Время Горенштейна
На недавно завершившемся фестивале документального кино на сайте "Новой" был показан фильм Юрия Векслера «Место Горенштейна», который не просто вызвал интерес и отклик наших читателей/зрителей (фильм посмотрело более 15 тысяч человек), но и стал еще одним шагом в трудном процессе приближения к наследию Фридриха Горенштейна, выдающегося русского писателя второй половины XX века. Практически не издававшегося в СССР. Вынужденного эмигрировать. Так и не вернувшегося. Оказавшегося пропущенным, замолчанным и в период перестройки. Ушедшего из жизни в 2002-м в Берлине за несколько дней до своего 70-летия.
Этой публикацией мы делаем следующий шаг в направлении «к Горенштейну», продолжая надеяться на возвращение написанного им русскому читателю.
ФРИДРИХ ГОРЕНШТЕЙН: 8 ОКТЯБРЯ 1937 ГОДА
Эта красивая, счастливая семья, которую по моему замыслу изобразила художник Ольга Юргенс, — моя семья. Мой папа — профессор экономики. Моя мама — учительница, директор киевского кооперативного техникума. И я — просто обыкновенный счастливый мальчик. Этот рисунок — фантазия. Потому что 8 октября 1937 года — день расстрела моего отца во внутренней тюрьме концлагеря под Магаданом.
Акт от 8 октября 1937 года под грифом «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО» гласит:
Настоящий акт составлен в том, что согласно решению Тройки УНКВД по ДС, утвержденного Тройкой УНКВД по ДВК приведен в исполнение приговор в отношении ГОРЕНШТЕЙН (Горенштейна, но до грамматики ли! — Ф.Г.) НАУМА ИСАЕВИЧА.
И так далее… Еще несколько малограмотных ликбезовских строк в духе своей скотской фразеологии…
Осужденного к ВМУН… Догадываюсь: ВМУН — это высшая мера уголовного наказания.
И действительно пояснено — расстрел. Настоящий акт составлен в трех экземплярах.
Под актом три подписи со своими пышными титулами: начальник 4-го отдела УНКВД по «ДС» Мосевич, и.о. коменданта УНКВД по «ДС» младший лейтенант государственной безопасности Соколов, начальник внутренней тюрьмы УНКВД по «ДС» Кузьменков.
Так к ВМУН были приговорены и расстреляны сотни тысяч счастливых семей и миллионы детских лет. Я не верю в глупый аморальный фанатизм, от которого полшага до слезливого всепрощения. То, чего не было, но могло быть, должно служить приговором преступной действительности, которая была. Могла быть другая судьба, могла быть другая жизнь, могла быть другая страна. История лишена художественной фантазии, и в несчастных странах часто выступает в качестве бессердечного секретаря — писаря преступного трибунала. Но искусство дает возможность подать апелляцию в высшие небесные инстанции, пусть даже в виде экстравагантной сказки, изображающей модно одетых счастливых людей в тот день в октябре 1937 года, когда мой папа в каторжном тряпье упал с простреленным затылком, а моя мама в потертом пальтишке и косынке работницы скрывалась со мной под чужим именем в провинциальной глуши.
Рано или поздно палачи — Мосевич, Соколов, Кузьменков и прочие… — тоже умирают.
Однако им не удастся скрыться под звездами, крестами и прочими памятниками.
Осиновый кол в их навеки проклятые могилы! И вечная счастливая жизнь невинно замученным.
У писателя Фридриха Горенштейна, осиротевшего в 11 лет, в результате бегства с матерью из Киева после ареста отца не осталось ни одной фотографии с родителями, вообще ни одной фотографии детства. Эту потерю попыталась почти сказочным образом восполнить художник Ольга Юргенс, которая нарисовала потерянные фотографии счастливого детства мальчика Фридриха и сюрпризом подарила ему их в виде календаря на 2000 год.
ОЛЬГА ЮРГЕНС: «Я ПРОСТО НАФАНТАЗИРОВАЛА ИХ БУДНИ И ПРАЗДНИКИ»
Все началось с того, что у Фридриха возникла идея сделать рисунок на тему того самого дня, когда был расстрелян его отец. Как сказал он мне поначалу — 7 ноября 1937 года. Но это должен был быть рисунок-фантазия, где события происходят в праздничном Киеве и вся его счастливая семья (папа, мама и он) проводят этот день так, как принято было проводить время в праздничные дни.
Было несколько вариантов — в кафе-мороженом, на демонстрации, в цирке. Остановились на этом эскизе. При этом Фридрих хотел, чтобы рисунок был выполнен в стилистике журналов мод 30-х, и все выглядели красивыми и нарядными. Папина и мамина фотографии нашлись, хотя и плохого качества, а детских фотографий не оказалось. Тогда он и предложил мне реконструировать его детский облик, пользуясь моим воображением художника. Я сделала, наверное, 8–10 эскизов, прежде чем он остановился на этом. Когда рисунок уже был готов, Фридрих вдруг вспомнил, что ошибся — дата расстрела отца не 7 ноября, а 8 октября. Я предложила переделать рисунок, но, подумав, он отказался: ведь и дирижабль, и праздничное украшение города вполне могли бы уже быть и в октябре. Я поменяла дату на афишной тумбе. Фридрих написал комментарий к рисунку, и он был отослан в нью-йоркское издательство «Слово-Word», где его и напечатали.
Работа эта так захватила меня, что захотелось продолжить тему, нарисовать еще серию рисунков о его детстве и сделать подарочный календарь для Ф.Г., но при этом в большой тайне от него самого. Честно говоря, было очень страшно от мысли, что мое искреннее желание воссоздать его утраченное детство в виде старых нарисованных фотографий, еще одна фантазия на такую живую, больную для него тему, может вызвать прямо противоположную реакцию и ранить его, но… Взяв за основу принцип составления календарей, я разместила рисунки, приурочив их к важным датам в жизни его семьи — дням рождения мамы, папы, Фридриха, а на других просто нафантазировала будни и праздники счастливой семьи. Всего 12 рисунков.
Хочу добавить, что подарок произвел на Фридриха большое впечатление, к моему великому счастью, тронул его, и уж никак не огорчил.
ЮРИЙ ВЕКСЛЕР: ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ
Он уехал в восьмидесятом в Германию, чтобы издать написанное, чтобы легализоваться как писатель. Это ему удалось сделать, живя в Западном Берлине, где он получил годовую академическую стипендию. Но когда с началом перестройки его начали наконец печатать и на родине, он снова столкнулся с друзьями-недругами и бывшими с ними в компании критиками. Деление на «наших» и «не наших» побеждало в постсоветском книгоиздании и в годы перестройки, и в результате уже изданные книги Горенштейна были литературным истеблишментом того времени проигнорированы, а после начала 90-х его снова 10 лет и вовсе не издавали. Переиздать прозу Горенштейна удалось только после его смерти… Но только в самое последнее время интерес к написанному Горенштейном постепенно оживляется, несмотря на то, что время на дворе совсем не благоприятствует серьезной литературе.
Важнейшим его словом в разговорах о написанном было слово «перевоплощение», а в нем, в перевоплощении — безжалостный взгляд на человечество, библейский реализм вместо бытовавшего соцреализма «с человеческим лицом».
Помимо внушительного литературного наследия Горенштейн — автор более двадцати киносценариев (только по шести из них были поставлены фильмы, включая три телевизионных). В его фильмографии — «Солярис» Андрея Тарковского, «Раба любви» Никиты Михалкова, «Седьмая пуля» Али Хамраева. По его прозе поставлены картины «Щелчки» Резо Эсадзе, «У реки» и «Дом с башенкой» Евы Нейман, «Искупление» Александра Прошкина. Но в целом ряде картин его имени нет в титрах, хотя именно Горенштейн спасал и «доводил» сценарии. К примеру, «Первый учитель» Андрея Кончаловского или «Андрей Рублев» Андрея Тарковского, для которого Горенштейн сочинил монологи главного героя.
Фильм «Место Горенштейна» заканчивается финальными словами романа «Псалом»:
«Поняли люди через знамение — пылающие святой снежной белизной черные лесные деревья, — что после четырех тяжких казней Господних грядет пятая, самая страшная казнь Господня — жажда и голод по Слову Господнему, и только духовный труженик может напомнить о ней миру и спасти от нее мир, напоив и накормив мир Божьим Словом. Тогда поняли они и суть сердечного вопля пророка Исайи:
— О вы, напоминающие о Господе, не умолкайте!»
Эти слова высечены на могильном памятнике Горенштейну на кладбище Вайсензее в Берлине.
Благодарим за помощь Юрия Векслера, Ольгу Юргенс и сайт Горенштейна (http://www.gorenstein.imwerden.de)
Лариса Малюкова
