Вопросы отдела «общество»: Что мешает нам признать эвтаназию? Предрассудки? Принципы? Заблуждения? Ждём ваши мнения по электронным адресам gam@lgz.ru, mazurova@lgz.ru
Давным-давно, в голодную пору раннего школьного детства, совпавшего с войной, не помню уже, каким путём, попала мне в руки потрёпанная книга, которую проглотил в один присест. На обложке значилось: «Красная звезда». Научная фантастика, как мне тогда разъяснили. Социальная утопия, уточнил бы я сегодня.
Автор — Богданов. Спустя годы узнал: тот самый А.А. Богданов (Малиновский), с которым Ленин играл на Капри в шахматы и чей эмпириомонизм беспощадно обличал в занудном квазифилософском трактате «Материализм и эмпириокритицизм». После Октябрьского переворота — идеолог Пролеткульта, за что снова крепко доставалось от того же Ильича, никому не прощавшего ни идейного непослушания, ни собственных проигрышей в шахматы. И — директор Института переливания крови, поставивший на себе рискованный опыт со смертельным исходом.
Красная звезда — планета Марс, обогнавшая Землю на несколько тысячелетий. Конечно, там построено не просто высокоразвитое общество, достигшее высот науки и техники, безденежного материального изобилия, но общество победившего коммунизма, не на словах, а на деле воплотившее «от каждого по способностям, каждому по потребностям».
Но был в этой радужной картине общенародного марсианского счастья и ликования существенный идеологический прокол, на который бдительно не преминуло обратить непросвещённое внимание массового рабоче-крестьянского читателя. Да, писалось то ли в предисловии, то ли в послесловии к роману, автор верит в торжество коммунизма в мировом и даже вселенском масштабе, умеет талантливо передать и внушить эту веру нам, но, повторяя философские заблуждения, ошибочно допускает, будто почти бессмертная жизнь может поднадоесть и приесться людям. И тогда они, по роману, вместо гарантированного на века долголетия избирают добровольный уход в небытие. В таких случаях завершить с жизнью счё
Эта сюжетная линия в романе «Красная звезда» вспоминается мне всякий раз, когда читаю редкие, но жаркие дебаты «за» и «против» эвтаназии. Вспомнилась она не так давно и в те дни, когда суровая, но справедливая российская Фемида жестоко отказала подследственному нацболу, голландскому юноше-студенту, в возможности
Что это, если не неприкрытая, незакамуфлированная конфронтация европейской цивилизованности и российской отсталости, общечеловеческих норм гуманизма и доморощенно обуженных, урезанных представлений о правах и свободах человека? Ведь, предполагая незыблемое право на жизнь, они логически закономерно должны предполагать и пока что повсеместно не признанное, но подспудно вызревающее столь же бесспорное право на лёгкий добровольный уход из жизни, если она по причине неизлечимой болезни или другим каким веским причинам в тягость.
Своенравно воспрепятствовав прощальной встрече отца с сыном, власти высказали и своё наплевательское отношение к эвтаназии, которая всё чаще становится у нас объектом дискуссионного обмена мнениями, увы, ограниченного печатного, но и выплёскивающегося изустного. И не перестанет становиться, коль скоро по укоренившимся в отечестве обычаям и привычкам воз с места не двигается, а только буксует.
Вот
Полагаясь на интеллигентность читателей, избавляю их от утомительных разъяснений на тему о том, в чём принципиальное различие между самоубийством, тем паче малодушным, и эвтаназией как осознанным свободным выбором, совершаемым в здравом уме и трезвой памяти. Замечу лишь, что, если бы в России узаконили человеческое право на эвтаназию, ни Лиле Брик, обречённой на неподвижность после перелома шейки бедра, не было бы нужды глотать намбутал, ни даже Всеволоду Кочетову, напуганному раком, — стреляться. И она, и он, каждый
А между тем осуждают, отвлечённо, академически рассуждая о негуманности эвтаназии. А приговаривать неизлечимого к мучениям гуманно? «Если эвтаназию признавать, узаконивать, то пусть для этого ищут других врачей. Я этим заниматься не буду», — не однажды заявлял в споре со мной недавно скончавшийся известный писатель и знаменитый хирург Юлий Крелин. «А вас никто и не станет принуждать к этому», — упорствовал я.
Упорствовал тем энергичнее, что убеждённо считаю: включать эвтаназию в круг служебных обязанностей лечащего врача — значит вершить над пациентом ничуть не меньшее насилие, чем принудительное, вопреки его желанию и воле, мучительное функционирование отработавшего организма. Всё на добровольном взаимном, обоюдном согласии договорных сторон. И при этом медицинская сторона должна быть представлена не просто авторитетным консилиумом врачей высочайшей квалификации, но и не дилетантами в психологии, мастерски способными и понять больного, и облегчить духовно его уход. И уж, само собой разумеется, напрочь отвадить от мысли об эвтаназии больных насморком, пусть даже хроническим…
Пример из личных наблюдений. Не от насморка, а от почечной недостаточности страдают люди, с которыми судьбе было угодно столкнуть меня в последнюю пару лет в нефрологической клинике. Диагноз тот же, при котором в своё время скончался Михаил Булгаков. Но в ту пору не знали искусственной подпитки почек, именуемой диализом и применяемой ныне. Каждому своё и
Одни, и таких много, стоически принимают этот метод дожития как должное, покорно сносят четыре каждодневные процедуры минимум по часу каждая с трех-четырёхчасовым антрактом между ними. Другие, которых меньше, но они тоже есть и их также довелось знать, сетуют, ропщут, негодуют на планиду, напрочь привязавшую к жёсткому регламенту строго хронометрированного домашнего, а то и больничного режима. Особенно тяжко тем, кто до этого свыкся с бурной, напряжённой, кипучей деятельностью, будь она служебной или общественной, а у иных какой-никакой научной или творческой. Вынужденное отключение от неё — перехват естественного дыхания: не преходящий каприз Фортуны, а навечный отныне слом, непоправимое крушение Судьбы.
Так что прикажете делать таким? Терпеливо влачить бремя, выпавшее «на всю оставшуюся» инвалидную жизнь, или взывать к обществу, которое мнит себя гражданским, и государству, которое рвётся в правовые, помочь скинуть неподъёмную тяжесть, отпустить подобру-поздорову? Глядишь, и господину Зурабову хоть малость полегчает — одной головной болью, одной министерской заботой меньше: не ахти какая, а всё же экономия на дефицитных закордонных лекарствах и имитирующих их отечественных фальшивках…
Стою на том, что и врач, и пациент — каждый волен решать сам за себя. И потому отвожу аргумент, каким хотел сокрушить меня один из собеседников-оппонентов:
— Да существуй этот самый диализ во времена Булгакова, мы даже вообразить не можем, что могли бы прочесть вслед за «Мастером и Маргаритой»!
— А вы уверены, — возражал я, — что Михаил Афанасьевич согласился бы продлевать себе земное существование такой ценой?..
Валентин Оскоцкий
Вовремя подоспевший P. S.
Совпало так, что эти заметки были уже написаны, когда пресловутая цена сама непомерно раскрылась, да и то частично одним финансовым, т. е. буквальным, исчислением. С моим знакомым престарелого возраста случился инсульт. Доставили в больницу парализованным, без сознания. Перепуганные дети, у которых свои дети, съехались в Москве, взяв на службе отпуска за свой счёт. Но ни дом, ни работу надолго не бросить. Хочешь не хочешь, а несколько дней спустя пришлось возвращаться, не дождавшись мало-мальских улучшений и вынужденно наняв для ухода за неподвижным, беспамятным больным сиделку. Она берёт в сутки по 1800 рублей. Говорят, бывает дороже…
