Актеры к славе идут по-разному. Кто-то получает ее сразу, молодым и красивым. А Папанов шел к признанию очень долго и непросто — через войну, серьезное ранение, годы участия в массовке.
Лучше всех об этом знает его жена Надежда Юрьевна Каратаева, коллега Папанова по театру, которой сейчас восемьдесят шесть лет. «В 2011 году будет шестьдесят один год, как я служу в Театре сатиры», — делится со мной актриса. Когда я спросила Надежду Юрьевну, сразу ли между ними завязались отношения, она засмеялась: «Как вам сказать? И сразу, и постепенно. Мы с Толей оба участники войны. И оба не из театральных семей. Но после школы в 1941 году я решила поступать в театральный институт, и меня туда сразу взяли. Когда я пришла проверить себя в списках, было как раз то знаменательное воскресенье — 22 июня. Поэтому учиться мне не пришлось. Отец мой был военный, его тут же мобилизовали, а меня мама заставила уехать с ней в эвакуацию. Там я пошла на курсы медсестер и попросилась на фронт. Военкомат направил меня на санитарный поезд. А когда наш поезд расформировали, я вернулась в Москву и начала учиться. На втором курсе к нам пришел молодой человек — раненый, с палочкой, в гимнастерочке. На курсе катастрофически не хватало ребят, и преподаватель, которому Толя показывался, сказал, что не стоит болтаться на первом курсе, давай, мол, сразу на второй иди. Встретились мы с ним в 1943 году. Выглядела я тогда скромно, донашивала свою военную гимнастерку. И он как-то ко мне подошел и спрашивает: „Ты что, тоже на фронте была?“ — „Да, — отвечаю, — в санитарном поезде работала“. Он кивнул: „Вот и хорошо, хоть есть с кем поговорить“. А потом выяснилось, что мы с ним живем рядом, в одном районе. Мы стали вместе ездить домой после занятий. Вот так и завязались наши отношения, — улыбается Надежда Юрьевна. — А ухаживать за мной по-настоящему он начал в Куйбышеве, куда мы концертной студенческой бригадой поехали на гастроли. Когда из поездки вернулись, поняли, что друг без друга не можем. Свадьбу мы сыграли 20 мая 1945 года».
Учителем Папанова в ГИТИСе был один из мхатовских корифеев — Михаил Тарханов, который его просто обожал. Тарханов сделал все, чтобы одаренного ученика взяли во МХАТ, куда новых людей в то время брали в исключительных случаях. Вышло так, что после института Анатолия Дмитриевича сразу пригласили в три ведущих театра — Художественный, Вахтанговский и Малый. А его жене не поступило ни одного предложения. Зато для них обоих была работа за пределами столицы. В 1946 году в бывшем немецком городе Мемель, переименованном в Клайпеду, организовывали Русский драматический театр. Молодая чета отправилась в Прибалтику и прожила там почти три года. Однажды, приехав в Москву в отпуск, Папанов встретил на улице режиссера Андрея Гончарова, который был самым молодым преподавателем в институте во времена его студенчества. Гончаров и предложил ему перейти в Театр сатиры, где тогда работал, сразу дал ему роль в пьесе «Вас вызывает Таймыр». Жена Папанова еще полтора года оставалась в Клайпеде, а когда театр закрыли, вернулась в Москву и стала играть на одной сцене с мужем.
В те годы он в основном выбегал в массовках и изображал разных грубиянов в эпизодах. Но и тут проявлял изобретательность: клеил накладные носы, ресницы, рыжие чубчики, придумывал специальную мимику. Например, в «Клопе» ему поручили маленькую роль шафера, у которого была всего одна реплика: «Кто сказал „мать“?! ПрАшу не выражаться при новобрачных!» Папанов так смешно повторял ее на разные лады, что фраза стала легендарной. По правде говоря, умение держаться в эпизоде и вывело актера на большую сцену, именно в массовке его рассмот-рел новый главный режиссер Театра сатиры Валентин Плучек и поручил ему первую главную роль — Боксера в спектакле «Дамоклов меч» по пьесе Назыма Хикмета. Причем Плучек отдал Папанову роль за неделю до премьеры, до этого ее репетировал другой актер. Можно сказать, Боксер поверг тогда всех в эстетический нокаут — с этой роли начался театральный взлет Папанова. Да и не только театральный. Драматургу Назыму Хикмету так понравился исполнитель главной роли, что он, всячески его расхваливая, привел на спектакль Константина Симонова, который в то время готовил к экранизации «Живых и мертвых». На Симонова, пользовавшегося огромным уважением и авторитетом, папановская игра тоже произвела глубокое впечатление. И он, преодолев сомнения и несогласие других членов съемочной группы, настоял на том, чтобы именно этот актер играл генерала Серпилина.
Сам Папанов, как ни странно, стал отказываться от своей звездной роли, объяснять, что он комедийный артист. Характер у него был не из легких, он часто занижал свои способности. Когда ему говорили: «Анатолий Дмитриевич, как вы хорошо играли!» — он отвечал: «Да ничего хорошо я не играл!» Интересно, что на роль Серпилина пробовался и Юрий Никулин, но потом признал, что папановские пробы получились удачнее. После «Живых и мертвых», когда Папанову было уже сорок два года, к нему пришла настоящая слава: фильм получил Госпремию, призы на международных кинофестивалях, занял первое место в прокате. Фактически Константин Симонов стал его крестным отцом в кинематографе, и Анатолий Дмитриевич всегда это помнил, умел быть благодарным. А дальше предложения посыпались одно за другим.
Конечно же, все помнят его Сокола-Кружкина из рязановской комедии «Берегись автомобиля» с его шлягерными репликами «Тебя посодют, а ты не воруй!» и «Свободу Юрию Деточкину!». Неподражаемого Лелика из легендарной «Бриллиантовой руки», чьи уморительные фразы: «Шампанское по утрам пьют или аристократы, или дегенераты!», «Будет тебе там и ванна, будет и кофэ, будет и какава с чаем», «Спокойно, Козодоев, сядем усе» — мы до сих пор с удовольствием вворачиваем в разговоре. Не говоря уже о Волке из мультфильма «Ну, погоди!». После него характерный голос Папанова стали копировать не только пародисты, но и вся страна, начиная с его поклонников детсадовского возраста. А между прочим, в институте его просили работать над речью, чтобы убрать «вульгарный» выговор. Папанов обещал, но из-за неправильного прикуса при всем его старании из этой затеи ничего не вышло. И слава богу! Иначе произношение, которое в результате стало его фишкой, исчезло бы. Как-то Театр сатиры был на гастролях в Севастополе. Вечером — спектакли, а днем все отправлялись на пляж. Георгий Менглет, Евгений Весник и Анатолий Папанов всегда держались одной компанией. Вот только купались Весник и Папанов вдвоем, так как Менглет плавать не умел. Каждый раз актеры уплывали далеко, за какой-то утес. И однажды Менглет не выдержал и спросил: «Зачем вы так далеко заплываете?» На что Анатолий Папанов своим характерным голосом ответил: «Так это единственное место, где можно спокойно поговорить о политике».
Есть такая пословица: «Сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит». Для настоящего артиста этим «лесом» становится театр. Папанов — тому красноречивое подтверждение. Мне посчастливилось видеть его «живьем» в четырех спектаклях Театра сатиры. В пьесе Штейна «У времени в плену» он играл революционного командира Сысоева, в знаменитом «Ревизоре» — Городничего, в «Горе от ума» — Фамусова, а в «Вишневом саду», который шел на малой сцене, — Гаева. Во всех названных спектаклях его парт-нером выступал Андрей Миронов, и это был виртуозный, блистательный, абсолютно незабываемый актерский дуэт. Уж не знаю, почему так случается с великими артистами, но для кино богатство их таланта зачастую оказывается излишней роскошью и используется до обидного скупо. И только на сцене полностью разворачивается карта их дарования, открывается весь его масштаб и каждый изгиб. На сцене Папанов был действительно велик. До сих пор совершенно четко помнится его аристократичный, трогательно-проникновенный Гаев с барской бородкой, завитыми усами и благородно уложенными сединами. Его преображал не только грим, он становился красивым изнутри, играя эту роль.
Хотя в жизни Анатолий Дмитриевич особой внешней красотой не отличался. От матери Елены Болеславовны, польки по национальности, он унаследовал выразительные серые глаза с поволокой. Имел замечательное сложение, фактурную мужскую фигуру: широкие плечи, узкие бедра, превосходные пропорции. Когда он выходил на сцену полуобнаженным, то выглядел как античный атлет. Мало кто знал, что Папанов, в сущности, инвалид. В войну получил ранение в ногу, полгода пролежал в госпитале, после чего его комиссовали. На одной ступне у него не хватало двух пальцев — большого и второго. Он долго ходил с палочкой, без прочной опоры ему трудно было не хромать. Чтобы избавиться от этого изъяна, Папанов каждый вечер посещал танцевальные вечера в клубе «Каучук» и танцевал там до упаду. Кроме близких, в театре никто не догадывался, как болит его изувеченная нога, но все знали, что танцор он отменный.
По своей природе и темпераменту Анатолий Дмитриевич был человеком необычайно контрастным. У актеров такое нередко наблюдается, но у Папанова в этом отношении берега не просматривались вообще. Он мог быть очень застенчивым, даже зажатым, а мог творить такое, что, как говорят в таких случаях, хоть святых выноси. Вспоминается смешной случай, о котором рассказала Ольга Аросева, знающая Толича с юности. Когда она вернулась из Ленинградского театра комедии в Москву и поступила в Театр сатиры, дома решили собрать дружеский вечер, чтобы отметить это событие. И вот, садясь за накрытый стол, Папанов спросил подругу Олю, какое ей назначили жалованье. Сумма оказалась на три рубля больше, чем у него, хотя он уже несколько лет служил в театре. Узнав про окаянные три рубля, молодой человек вдруг разъярился сверх всякой меры, схватил за грудки пригласившую его в гости девушку и стал трясти так, что чуть не порвал жакет, ругая при этом последними словами негодяев из руководства театра. Если бы не вступившаяся за дочку мама, не только жакет, но и сама Оля могла бы пострадать. Правда, как всякая широкая натура, после таких затмений Папанов всегда истово каялся. Иногда в нем просыпался прежний хулиган времен его юности, эдакая шпана с Усачевки, и он вдруг становился необузданным мужланом, извергал страшные ругательства, не стесняясь в выражениях. Правда, потом, как рассказывала та же Ольга Александровна, сам себя стыдился, говорил: «Ты не смотри, что я такой хам... У меня в душе незабудки цветут».
Такие происшествия случались в то время, когда Анатолий Дмитриевич пил. Его жена Надежда Юрьевна делится: «Когда он мало играл, то иногда выпивал. А когда выпивал, то становился буйным. Однажды был в какой-то компании, поздно возвращался домой... Вдруг дома звонок. Звонит милиционер и говорит, чтобы я пришла с паспортом и забрала своего мужа. А произошло вот что. Он выпивши сидел на лавочке, к нему подошел милиционер и сказал, что тут сидеть не положено. Ну Толя и взвился: „Ты кто такой, чтоб делать мне замечания?“ Схватил его за галстук, дернул и оторвал. Его и арестовали за хулиганство. Когда об этом узнали в театре, созвали собрание, на котором некоторые выступали за его увольнение. Но в то время Анатолий Дмитриевич был уже заслуженным артистом. Его как следует проработали, но увольнять не стали. Выпившим он был очень похож на своего Кису Воробьянинова в той сцене, где он гуляет в ресторане. Они с Евгением Весником, тоже фронтовиком, любили посидеть вместе. Я их всегда ругала, напоминала, что завтра спектакль».
Как-то раз Надежда Юрьевна, которая была занята в утренней постановке, позвонила коллеге и сказала, что не знает, как быть и что делать: ей уже пора собираться, а неопохмеленный муж требует водки. На спектакль она все же не опоздала. И когда ее спросили, как она выкрутилась, Надежда Юрьевна призналась, что обула Папанова в валенки, выдала тулуп и приковала собачьей цепью на балконе. Так «народный Волк» и сидел на цепи, пока супруга играла детский спектакль. Правда, потом Анатолий Дмитриевич пить бросил, причем резко, в один день, и с той поры спиртного в рот не брал. Но покоя артисту из-за былой проблемы не давали долго. Несколько лет назад его наследники во главе с дочерью Еленой, актрисой Театра им. Ермоловой, подали в суд на американскую фирму — производителя таблеток «Антиполицай», скрывающих запах спиртного. В компанию попала и студия «Мосфильм», продавшая им кадры из «Бриллиантовой руки». Однако дело, по которому наследники хотели получить сто тысяч рублей за оскорбление памяти великого артиста, так ничем и не закончилось. Разве что рекламу сняли с эфира.
В семейной жизни Анатолий Дмитриевич был очень патриархальным человеком. Его не интересовали приключения на стороне, он всегда хранил верность своей Наде, с которой прожил сорок три года. Она его усмиряла и понимала так, как может понимать только любящая женщина. И хоть Надежда Юрьевна прекрасно представляла себе популярность своего мужа, тем не менее ни разу не попросила о роли для себя. «Да Анатолий Дмитриевич и не стал бы этого делать, — уверяет меня Каратаева. — Помню, Виктор Розов принес в театр свою пьесу «Гнездо глухаря». Когда ее читали на труппе, мне очень понравилась роль жены главного героя, которого должен был играть Анатолий Дмитриевич, но я и пикнуть не смела. А тут еще после читки к Толе подошла Оля Аросева и попросила замолвить словечко за нее, ей тоже эта роль приглянулась. Толя пошел к Плучеку, и Валентин Николаевич говорит: «А я хотел Наде эту роль дать». Анатолий Дмитриевич аж руками замахал: «Делайте как хотите». Потом он звонил Оле и ужасно волновался — вдруг она ему не поверит.
Но она поверила, ведь он никогда не лицемерил.
Даже когда наша дочь Лена окончила ГИТИС, муж не стал хлопотать за нее. Помню, одна актриса нашего театра спросила его: «Анатолий Дмитриевич, вы будете просить Плучека за Лену?» Он ответил: «Ни в коем случае!» Дочь принял в труппу Владимир Андреев, руководитель Театра им. Ермоловой, она и сейчас там играет. Анатолий Дмитриевич даже в партию не вступил по принципиальным соображениям, хотя его-то уж так уговаривали. Ко мне даже подходили: «Наденька, если ты уговоришь мужа в партию вступить, тебе звание дадут». Хотя это, конечно, было невозможно.
Всем казалось, что он и дома оставался таким же веселым человеком, каким его люди видели в кино. Но Анатолий Дмитриевич был очень серьезным, сильно уставал. От домашних дел я его полностью освободила. Он любил почитать на досуге, особенно поэзию, которую прекрасно знал. В его шкафах и сейчас стоят поэтические сборники: Пушкин, Ахматова, Цветаева, Пастернак. А я больше люблю прозу. И ему было обидно, что я не читаю стихов. Так что с общими увлечениями не получалось. Я вяжу, шью, а его это даже раздражало. Зато он обожал футбол, хоккей. Я сейчас иногда жалею — он, бывало, меня просил: «Надь, пойдем вместе на футбол». А у меня дел по горло. Он обижался, говорил, что, мол, другие жены ходят с мужьями, а ты — никогда. Часто себя потом винила, что не всегда его в нужные минуты поддерживала. Помню, от преподавательской работы его отговаривала, убеждала, что у него такого дара нет, а он ждал другого — понимания, моральной поддержки. Оказалось, что он прекрасный педагог, студенты его просто обожали. Когда загорелся режиссурой, я опять его отговаривала. Без слез вспомнить не могу, как ему спектакль «Последние» достался.
Анатолий Дмитриевич силы черпал именно дома. Не скажу, что он имел много друзей. Он любил гостей, был доброжелателен к людям, но для дружбы был не очень контактным человеком. Говорил, что дом, семья, работа заменяют ему все. Толя любил Виктора Астафьева, обожал своего Женю Весника, с которым расслаблялся как ни с кем. Потом, он был по-настоящему верующим человеком, с юных лет верил в Бога, но никогда не говорил на эту тему с посторонними. У него в комнате есть икона, с которой связана особая история. Однажды Толя и Андрюша Миронов поехали с концертами в Псков, а в это время умер Андропов, концерты отменили. И Андрей предложил съездить в гости к архимандриту в Псковский монастырь. Сутки они там прожили в келье монастыря. А через какое-то время в нашей квартире вдруг раздался звонок: отец Гавриил выразил желание приехать к нам в гости. Был пост. Я растерялась, не знала, что подавать к столу. Позвонила жене Андрея Ларисе Голубкиной, она таких высоких гостей уже принимала. Лариса посоветовала подать грибные щи и кашу. А через некоторое время после встречи секретарь архимандрита привез эту икону. В нее была вложена записка с благословением от отца Гавриила. Толя очень дорожил этим подарком. Он бережно относился к святым для него вещам. Хранил мои письма — те, что я писала ему из Клайпеды. Я никогда не знала об этом и нашла их после его смерти. Он сберег, а я его письма потеряла«.
Папанов бывал трогательно нежным и обаятельным. И поэзией интересовался не только для того, чтобы потом читать стихи со сцены на концертах, а в первую очередь для себя. Был такой случай. Известных артистов Театра сатиры пригласили выступить в цирке и, разумеется, попросили почитать и рассказать что-нибудь соответствующее моменту и месту. Анатолию Дмитриевичу намекнули, что было бы очень здорово, если б он вспомнил смешной эпизод из «Ну, погоди!», повеселил зрителей репризами. И хоть репризы и случаи у него, конечно, имелись, выступать с ними он отказался. С цирковой арены Папанов с пронзительной мужской силой и откровением стал читать трагедийно-любовную лирику Тютчева, да так, что ошалевший от неожиданности зал сначала притих, а потом обрушил на артиста шквал аплодисментов. Возможно, это был один из самых рискованных «трюков», которые совершались под куполом цирка.
От своей комедийной славы Папанов с возрастом устал и упрямо отказывался от ролей в кино, предлагавших эксплуатировать найденное и отработанное раньше. Режиссеры всегда ценили его импровизации. Например, сцену в «Бриллиантовой руке», когда Папанов под водой нанизывает рыбу на крючок Никулину, по вине технических работников переснимали несколько раз, а вода была ледяной. Разгневанный Папанов высунулся на поверхность и грозно рявкнул на ассистента: «Идиот!!!» Гайдаю это так понравилось, что он вставил эпизод в картину.
В последние годы Папанов всерьез заинтересовался режиссурой и успел поставить один спектакль, на премьере которого так и не вышел на поклон как постановщик. Для режиссерского опыта он выбрал пьесу «Последние» Горького, очень вдумчиво репетировал, придумал выразительный финал. Только не знал, как его осуществить. Анатолий Дмитриевич хотел, чтобы в конце действия загорались свечи и звучала молитва, а в 1986 году это еще не приветствовалось. Но ему так запала в душу эта кода, что он нашел решение. В архивах радио он обнаружил нужную молитву в исполнении Федора Шаляпина. Протестовать против классика не посмели, и худсовет утвердил спектакль.
Его последним фильмом стало «Холодное лето пятьдесят третьего» Александра Прошкина. И это была одна из немногих ролей в кино, где Анатолий Дмитриевич создал эпический, глубокий характер, показал человека с трагической, поломанной судьбой — бывшего профессора, москвича Копалыча, пережившего лагерь и отправленного в ссылку. Съемки проходили в Карелии, под Петрозаводском, на пустынном полуострове. Чтобы досняться в последних сценах картины, Папанов полетел туда прямо из Прибалтики, где в то лето гастролировал Театр сатиры. В Вильнюсе он отыграл вместе с женой в «Гнезде глухаря» и сел в самолет, а остальная труппа переехала на автобусах в Ригу. Через несколько дней он должен был вернуться, чтобы выйти на сцену в очередном спектакле, но в день представления ни в гостинице, ни в театре Анатолий Дмитриевич не появился. Так и не дождавшись исполнителя главной роли, все актеры, занятые в спектакле, в срочном порядке решили играть концерт. На сцену вышли Ширвиндт, Державин, Мишулин, Аросева, послали за Рунге в гостиницу. Актриса Нина Архипова, жена Менглета, попросила свою дочь съездить к Папановым на дачу и найти их дочку Лену, поскольку в квартире к телефону никто не подходил. Ближе к ночи, когда уже все актеры, отыграв концерт, вернулись в гостиницу и сидели в номере Каратаевой, позвонил ее зять и сказал, что Анатолия Дмитриевича нет. Сначала она не поняла — «как это нет?», а когда дошло, начался «театр ужасов». Коллеги рассказывали, что у Надежды Юрьевны, тихой и мягкой женщины, произошел нервный срыв с выраженной неадекватной реакцией. Подробностей особо не описывали, но ее крики слышали многие. «Толич, Толич! Ты что учудил?! Товарищи, я сейчас черное платье надену! Я теперь вдова!» — кричала она, переворачивая вещи в чемодане.
...Перед тем как вернуться в Ригу, Папанов заехал на день домой, зашел в ванную и умер под душем с холодной водой. Лето в тот год было очень жарким, и, как сказали врачи, от контраста температур произошел спазм сосудов головного мозга. Но близкие люди причину видели не в этом. «Он всегда любил холодный душ, — вспоминает жена. — Просто переутомился. Устал от всего. Он уже был немолод и нездоров. И всегда скрывал свои недомогания: на велосипеде гонял, в огороде любил копаться. В день похорон мне позвонил Андрей Миронов, сказал, что горюет вместе со мной, очень сожалеет, что на похороны приехать не может: спектакли „летят“, играть нечего, занят в концертах. В день отъезда в Ригу я их обоих последний раз видела живыми. Они были людьми разного поколения, но творчески и человечески очень близки». Через какое-то время Надежде Юрьевне позвонили из съемочной группы «Холодного лета...» и сообщили, что Анатолию Дмитриевичу выплатили в последний день гонорар в девять тысяч рублей, который он забрал с собой в Москву. Эти деньги из квартиры пропали: зять был шокирован — по дому ходили санитары и милиция...
На похороны Папанова, как потом и Миронова, труппа не приехала. Вырвались только четыре человека, среди которых были Аросева и Державин. Остальным велели играть концерты и во что бы то ни стало продолжать гастроли. Show must go on, так сказать. Но шоу не продолжилось. С той поры в здании на Триумфальной площади как будто что-то надломилось, ускользнуло. Трудно поверить, что прошло уже четверть века с тех пор, как не стало Анатолия Папанова и Андрея Миронова. Но даже уйдя за непроницаемый занавес иного мира, они остаются такими же любимыми на нашей грешной земле.
материал: Валентина Серикова
