Поэт и прозаик Михаил Тарковский, до недавнего времени совмещавший литературный труд с охотничьим промыслом, считает, что писатель — это голос места, объединяющий людей, и в русской провинции он сильнее, чем в столице и больших городах. Об этом, а также о постижении Сибири и юбилее Виктора Астафьева он рассказал «Известиям» накануне церемонии вручения ежегодной Патриаршей литературной премии — за «существенный вклад в утверждение духовных и нравственных ценностей в жизни современного человека».
— Вы вошли в короткий список номинантов. Насколько значимо для вас быть претендентом на Патриаршую премию и чем она отличается от других литературных наград?
— Патриаршая премия — очень важное событие, даже явление в жизни нашей страны: в нелегкие и циничные дни она возвращает литературе ее главный смысл. Может, и нескромно цитировать собственных героев, но, мне кажется, именно в данном случае это будет уместно. Сергей Скурихин из повести «Полет совы» пишет в своем дневнике, что, по его мнению, литература — это младшая сестра молитвы.
Конечно, все премии очень нужны не только для подмоги писателям, которым издатели платят гроши, но и для того, чтобы напомнить обществу о том, что книги выходят... Но эта отличается от многих других тем, что объединяет людей, болеющих за Отечество, желающих духовного возрождения.
— Вы были участником юбилейных чтений в Красноярске, посвященных 95-летию со дня рождения Виктора Астафьева. Вот уж кто болел за духовное возрождение Отечества. Расскажите о ваших впечатлениях от знакомства с классиком. В тайгу вместе ходить не доводилось?
— К сожалению, нет. Но когда на одном из прижизненных юбилеев Виктора Петровича гостям вручали его 16-томник и он мне его подписал, в конце стояли такие слова: «До встречи в Бахте». Выглядело это так, будто когда-то мы и впрямь пойдем в тайгу. На момент нашего знакомства он уже был в том возрасте, когда не мог особо никуда поехать, но какая-то мечта прозвучала в его словах. Он находил на всех время, считал своей обязанностью помогать, подбадривать.
Удивительно, как он подписывал книги — искал для каждого человека особые слова. Боялся повториться, написать нечто общее. Потом он пригласил меня к себе домой, ну вроде как переговорить о моей будущей книге. Сидели за столом, пили чай, беседовали о жизни, о каких-то важных вещах. Поражали простота и глубина его речи, отсутствие намека на какую-то многозначительность, подачу себя как какой-то необыкновенной величины.
А первая встреча произошла так: приезжаю на чтения в Овсянку (родная деревня Астафьева. — «Известия»), иду в библиотеку. На втором этаже за столом сидят Виктор Петрович и его гости. Я представляюсь, и меня тут же за стол — до чего это было здорово с дороги! И радушие такое было в его словах, как он меня представил, что-то вроде: «А вот это Миша, он у нас тут охотничит! Налейте ему водки — он с дороги».
— Вспоминают, что, несмотря на госпремии, славу, а в Сибири и некоторый культ, Виктор Петрович был простым в общении, слыл балагуром.
— Культ писателя... Это же правильно и хорошо. Так и должно быть. Голос места, местности в русской провинции сильней, чем в столице и больших городах. В Красноярске сопки, тайга — вот они, со всех сторон, и батюшка Енисей прямо в сердце города блестит стально, бурлит — это земля говорит. Чувствуешь, насколько окрестность сильней города, огромней. А что такое писатель? Это и есть голос места, объединяющий людей, говорящий о любви к нему. Чем ярче место, тем сильнее этот голос.
Что до балагурства, да, это было. Помню, как он рассказывал, что рыбачил недалеко от устья Подкаменной Тунгуски, и подъехал мужичок на лодке, и у него в бардачке лежала замызганная «Царь-Рыба», и как мужик всё не верил, что перед ним настоящий писатель. «Астафьев! Да ты че! Не может быть! Врешь?» — «Да не вру!» — «Тогда подпиши!» А следом пришел рыбнадзорский катер, и там в рубке тоже лежала его книга. Виктор Петрович смешно подытожил: «Мою книгу читает всё енисейское население, начиная от распоследнего браконьера и кончая работниками рыбинспекции».
Читательское доверие рождается из доскональности писателя, из любви к дорогим подробностям. Его книги производили огромное впечатление на всю страну. Помню, классе в пятом-шестом слушал по радио рассказ «Монах в новых штанах», который сразу засел в душе, хотя я не знал, чей он. Мы слушали его с бабушкой (Мария Вишнякова — жена Арсения Тарковского, мать Андрея и Марины Тарковских. — «Известия»), думаю, она тоже очень глубоко этот рассказ расслушала, потому что там про бабушку и внука.
Влиял Астафьев и своими выступлениями по телевизору. Хорошо помню одну передачу, где он говорил о нашем великом народе и особенно о русском крестьянстве как носителе национального духа, и это были очень важные слова: в детстве, в юности многое кажется просто непрожитыми фразами, что ли, и важно, когда какие-то вещи дойдут до сердца.
— Вы перебрались из Москвы в Сибирь еще в начале 1980-х. Говорили, это была детская мечта, возникшая в старших классах школы после экспедиции в Туву. Сложно было привыкнуть к местному укладу? Как этот край принимает столичных переселенцев?
— К Сибири невозможно привыкнуть так, чтобы она стала фоном. Постижение происходит до сих пор, я расширяю географию души. Каждый год добавляю к ней новый уголок Сибири и Дальнего Востока. Это такое счастье, что мне совершенно не понять путешественников на курорты. И, конечно, для меня важно общение с людьми: читателями, библиотекарями, священнослужителями, музейщиками, охотниками — это еще более великая география, чем география физическая.
А к укладу было легко привыкнуть, потому что душа его требовала и всё было желанным, как происходит, когда дорываешься до мечты. А в плане приема переселенцев — у нас вот что было главным: делить трудовую жизнь с теми, кто здесь живет. Если умеешь — то тебя примут. Тем более промысловые охотники только приветствуют, когда к их братии примыкает еще один… сумасшедший.
— Как-то вы сказали, что работа охотника, физически тяжелая, поддерживает писателя правотой жизненного опыта. Поддерживать — одно, а как удается совмещать эти занятия?
— За двумя зайцами не угонишься, если нужен серьезный заяц. Я на охоте не больше месяца провел этой осенью, последнее время только книгами занимаюсь, еще кинодокументалистикой, ну вообще различными делами, связанными с культурной ипостасью.
Совмещать серьезную полугодовую работу над книгой с промыслом, когда ты семь месяцев в году в тайге проводишь, нереально. Тем более понимая свои взаимоотношения с временем. Другое дело раньше, когда постигал ремесла и таежные, и литературные — тогда труд руками давал огромный запас неповторимой правды, которая и дарила силы на писанину.
— В вашей книге «Полет совы» главный герой — учитель. Вы рассказывали, что замысел возник из общения с учительницей, которая сказала, что, если руководствоваться добром, ничего в этой жизни не добьешься. Понятно, что плохо, когда в школе восхваляют потребительские ценности, но сейчас многим не нравится патриотическое воспитание. Навязывают, говорят, и не всегда умно.
— В корне неправильная постановка вопроса, когда мы говорим, а не навредит что-либо естественно-нормальное? Что, мол, оно, будучи навязанным некими усредненными и не особо тонкими людьми, станет формальным, тошным, дискредитирует идею… Но мы же не боимся, что русская литература пострадает от того, что ее доносят до народа. С верностью родному — то же самое.
Что такое патриотизм? Любовь к своей земле — какая она есть. К ее людям, какие они есть. А самое главное — если не нести доброе и светлое, то на пустом месте махом поселится совсем другое. Поэтому пока мы дискутируем «навредит — не навредит», наши оппоненты работают и меньше всего ломают голову, не навредит ли их деятельность их сомнительной идее.
— Знаю, что вы не любите, когда спрашивают про деда — поэта Арсения Тарковского и дядю — кинорежиссера Андрея Тарковского. Тем не менее — насколько на вас повлияло их творчество, происходят ли сейчас открытия каких-то новых смыслов?
— Раньше не любил, когда спрашивали. Считал, что «сам с усам сибиряк», а не чей-то внук-племянник. Конечно, дооткрытия и переоткрытия происходят постоянно, и это очень помогает. И стихи деда, и фильмы дяди всегда были рядом — учили, хотя может показаться, что между ними и книгами о енисейской жизни мало общего.
Но я-то знаю, что я брал, точнее, одалживал и как оно работало. Фильмы дяди пересматриваю постоянно, они до сих пор остаются непостижимыми, в том их и сила. И особенно они близки тем, что крайне литературны по своим законам, несмотря на мощь зрительных образов, вроде бы самих по себе небывало сильных. Но в самых важных местах работает слово. А слово — это Бог…
Арина Стулова
