Изгнанник от Бога

Всю жизнь шел своей дорогой. Театры его закрывали бессчетное количество раз. Здесь неугоден, там неудобен. Это сейчас как шутка читается. А тогда — и дворником на работу не устроишься. Подмогой были лишь прекрасные романы Айтматова, Распутина, Васильева, едва ли сами не бывшие под запретом цензуры. И вот Спесивцев пришел: 20 лет молодежному театру, 40 лет «творческой деятельности» — шаблон, скажете? Но что стоит за этим шаблоном…

Вот мы и узнаем на юбилейном вечере 19 апреля. «Придите все, кто начинал со мною! — зовет Вячеслав Семенович. — Разделите мою боль, радость и опасность!»

— А опасность-то в чем?

— Да ведь юбилей — это страшная история. Как поставить вечер так, чтобы он всем запомнился?

— Часто играют спектакль с участием юбиляра…

— Это самая простая отмазка. Мол, посмотрите мою последнюю работу — как правило, самую худшую. Или вот сидит в углу сцены человек. Юбиляр. Кто-то выходит, что-то про него супервозвышенно говорит. По истечении 2—3 часов юбиляр заморен. Смотрит с удивлением: про меня ли все это и не сижу ли я часом на чьих-то похоронах?

— Да, своих…

— Ой, что вы. Тут мне одна девочка грамоту вручала, а там надпись — «Театр имени Спесивцева». Я говорю: «Деточка, „имени“ — это когда человек уже умер». — «А что, он разве жив?» — «Да вот он я! Весь тут!». Или люди ко мне приходят: «Мы выросли на ваших спектаклях!» Жуть, по-моему. Думаешь: сколько ж мне лет? Нет, хотим мы того или нет, но всегда есть пики творческого подъема, которые неизменно повторяются…

— Вот и расскажите о ваших пиках.

Прощай, Таганка

— Вы недолго пробыли у Любимова?

— Как только в 1967-м я пришел на Таганку, меня сразу бросили в спектакль «Дорогие мои, хорошие», где Хлопушу играл Высоцкий, а Пугачева — Губенко. Я был предателем-сторожем и, когда выходил на этот звездный помост, все думал: какое счастье! Вы понимаете, что тогда значила Таганка? Тебя узнавали везде. В метро, в пивном баре — где угодно. Везде предлагали выпить-посидеть. Любимов обещал многое. Я приносил ему романы, инсценировки, пьесы — он мне год не давал ставить, второй, третий… И когда я понял, что никогда не даст, потому что это его театр, просто взял и ушел.

— И он вас вот так отпустил?

— Разрыв произошел в Вильнюсе, на гастролях. Он говорит: «Как ты уедешь? У тебя же роли! У нас гастроли!» — «Юрий Петрович, не обижайтесь, но я уеду». Мне Валера Золотухин говорит: «Да ты с ума сошел!» — «Валерка, мечтаю о своем театре!» — «Ну добьемся мы, чтоб ты здесь поставил! Здесь такие артисты потрясающие!» — «Нет! Вы не сможете этого сыграть, что я придумал». — «Не перебираешь ли ты?» — «Это не я, это Станиславский перебирает, который написал, что по линии действия должен катиться паровоз чувств». Формула, до сих пор остающаяся для меня актуальной.

Ну, Зайцев, погоди!

…После Таганки Спесивцев создает театр-студию «Гайдар» во Дворце пионеров. Но и там продержался недолго. Итак, 1975 год…

— Вот я возвращаюсь с фестиваля детских спектаклей в Шебенике (Югославия), взяв там главный золотой приз. Тут же меня вызывает первый секретарь райкома партии. Я думал, он меня похвалить хочет. Привез ему приз показать, подарок… А он мне с порога: «А что это у вас за ажиотаж вокруг театра?» — «Как? Успех! Люди со всей Москвы едут смотреть…» — «Не-не-не, мне это не нужно. Что это такое? Мне нужны пивные для рабочих!». Это же был рабочий район — механический, литейный заводы. И в округе — два кинотеатра и один театр, еще непризнанный, наш. Ну так радуйся. Но нет! Фамилия того секретаря была Зайцев. А тогда был очень популярным мультфильм «Ну, заяц, погоди!». И вот черт меня дернул сказать ему: «Ну, Зайцев, вы плохо кончите, рассуждая так».

— Кто же из вас плохо кончил?

— Увы, я. Потому что целый год даже дворником не мог устроиться на работу. Нигде…

Костры на Красной Пресне

…И когда встал вопрос, кто возьмет Спесивцева, свое слово сказал тов. Бугаев, первый секретарь райкома Красной Пресни. Он ничего не боялся: «У меня в районе несколько театров, но мне нужен мой; пусть он называется театром «На Красной Пресне», — хотя и дал помещение маленького жэковского клуба на Станкевича, далеко от Пресни.

— Так мы создали театр. Ночь, зима — во дворе народ стоит. Костры жжет. Люди ждут своей очереди за билетами. Выхожу однажды ночью — женщина мне руку протягивает, а на руке номер написан… Тогда говорю администратору: «Эту женщину всегда пускай на мои стулья!» С этого театра история понеслась очень бурно. Я, например, поставил свой знаменитый спектакль, который мы играли в идущей электричке. А какие авторы были! Распутин, Шукшин, Айтматов, Васильев…

— Как вы договаривались с авторами? Ведь постановка романа — это всегда риск.

— Помню, звоню Васильеву и говорю: «Борис Львович, хочу поставить ваш «В списках не значился». Он засмеялся: «Ты с ума сошел? Сейчас я с Визбором делаю сценарий для „Ленкома“, Абдулов там будет играть…» Я говорю: «Хорошо. Я поставлю. А вы придете и посмотрите. Понравится — буду играть. Не понравится — я закрываю спектакль!» — «А не жалко?» — «Не жалко». Я потом со всеми авторами так разговаривал. А с Васильевым решилось так — посмотрел он и сказал: «Твой спектакль — это так, как надо поставить мое произведение. А ленкомовский — это так, как я его написал. Играй!» И я играл этот знаменитый наш «Аты-баты, шли солдаты». Потом его перетащил на Красную Пресню.

* * *

Случай был, когда «Аты-баты…» выпускали. Тогда ведь как? Надо было дать спектакль на просмотр райкому партии. Посмотрели. Зав. отделом пропаганды приглашает нас на прием. И говорит: «Все хорошо, все чудно. Но вот у вас героиня по имени Мирра. Она же еврейка. Давайте изменим. Назовем ее Вера или Надя». Марк Донской — член худсовета — так и подпрыгнул: «Как?! Там смысл как раз в том, что именно еврейку выводили и расстреливали! Поэтому Мирра и осталась с Плужниковым, ей нельзя было выходить!» — «Ну так еврейка же!» На что Донской отвечает: «А я кто, по-вашему?» — «Кто?» — «Я чистый еврей!» — «Ну извините, не знал». Так и разрешили оставить Мирру еврейкой.

Недоигранный акт в киноактере

В Театре киноактера Спесивцев работал 4 года, вспоминая этот период с величайшим наслаждением. Какие актеры вокруг! Крючков, Ладынина, Мордюкова, Прыгунов, Санаев, Стриженов — вся киногордость страны: 244 артиста.

— И трагедия, и потрясение — чего только там меня не ожидало. Нонна Мордюкова у меня в «Бесах» играла главную роль. Говорила: «В кино я 20 дублей могу сыграть, а сцены боюсь…» Выходит, вот так дрожит. С нею была потрясающая история. Вечер, играют «Бесов». И вдруг после первого акта мне звонит помреж в ужасе: «Мы не можем продолжать спектакль (…а народу в зале!), потому что Нонна Мордюкова ушла домой!» — «Как ушла домой (японский бог)?»

— И как выкрутились?

— Выкрутились? Надо было отменять спектакль. Но рядом жила Татьяна Конюхова, которая играла во втором составе. Я говорю своим: быстро поезжайте на улицу Братьев Васильевых (это от театра недалеко), может, она дома. И тащите ее сюда! Она оказалась дома: «Слава, как же я могу, когда Нонна Мордюкова уже сыграла первый акт?! Я — и Нонна Мордюкова! Есть разница?» А я ей: «Танечка, мы не будем объявлять, что это ты, а ты просто как-то не поворачивайся к зрителям, веер используй, больше спиной работай». Она отыграла второй акт, и появилась заметка одного известного критика о том, что Мордюкова настолько великая актриса, что во втором акте ни разу не повернулась к зрителям лицом, но — такое чудо! Теперь я — критик в смысле — понял, как Мочалов играл спиною! А Танька была просто в шоке, в финале заходит ко мне: «Может быть, я все-таки выйду кланяться?» — «Тань, мы же нигде не объявили, что это ты, а поклоны спиною не бывают…»

— Что же случилось с Мордюковой?

— Когда я потом позвонил ей, она весьма удивилась: «Так я же все сыграла». — «Как сыграла? Ты сыграла первый акт!» Ну что-то произошло с нею…

Однажды спросил у Мордюковой: «Нонна, а отчего это ты такая своенравная вся?» А она: «Еще бы! Я жила в станице, где написан такой лозунг, когда едешь через Кубань-реку, что, прочтя его, будешь своенравной!» — «Что за лозунг?» Она мне сказала, но я сначала не поверил. Но потом, будучи в Архызе, специально заехал в эту станицу и убедился. Вот такая гора, и на ней — райком партии, наверное, постарался — «Течет вода Кубань-реки, куда велят большевики». Вот Мордюкова и говорила, что она такая же упертая, как этот лозунг. Я считаю, что этого не надо снимать. Это правда о времени.

На «Плаху» молодежного театра

…Нынешний театр Вячеслава Семеновича начался с «Плахи» Айтматова: Айтматов поверил, лично вручил Спесивцеву свой роман для постановки. Но перед этим…

— Звоню ему однажды: «Хочу поставить ваш «И дольше века длился день». — «Да ты что, Слава…» Но все-таки решился, сказав, впрочем, что роман поставить нельзя. Спектакль имел безумный успех. Но поначалу Айтматов боялся идти смотреть и послал детей. Те его убедили, и вот уж он сам пришел и дал мне «Плаху»… Но тут получилось так, что из прежнего театра меня тоже выгнали, потому что я поставил неугодный и «развратный» роман Маркеса «Сто лет одиночества». Помню, вызвали в ЦК партии. Там, видите ли, пришло письмо от нефтяников Тюмени — и уважаемые нефтяники удивлены, как можно ставить такую мерзость. Я спросил: «А они смотрели спектакль?» — «Нет, они не смотрели, они просто удивлены. Но это ничего не меняет. Играть вы это не будете». — «Нет, буду!» — «Ах так? Тогда вы вообще ничего не будете ни ставить, ни играть». И это свершилось.

— Где же вас пригрели?

— Мне везло на подвалы. Сначала дали помещение в институте стали и сплавов, а потом позвонил тот самый Игорь Борисович Бугаев и говорит: «Вот есть тут кинотеатр „Орел“. И мало того, первый секретарь райкома партии — так же, как и я, — большой любитель театров. Сказал ему про тебя — он ответил: ой, чудно!» И вот буквально через месяц после переезда мы уже дали первый спектакль!

* * *

— Молодежь — непростой зритель. Как ее понять, как направить?

— Да, это главная проблема. Театр теряет зрителя. Теряет молодежь — она сегодня другое исповедует, классики не знает. А в школе классику преподают так, что и знать ее не хочется. Например, заставляют учеников читать пьесы. Да их только ненормальный может читать или большой профессионал! Даже актер не читает пьес. Но ведь «Чайка», «Ревизор», «Гроза» — всё пьесы. И как быть? Здесь нужен визуальный ряд. Поэтому мы едем в школы, заходим в класс и играем прямо на фоне классной доски. На учительском столе умирает Фирс. По партам идет городничий, ступает прямо перед их физиономиями. И они понимают, что это — городничий, что это жуть. А после урока слышу их заявления: «Ну ни фига себе». Понимаете? Сначала мы приходим к ним. И только потом, поверив театру, они приходят ко мне. Смотрят и не засыпают, как тут давеча наблюдал на «Дяде Ване» в одном уважаемом историческом театре. Первые 15 минут они смотрели, а потом слышу: «Эй, Вить, в туалет приходи, я портвейн уже открыл!»

…«40 лет творчества? Да это копейки!» Спесивцев как никогда полон планов, а к июню вообще поразит Москву трудным, но важным проектом «Амнистия души». Его театр проведет первый в России «фестиваль преступников» — они объедут свыше 20 колоний (для молодежи) и просмотрят спектакли тамошних театральных студий. Те колонии, что недалеко от Москвы, приедут в его театр сами. Да, под усиленным конвоем. Но… «У нас как человек попал в тюрьму — на нем сразу крест ставят. Рано, рано!»

— Мой новый виток творчества только начинается!

Отдел культуры