занимаюсь автоспортом активно.
Вообще, для меня «господь бог» — это человек. Кто-то говорит: понимаете, вот у меня жизнь не сложилась, потому что у меня плохая работа, маленькая зарплата, я неправильно женился, и я живу в плохом городе. Каждый абсолютно достоин своей жизни. Вы достойны своих детей, своих родителей, своей жены, своего города, своего стула, своего абажура. Поэтому я совершенно уверен, что все плохое и все хорошее — это я сам. Это я не сделал чего-то, а не кто-то мне помешал, какие-то обстоятельства.
Вот я понимаю, что я знаком с двумя, нет, тремя гениальными режиссерами. Был знаком, двух из них уже нет в живых — это Ежи Гротовский, Анджей Вайда, два поляка. А третий — это мой однокурсник и товарищ Анатолий Васильев. Тоже еврей, между прочим.
100 утренних отжиманий
— Как вы поддерживаете жизненный тонус? Как все успеваете?
— Обычно я просыпаюсь не позже восьми. Обязательно сто раз отжимаюсь. Сто раз, я могу сейчас это сделать. Я много лет этим занимаюсь, это тяжело. И я плаваю. И если есть время, то я довольно часто тренируюсь, у меня груша висит, тренажеры стоят.
Еще мы последние лет пятнадцать с Чубайсом ходим в такие очень серьезные экспедиции, не знаю, как их назвать, я написал даже такую книжку, которая называется «Прогулки по бездорожью». По местам уникальным, которые до нас никто не проходил. Вот последняя экспедиция была в августе прошлого года — полуостров Ямал, где мы прошли по грязи, там оттаяла вечная мерзлота, там она оттаивает, и мы по ней прошли, это невероятно. Экспедиции бывали и в Монголии, и в Новой Зеландии, и в Китае.
Я должен сказать, что у меня есть команда, я же еще очень серьезно занимаюсь педагогикой, преподаю всю жизнь, и я очень горжусь своими выпускниками студентами, и сейчас уже много моих студентов режиссеров, много, они признанные мастера режиссуры. Я позавчера посмотрел премьеру в Санкт-Петербурге моего бывшего студента Марата Гацалова — «Саломею». Дирижировал Валерий Гергиев. И это выдающийся спектакль. Вот стоит Гергиев, оркестр сто двадцать человек, на сцене двести артистов. Я был потрясен! И потом я с Маратом встретился и сказал ему, что горжусь своим студентом. И у меня есть несколько таких знаменитых студентов.
Денис Азаров очень известный. Ну они там уже лауреаты всех «масок». И я должен вам сказать, что для меня, когда мой студент или мой выпускник получает премию, — для меня это такая гордость, больше чем за себя.
— В Талмуде написано, что единственные два человека, которые не завидуют, — это отец и учитель.
— Слушайте, гениально, я не знал это.
— Много чего в Талмуде написано гениального.
— Я не знал, что в Талмуде, я думал, это я сам…
— Есть такое расхожее выражение в ортодоксальной среде: «Еврей тот, у кого внуки евреи». Вот ваша внучка Соня будет ощущать себя еврейкой?
— Какая она еврейка, у нее там половина мамы. Машина мама, моя жена, — абсолютно русская сибирская девушка, то есть Маша — уже половина, а Соня, значит, четвертинка, да? Надо начать с того, что у меня нет такого желания, чтобы мои дети «были евреями». Я хочу, чтобы мои дети были порядочными, высоконравственными, грамотными, культурными, хорошими людьми. Мне приятно, что я еврей, мне нравится, мне очень нравится Государство Израиль. Я так воспитан, я так вырос.
Если я прихожу к Юрию Исааковичу Каннеру, я у него в каком-то там президиуме еврейского чего-то, там выдают кипу — я надену. Надо подойти к Стене Плача — подхожу. Но, сказать по правде, ничего не испытываю, вообще ничего, ноль. Я вижу там этих ребят, которые там стоят, качаются, ни в коем случае их не осуждаю, не смеюсь над ними. Но у меня все равно такой ироничный на это взгляд.
— Почему ироничный?
— Ну, потому что я же воспринимаю их как персонажей. Они же в костюмах, в шляпах и при этом еще бегут с сигаретой. Они при этом еще толкаются. Я вижу, что это нормальные ребята, которые надели на себя этот персонаж и как-то ему стараются соответствуют.
— Когда вы первый раз оказались в Израиле?
— В девяностом году. Это буквально вторая в жизни страна, если не считать Кипр, — тогда не было прямого сообщения, и мы летели через Кипр, где я побывал. Я очень хорошо понимаю, что этот народ, к которому я принадлежу, сжигали в печах. При этом я также понимаю, что не только над этим народом какие-то другие мерзавцы измывались. И поэтому для меня недопустимо любое насилие, это может быть насилие в адрес еврея, в адрес интеллигента…
— Любого иного.
— Любого иного, совершенно верно. Интересно, я был в более чем 70 странах. У меня уже все мелькает. Если сейчас спросить меня про пирамиду Луны и Солнца, я задумываюсь, соображаю: а, это в Мексике. Мне говорят: ты был там-то, я так примерно помню, что это в Чили или в Перу. То есть у меня уже стало все плыть, к сожалению. А евреем я себя, конечно, всегда чувствую, хотя для меня украинский язык как родной, я же учился в школе на украинском языке.
Театр не стоит жизни
— Вы — счастливый человек?
— Абсолютно счастливый человек, очень.
— И это такое вот немножко советское счастье, когда от природы надо брать все своими руками, так?
— Да. То есть я абсолютный автор своей жизни, абсолютный. Вот я думаю, что режиссер — это такая профессия, которая абсолютно адекватна создателю, Г-споду Б-гу. Потому что режиссер создает свою жизнь, а часто и жизнь окружающих. Я пока в своей жизни ни одного раза не видел чуда, очень хотел бы. Не присутствовал я при чудесах.
— Вот получается, что все, что вы хотите, вы это получаете. Но тем не менее большинство людей чего-то хочет, мечтает, но этого в их жизни нет.
— А они в этом и виноваты. И я виноват в том, что у меня не получается. Я талантливый и профессиональный режиссер, а мог бы стать гениальным. Но не стал же. И я знаю, как стать гениальным.
— Как?
— Гениальный человек, и я знаю нескольких гениев, он должен жить по другому стандарту, в другом измерении. Он сам это измерение себе создает. Гений не должен тратить ни свою энергию, ни свои мысли, ни свое время — ничего не должен тратить, например, на быт. Он должен тратить все на ту узкую специализацию, в которой он гениален. Он не может быть гениален во всем, он может быть гениален в чем-то одном. Вот Эйнштейн в физике, например.
Вот смотрите, режиссер Анатолий Васильев, мой однокурсник, — он гений. Каждый его спектакль, каждая его вообще работа теоретическая поворачивает мировую режиссуру. Но он живет определенным образом — так, как я не хотел бы, я так не живу. Он всего себя посвящает театру.
Еще раз говорю, гениальный человек — это человек, который живет в абсолютно определенном режиме. А я абсолютно убежден, что театр как основное дело, где вроде бы надо быть гениальным, жизни не стоит. Это моя профессия, я очень люблю заниматься театром, я люблю писать книжки, люблю заниматься студентами, я много чего люблю, но жизни это не стоит.
— А что стоит жизни?
— Сама жизнь. Сама жизнь стоит жизни. Она сама по себе объемна, прекрасна, перспективна, она состоит из очень многих компонентов. И театр, кино или литература, вот то, чем ты занимаешься, или педагогика — это одна из форм жизни. Человек, который в какой-то форме вдруг закрывается, становится невыносимым для близких, он становится невыносимым для общения нормального. Это жертва, которую он приносит своей гениальности.
— Есть какая-то одна вещь, которую вы хотели бы в себе изменить?
— У меня много качеств характера, которые я хотел бы в себе изменить. Это первое. Я смотрю на себя в зеркало, и я себе очень не нравлюсь. Я вот вижу себя на экране телевизора и думаю: как правы вот эти люди, которые говорят: «Ты со своей жидовской мордой, куда ты лезешь вообще?» Я на себя смотрю и думаю: если бы я слушал вот этого человека, я бы ему не верил, у него морда такого мясника с одесского привоза.
Автор: Натан Рафаилов
