Спасибо великому Александру Якушеву!
В канун столетия легендарного Всеволода Боброва не я один из репортерского цеха жаждал побеседовать с Еленой Николаевной Бобровой.
Все решил звонок Якушева — они дружат семьями десятки лет. Спустя пару дней по дороге на бобровскую дачу мы с Александром Сергеевичем уже любовались живописными истринскими пейзажами, и я размышлял, что в отличие от своего знаменитого спутника (Якушева для большого хоккея открыл именно Бобров) я о Боброве больше слышал, чем видел в скупых черно-белых кадрах кинохроники.
Да и блистал на футбольно-хоккейных полях Бобер, как его называли послевоенные болельщики, задолго до моего рождения.
В триумфальном послевоенном футбольном турне московского «Динамо», усиленном игроками других клубов, в 1945 году по Англии — из каждого репродуктора разносился далекий голос комментатора-фронтовика Вадима Синявского, восклицавшего: «Туман, туман!» — где Бобров забил шесть мячей.
Сохранилось и расплывчатое хоккейное фото, где Бобров выходит на лед в первом международном матче сборной Москвы с чешским ЛТЦ на заре советского хоккея в 1948 году — в танкистском шлеме и щитках из войлока, сооруженных из валенок.
И в том же году в футбольном решающем матче между ЦДКА и «Динамо» добивает в ворота отскочивший от штанги мяч под восторженный крик в микрофон Вадима Синявского: «Золотая нога Боброва!»
Несмотря на голы Боброва, на первой для советских спортсменов Олимпиаде в 1952 году в Финляндии разгневанный генералиссимус Сталин, не простивший поражения футболистов от команды Югославии — страны, руководимой его врагом, маршалом Броз Тито, — расформировал команду ЦДКА, базовую для сборной.
Пройдет двадцать лет, и мир увидит Всеволода Михайловича Боброва у хоккейного бортика в блейзере с государственным гербом СССР в знаменитой суперсерии с канадскими профессионалами.
И так складывается, констатировал мой старший товарищ, писатель Александр Нилин, что Бобров оказался главным героем самых важных футбольно-хоккейных событий двадцатого века — от эпохальных матчей с родоначальниками футбола до исторических поединков с родоначальниками хоккея.
Кумира болельщиков не стало в 1979 году, в 56 лет у Всеволода Боброва оторвался тромб, видимо, не выдержали израненные в футбольно-хоккейных сражениях ноги. Елена Николаевна с олимпийским чемпионом по хоккею Станиславом Афанасьевичем Петуховым — так сложилась судьба — живут на бобровской даче и встречают нас с Якушевым. На столе — тыквенная каша и блины. «Пока всё не съедите, разговаривать не буду!» — с напускной строгостью говорит хозяйка. Мы с Якушевым дисциплинированно беремся за приборы.
— Елена Николаевна, многим казалось, что Бобров родился в рубашке — его, годовалого, мама чудом вынесла из-под горящей кровли. В молодости случилась печально известная авиакатастрофа под Свердловском, где погибла почти вся хоккейная команда «военных летчиков» Василия Сталина, а Бобров опоздал на самолет, проспал — будильник не зазвенел, — начинаю я, а Станислав Афанасьевич подхватывает: «Еще Сева в детстве на реке под лед провалился, брат его вытащил».
— Не помню, чтобы Всеволод трагедию с самолетом обсуждал, видимо, внутри все пережил, — задумывается Елена Николаевна, — а вот Василия Сталина вспоминал уважительно. Рассказывал, как заехал Василий Иосифович в дом на Соколе и спросил: «Слушай, а почему в квартире нет портрета вождя?» И на следующий день адъютант генерала привез картину «Сталин и Булганин».
Потом с Булганиным близко познакомились — он жил в нашем доме, звонил: «Всеволод Михайлович, извините, пожалуйста, у вас есть время выйти со мной на прогулку?» И они отправлялись подышать воздухом, но о чем говорили — Всеволод не делился…
Память услужливо листает страницы школьного учебника истории. Судьба Николая Александровича Булганина оказалась в итоге незавидной — преемник Иосифа Сталина на посту министра обороны (по этому случаю Булганину, гражданскому политическому деятелю, присвоили высшее воинское звание — маршал Советского Союза), а позже Булганин, председатель Совета Министров СССР, которого сменил Никита Хрущев, был отправлен в ссылку в Ставрополь на унизительную должность председателя совхоза).
— Жену Булганина, нашу соседку, хорошо помню, — продолжает Елена Николаевна. — Ходили слухи, что она баптистка, но утверждать не берусь. Дама была хоть и не молодая, но очень интересная.
— Всеволод Бобров был любимцем Василия Сталина. Подарки от сына вождя сохранились?
Елена Николаевна поясняет: картина от Василия Сталина хранится в подвале, но после ремонта историческую реликвию вытащить им со Станиславом Афанасьевичем не под силу. Вспоминает статуэтку из слоновой кости, которую привез Мао Цзэдун:
— Китайский вождь приезжал в СССР секретно, на лечение, вручил Василию Иосифовичу три статуэтки, одну он передарил Всеволоду. Я долго поддерживала отношения с Капой, последней женой Василия Сталина. На мое восьмидесятилетие Капа приехать не смогла, плохо видела. Была ее дочь, привезла книгу, моя подруга подписала: «Лена, прийти не могу, но все хорошо помню». Там есть и история по статуэтку, которая у меня дома, на Соколе.
— А остальные две?
— В музее подарков Сталину. А Василий Иосифович подарил Всеволоду госдачу, тогда меньше гектара земли не давали. Где-то по Рублево-Успенскому шоссе, рядом с правительственными резиденциями, а Севе это не надо было, он отдал участок другу. Спустя время Сталин заехал Севу проведать, а там чужие люди говорят: «Бобров здесь не живет». Василий Иосифович разозлился, посадил Всеволода на несколько дней на гауптвахту.
— Радиолу, которая стоит в ЦСКА, в Ледовом дворце, тоже Сталин подарил? — по-репортерски уточняет олимпийский чемпион Петухов.
— «Спидолу» прибалтийскую, модную по тем временам, преподнесли Всеволоду хоккеисты, когда «Спартаку» вручали золотые медали в 1967 году, — объясняет Елена Николаевна. И я обращаюсь к книге Александра Сергеевича Якушева, где он рассказывает, что на собрании команды после чемпионства у Боброва, неожиданно объявившего об уходе в футбольный ЦСКА, в глазах стояли слезы. Якушев кивает — так оно и было.
— Всеволод тяжело перенес уход из «Спартака», но в этом решении была моя вина, — признается Елена Николаевна. — Дом на Соколе, конечно, генеральский, но жили мы в двухкомнатной квартире с Севиной старшей сестрой Антониной, ее глухонемой дочерью и глухонемой внучкой. Антонина злая была баба, и когда появилась я…
— Вы не очень-то с ней поладили?..
— Совсем не ладила. Спартаковцы вернулись с турнира из Швейцарии, привезли женам часы на цепочке и юбки из джерси, модные. Прихожу на хоккей — все девчонки в одном и том же, больше я это не носила. Но дома глухонемая племянница устраивала истерики, уходила в ванную, показывала знаками, что повесится. И Сева, возглавив «Спартак», попросил: «Помогите отселить сестру с ее семьей».
Дали однокомнатную квартиру в доме напротив ВНДХ, где жили Борис Майоров, Слава Старшинов, Виктор Зингер. Антонина себя туда прописала, а нам оставила дочку с внучкой. А у нас и так всегда полон дом гостей, неважно, после выигрыша или проигрыша, приезжали без звонка. Сева просил: «Умоляю тебя, в доме должен быть на всех борщ и котлеты».
— Елена Николаевна, так в чем ваша вина, что Всеволод Михайлович оставил чемпионский «Спартак»?
— Главкомом Сухопутных войск стал наш приятель Иван Григорьевич Павловский, который сказал: «В хоккейном «Спартаке» Сева всё выиграл. Пусть возвращается в ЦСКА, в футбол, в армию». И объяснил: «Дадим звание полковника, пенсия 200 рублей, нешуточные деньги. И однокомнатную квартиру для родственников».
Считайте, я настояла на переменах в Севиной жизни, но прощался он со «Спартаком» тяжело, с ребятами был в теплых отношениях. Я вообще не знаю, были ли у него враги. Помню Севину знаменитую фразу: «Запомни, у меня врагов нет, у меня есть только завистники».
— Главкому Павловскому вы помогли выиграть пари у мужа министра культуры СССР Екатерины Фурцевой — Николая Фирюбина, который занимал пост заместителя министра иностранных дел…
— Они были соседями по даче в Переделкине, по утрам дружно выходили на пробежку. Предстояла первая игра в Монреале суперсерии СССР–Канада в семьдесят втором году. Матч транслировали в записи, а мне, как жене старшего тренера сборной, позвонили с Первого канала: «Мы за вами заедем, будете ночью смотреть игру в Останкине». Вот Павловский и говорит: «Лена, в любое время ночью звони и сообщи результат». Я Ивану Григорьевичу по телефону рассказала: счет 7:3, первую шайбу забил Зимин с подачи Якушева и так далее…
Утром на пробежке у них с Фирюбиным разговор, конечно, о хоккее. Ну и поспорили: Фирюбин за канадцев, а Павловский решил его разыграть, предложил поставить на кон ящик коньяка. Понятно, кто выиграл. Днем приезжает ко мне домой адъютант Павловского с ящиком коньяка: «Это ты выиграла…»
Но я еще не отошла от истории, которая случилась за несколько дней до матча. Наш сын Мишка, годика два ему было, игрался с машинками посередине комнаты, где висела хрустальная массивная люстра, которую я купила у соседки-генеральши. Он только отошел в сторонку — на это место люстра рушится вдребезги, осколки впиваются в паркетный пол. Прибегаю в Ледовый дворец ЦСКА на последнюю тренировку перед отлетом команды, в шоке, вся в слезах.
Подходит Андрей Васильевич Старовойтов, председатель судейской коллегии: «Лена, что случилось?» Я рыдаю, он меня заклинает: «Только не говори ни слова Всеволоду Михайловичу. Если выиграем, куплю тебе люстру».
— Елена Николаевна, в те времена из каждой радиоточки в Союзе разносилось: «Золотая нога Боброва…»
— Я была далека от футбола и хоккея, хотя училась в одном классе с Валерой Лобановским, впоследствии знаменитым футболистом и тренером, и его будущей женой Адой. Валерка был рыжий, очень смешной.
Моя старшая сестра с мужем дружили с полковником Григорием Скориковым, который приехал в Киев и, узнав, что я ни разу не была в Москве, говорит: «Как? Давай-ка приезжай, я встречу, все устрою».
— Скориков дослужился до высшего воинского звания — маршала…
— Григорий Петрович стал маршалом авиации, но это через много лет. А тогда мы с приятельницей Раей полетели в Москву, мой свекор — министр легкой промышленности Украины позвонил в постпредство, чтобы забронировали места. Я была в процессе развода. Мы прилетаем, у трапа самолета встречают Григорий Петрович и его заместитель Александр Васильевич Баранов — оба в новенькой генеральской форме. Они в штабе авиации служили, в то время сбили американский самолет-шпион с летчиком Пауэрсом на Урале, отличившихся поощрили.
День был — 9 мая, праздник, Григорий Петрович говорит: «Сейчас прямо с самолета едем к нашему другу на Ленинградский проспект». Приехали на Сокол, поднимаемся на четвертый этаж, открывает слегка выпивший мужчина, смотрит на меня: «О! Вот эта женщина, на которой бы я женился!» Я удивилась: «Что это значит?»
Но стол был сервирован очень хорошо, помню вино «Черные глаза». И на шкафу стоят кубки. Спрашиваю у хозяина: «Скажите, это чья квартира, вы кто?» Он отвечает: «Ну, как вам сказать — футболист, хоккеист…» Я не дослушала, поворачиваюсь к Скорикову: «Григорий Петрович, думаю, мы недолго будем…» Мне-то ни футбол, ни хоккей ни о чем не говорили. Но Сева попросил вместе доехать до парка в Сокольниках. И повел на каток с искусственным льдом на тренировку.
Идем по парку, все оглядываются, я со своим женским честолюбием решила: «Как завидуют, что рядом два красивых молодых генерала». А вслед шептались: «Бобер, Бобер!» Сели смотреть хоккей, у бортика пожилой мужчина. Спрашиваю: «Это тренер?» Объясняют: «Это отец нашего Старшинова!» А он таскал за Славкой баул с формой и клюшкой, а Славка гордый шел рядом.
— Елена Николаевна, не сомневаюсь, вокруг вас было много поклонников…
— Не знаю.
— Всеволод Михайлович вас ревновал?
— Не то слово, но я повода никогда не давала, была по уши влюбленная и боялась его расстраивать.
— А вы его ревновали?
— Конечно.
— К первой жене? Она же певица была?
— Санина, артистка оперетты.
— Почему они разошлись?
— Сева приехал с чемпионата, вошел в квартиру, звонок: «Ваша жена находится в Серебряном Бору, номер дачи такой-то. Доброжелатель». Сева поверил и поехал по адресу, а там она с авиаконструктором Гудковым. Сева не сдержался, побил их.
Потом я узнала, что целью ее жизни был Василий Сталин, а когда с сыном вождя не получилось, смогла влюбить Севу. Развод был шумный, суды. Санина даже пыталась записать на себя часы, которые Всеволоду Михайловичу подарили в 1954 году на хоккейном чемпионате мира в Швеции, с гравировкой: «Лучшему хоккеисту мира от короля Швеции».
— А что была за стрельба, когда маршал артиллерии Казаков схватился за пистолет, приревновав свою молодую жену к Боброву?
— Это до меня было. Когда я переехала в Москву, меня ее звонки до слез доводили, она разговаривала резко: «Всеволода Михайловича позови!» Поначалу-то я спокойно реагировала: «Сева, тебя дама какая-то». Потом освоилась, стала дурачиться, отвечала на украинском: «Шо вам надо?» Она в ответ: «А ты кто такая?» — «Домработница, из Киева приехала». В общем, звонки надоели, через знакомых на телефонной станции нашли номер, с которого она нас доставала, — домашний телефон. Я не выдержала, позвонила ее мужу, маршалу Василию Ивановичу Казакову, он снял трубку…
— И вы сказали: «Товарищ маршал…»
— Нет, я сказала: «Василий Иванович, вот засекли звонки вашей жены…» Ну, был скандал. Потом она жаловалась Севе, что «твоя из Киева довела Василия Ивановича».
— Маршал-то ее выгнал?
— Нет, он вскоре умер, пожилой человек был, большая разница в возрасте с женой, которая буквально Севу преследовала.
— Александр Сергеевич по дороге к вам вспоминал, как у Всеволода Михайловича открывали баню на даче…
— Баня — это детище Севы. И приехали Якушев, Старшинов, Сеглин, финн, который работал с «Финстаром», привез специально вырезанный подарок из дерева. В «Спартаке» тесная связь была между ребятами — никаких ссор или склок. Я в Алуште, где «Спартак» арендовал базу, познакомилась с Раей Старшиновой и Галей Майоровой.
И помню, приехали первый раз — тревога, лес горит. Сева поднял ночью команду, поехали на автобусе пожар тушить. Приехал будущий знаменитый штангист, который стал олимпийским чемпионом, Леня Жаботинский, тяжеловес, с женой Раей и маленьким сыном. Мальчика звали Вил — Владимир Ильич Ленин.
— Что вы говорите…
— Ну, мужики выпили немного и решили малыша в море «окрестить». А ему годик. В полночь опустили в море, вода холодная, конечно, у ребенка температура, «скорая», слава богу, благополучно закончилось. И я такая молодая была…
— Елена Николаевна, как вам удалось редкую красоту сохранить?..
— Я вас умоляю, о чем вы говорите. На меня так пандемия подействовала, еще нас со Стасом мошенники обманули на два с половиной миллиона.
— Облапошили, — невозмутимо поясняет Станислав Петухов.
— Да, мы два дурака, — вздыхает Елена Николаевна. — Ладно я, но Стас-то олимпийский чемпион…
Вспоминаем еврейскую мудрую пословицу «Спасибо богу, что взял деньгами», переживания отступают, и я интересуюсь — с чего началась дача под Истрой?
— Жили несколько лет неподалеку на гидроузле, шикарное место за плотиной, где была гребная база «Спартака», которую председатель «Спартака» Пивоваров по-тихому продал, а Николай Николаевич Озеров до последней минуты пытался отвоевать.
Мы с женой замминистра мясомолочной промышленности и детьми обитали на закрытой базе. Приехал администратор сборной Толя Сеглин, он еще с Севой играл, чтобы я дома стол накрыла по случаю подписания соглашения о проведении суперсерии 1972 года.
И я на Сокол привезла потрясающие белые грибы. Но люди из федерации хоккея оглядели всё и сказали: «Стол прекрасный, но грибы убрать». Побоялись — зарубежные гости, мало ли что. А у нас руководителем федерации был Георгий Мосолов, Герой Советского Союза, летчик.
«Гагарин шайбы на Руси…»
Елена Николаевна вспомнила Сеглина, и я не мог не сказать, что Анатолий Владимирович и супруга Нина много лет были моими соседями по даче в Челюскинской, неподалеку от знаменитой спартаковской базы в Тарасовке. Я часто бывал у Сеглиных в гостях на «запретке» — в доме у охранной зоны Московского водоканала.
Хозяин угощал не только историями, в паузах грузный Анатолий Владимирович с юношеской сноровкой нырял в погреб, а жена Нина неустанно заставляла стол на веранде соленьями и квашеной капустой. Спартаковец Сеглин делился, как началась у них дружба с Бобровым, игравшим за команду «военных летчиков»: Всеволод Михайлович, отмахнувшись клюшкой, выбил ему аж шесть зубов, а потом приехал извиняться в больницу с бутылкой коньяка.
Елена Николаевна, узнав, что мы с Сеглиными были соседями, ахнула: «Толя был уникальный». Стала рассказывать, как встречали в Челюскинской Новый год: Анатолий Владимирович залил на даче каток, и со Всеволодом Бобровым и гостями устроили хоккейный матч, жены тоже надели коньки и взяли клюшки, а потом отправились в Тарасовку, в ресторан «Кооператор», к директору Амирану Ильичу, которого и по сей день вспоминают разные поколения советских спортсменов. Не забыли за беседой на бобровской даче и то, что на базе в Тарасовке Александр Якушев познакомился с будущей женой Татьяной…
Вспоминали и знаменитые строки Евгения Евтушенко про Боброва: «Шаляпин русского футбола, Гагарин шайбы на Руси…» И я спросил, общалась ли Елена Николаевна с Евгением Александровичем.
— Последний раз звонила ему в Америку, поздравляла с 80-летием. Уже перед смертью. А познакомились с поэтом в кафе-мороженом на улице Горького, куда мы ездили с Севой и детьми. Рядом — большой подарочный магазин, где работала жена Севиного друга, журналиста «Вечерки» Володи Пахомова, Галина.
Она звонит однажды: «Лена, я сейчас на такси за тобой заеду, сказали, что Сева с Володей сидят в ресторане «Берлин» с какими-то бабами». Галка была ревнивая до ужаса. Приехали в ресторан, никого не было, просто ее разыграли. Возвращаюсь домой, а там Сева: «Ты где была?» — «В «Берлин» ездили с Галкой». — «Зачем?» — «Ну, позвонили, сказали, вы там с бабами». Он говорит: «Запомни, я тебе никогда не изменю, лучше тебя нет». И как отрубил: «Чтобы это было первый и последний раз».
Рюмка Брежнева
— Мне недавно попался на глаза снимок Боброва с Высоцким…
— Я с Высоцким познакомилась в семьдесят втором году, когда в Москве были матчи с канадцами и Сева привез пачку билетов, купленных за свои деньги, написал список друзей и приятелей. Предупредил — ни с одного человека денег не брать.
И к нам на Сокол приезжает Высоцкий — черная кожаная шляпа, длинное кожаное пальто. Я даю четыре билета — достать их было невозможно, ажиотаж вокруг хоккея сумасшедший. Думала — поблагодарит, а он с обидой: «А что вы даете четыре билета, я просил десять». Я объясняю: «Извините, столько Всеволод Михайлович распределил». Ну, он фыркнул с обидой и ушел, пожаловался Сеглину, который нашел способ, как провести Высоцкого с друзьями через какие-то двери во Дворец спорта.
— На хоккее регулярно бывал болельщик номер один Советского Союза — генсек Брежнев. Вы с ним общались?
— Нет, мы сидели во Дворце спорта в десятом секторе, а Леонид Ильич — в правительственной ложе. На сороковой день после кончины Брежнева его помощник Голиков пригласил на хоккее в ложу — помянуть. Севы к тому времени уже, к сожалению, не было. Присели за столик, а потом я утащила рюмочку, из которой всегда пил Брежнев. Где-то на Соколе она у меня лежит.
Голиков был невероятный болельщик, мы познакомились благодаря директору Дворца спорта Анне Ильиничне Синилкиной. Он отвечал за народное хозяйство как помощник генсека. Обычно ходил на хоккей с директором 1-го гастронома Соколовым.
— В многосерийном фильме «Дело гастронома №1» фронтовика Соколова, которого расстреляли при Андропове, пронзительно играет Сергей Маковецкий. Вы с Соколовым дружили?
— Нет, только на хоккее подходили: «Здрасьте, здрасьте…»
— Но дефицитными заказами — икра или балык — пользовались?
— А зачем, если жена знаменитого хоккеиста Сологубова заведовала столом заказов Елисеевского гастронома на улице Горького. Там многие спортсмены отоваривались. Еще помогал Аркадий Кольцов, председатель московской федерации футбола, директор мебельного магазина, но там кончилось дело неприятностями, когда в андроповские времена чекисты проводили антикоррупционную операцию «Океан» по рыбным магазинам и по мебельному — «Эра».
Мне звонили с Лубянки, а Сашу Якушева в КГБ даже вызывали…
— Александр Сергеевич, вы были на Лубянке? — изумляюсь я.
Якушев поясняет: «Купили в нашу с Таней однокомнатную квартиру финский кабинет, в который входил и письменный стол. Ну, мы с Таней решили, что он нам не нужен, оставили в магазине. Через какое-то время звонок с Лубянки, а я, честно говоря, подзабыл эту историю. Татьяна следователям по-житейски объяснила, что стол этот злополучный мы просто не забрали. На этом дело и закончилось».
— Елена Николаевна, в советские времена директора магазинов были всемогущие люди…
— У «Спартака» был преданный болельщик — директор магазина «Меха» на Кропоткинской. Когда стали чемпионами, Севе дали премию, две с половиной тысячи рублей, а половина сразу ушла в налог государству, и мы еще шутили, что выгоднее было второе или третье место занять. Поехали с Раей Старшиновой на Кропоткинскую, купили каракулевые шубы с норковым воротником.
Я приехала в Киев первый раз к маме в этой шубке, гордая, а мама посмотрела на меня и говорит: «Сними. В Киеве только старые жены директоров магазинов ходят в таких шубах». Мама поначалу, мягко говоря, не обрадовалась моему выбору, говорила: «Придумала замуж выйти, футболист, хоккеист… Тебе не стыдно?» А потом у них с Севой самые теплые отношения были…
— Окружение Брежнева вам помогало?
— Я уже сказала про помощника генсека, который был внимателен к нашей семье. Когда муж моей дочери Светы — сын известного хоккеиста Вениамина Александрова — окончил военный институт, то Голиков прислал машину с ордером на однокомнатную квартиру и ящик шампанского. Решили они вопрос с квартирой с председателем Мосгорисполкома Промысловым, у которого начальником административного отдела был спартаковский болельщик Володя Мыскин, его внучка Анастасия стала знаменитой теннисисткой.
Помню, мы с Людой Симонян, женой Никиты Павловича, посидели, пообщались, она пошла меня провожать, у Моссовета из арки выезжает черная «Волга», окно приоткрыто. Мы остановились: «Вов, это ты?» Он вышел: «Девчонки, замолчите. Какой я вам сейчас Вова, я на работе нахожусь». А Люда Симонян учила меня варенье из абрикосов варить, это у нее от мамы Никиты Павловича.
— Ближе всех вы дружили с женой Льва Яшина.
— Валя — моя боль. Планировали собраться на даче тесной компанией на майские — Валя, Никита Симонян, Саша Мирзоян, Лида Иванова… Видите, во дворе павильон «У Стасика»… Валя заказала фасолевый суп, велела: «Подашь нам в пиалах». Они любили со Стасом посидеть в тепле, о футболе поговорить. Я просила: «Иди, сядь в кресло, принесу кофе, поухаживаю, только чтобы ты побыла на воздухе». Валя отвечала непреклонно: «Скажешь еще слово «воздух» — больше не приеду».
Звоню утром, рассказать, что все готово к приезду, а она говорит: «Я не могу разговаривать, мне так плохо». Через несколько дней Вали не стало.
За столом с Путиным
— В нынешнем сентябре отмечали полувековой юбилей суперсерии СССР–Канада, когда советские хоккеисты под руководством Всеволода Боброва восхитили весь мир. Бывшие соперники не раз собирались вместе, вы же бывали на памятных встречах?
— В две тысячи втором году в лужниковском Дворце спорта на площадке расставили столы, я сидела с президентом Путиным.
— Сначала тебя посадили за другой стол, — поправляет Станислав Петухов.
— Да, сначала за другой, — кивает Елена Николаевна. — Вдруг уже темно в зале становится, свет во дворце погасили, подбегают двое молодых крепких ребят: «Вам надо быстро пересесть» — и чуть ли не на руках относят меня за стол к Путину. И помню, выступает премьер-министр Канады, а Владимир Владимирович тихонечко отломил кусочек хлеба и мне говорит: «Я голоден».
Это выглядело трогательно. А я принесла золотую памятную медаль, выпущенную в честь матчей семьдесят второго года, сказала: «Владимир Владимирович, я только показать принесла, подарить не смогу, она у меня должна храниться». Он как-то по-доброму, понимающе кивнул…
С нами за столом Виталий Чуркин сидел, наш посол в Канаде, потом он работал представителем в ООН. Мне перед этим визу в Канаду не дали, хотя в хоккейном музее в Торонто Севина майка 54-го года висит, самая первая из наших хоккеистов, когда буквы «СССР» вышивались белым фетром.
Там в канадском посольстве на собеседовании сидела дама немолодая, ела бутерброды, запивала кофе, посмотрела документы и разговаривать не стала: «Нет, уходите». Я выхожу в слезах, а там журналисты оформлялись в какую-то поездку, узнали меня, написали в газете: «Жене Боброва не дали канадскую визу». И Чуркин за столом на торжествах спрашивает: «А что у вас за проблема?» Я объяснила про эту грубиянку в посольстве.
Проходит два дня, прихожу в цээсковский дворец, где работала, наши ребята-солдаты на въезде докладывают дежурному по ЦСКА: к Бобровой поехала машина с мигалкой — посол прислал свою машину, чтобы отвезти меня за визой.
— Как вы узнали, что Всеволод Михайлович стал старшим тренером сборной СССР после Аркадия Чернышева и Анатолия Тарасова?
— Севе сообщили, что возглавит сборную, когда проходили зимние Олимпийские игры в Японии в 1972 году. Он повез сборную на чемпионат мира в Прагу, где получили только «серебро». Наш сын Миша был маленький, лет пять или шесть… И приехали домой журналисты. Стали шутливо у него спрашивать: «Миша, как ты пережил проигрыш?» А ребенок отвечает: «Проиграл не мой папа, а выиграл чешский вратарь Холечек».
— Елена Николаевна, вы уж извините, что спрашиваю: как случилась трагедия с сыном, Мише и тридцати не было?
— Столько лет прошло, а до сих пор сердце рвется. Были на даче, жаркий воскресный день. У нас работали строители, пять или шесть человек — литовцы. Я встала рано, сделала всем сырники: «Ребята, садитесь за стол, быстренько позавтракаем и отдыхаем». После завтрака они подходят к сыну: «Миш, тут недалеко магазин хозяйственный, надо втулочку купить». Миша в шортах и маечке сел на мотоцикл японский. Мотоцикл-то не его был, днем должны были забрать. И автомобиль, которым управлял неумелый водитель, на него наехал. А внуки уже взрослые…
В честь Всеволода Боброва назван хоккейный дивизион, имя бомбардира носит военный корабль.
И из прошлого века доносится восторженный рев трибун: «Бобер! Бобер!» Мне тоже захотелось ощутить незабываемое время, и я попросил у Елены Николаевны разрешение ее поцеловать. Царственная женщина любезно позволила. И я прикоснулся к прекрасной эпохе.
Но для этого надо было приехать под Истру с самим Александром Якушевым.
Пётр Спектр
