В конце августа в прокат выходит финальная часть трилогии «Гоголь» режиссера Егора Баранова: «Гоголь. Страшная месть». Актер Евгений Стычкин сыграл в картине одну из центральных ролей — главу полиции Диканьки Александра Бинха. В преддверии премьеры артист встретился с «Известиями».
— «Страшная месть» — последняя часть трилогии про Гоголя. Вам жаль прощаться со своим героем?
— C чего вы взяли, что мы прощаемся? Мне кажется, что трилогия «Гоголь», учитывая ее успех, вполне может превратиться в полноценную франшизу и развиваться бесконечно, как, например, бондиана. Думаю, что продолжение еще будет. Полюбившиеся герои имеют право на дальнейшую жизнь.
Кстати, не стоит забывать, что изначально мы снимали сериал. Позже продюсеры поняли, что у картины есть большой потенциал и на большом экране, поэтому было решено «разрезать» материал на три части и показать в кино. До нас так не делали даже американцы.
— Чем запомнились съемки? Как-то вы сказали, что они были для вас тяжелыми.
— Я так сказал, чтобы поиздеваться над нашим молодым, талантливым, маниакальным режиссером Егором Барановым. Потому что он действительно не испытывает жалости к артистам, и все это знают.
— Егор Баранов в интервью «Известиям» признался, что не был уверен в успехе нового формата, когда фильм в кинотеатрах показывали по частям с интервалом в несколько месяцев. Как вы считаете, эксперимент удался?
— Думаю, Егор кокетничал. Хотя, конечно, как любой художник, он волновался, выпуская амбициозную работу. У нас же было восторженно-эйфорическое ощущение и после съемок, и при монтаже. Мы чувствовали, что сделали даже больше, чем планировали. Успеха, который в итоге сопутствовал «Гоголю», мы не ожидали, но точно были уверены, что подарим зрителю необычное, интересное зрелище.
— Не боялись критики за то, что замахнулись на Николая нашего Гоголя?
— Мы понимали, что поломали жанр, ведь «Гоголь» — не байопик, который, может быть, кто-то ждал. Но невозможно всем угодить. Если ты хочешь говорить со зрителем на его языке, обращаться к молодежи, быть новатором, разрушать каноны, то неминуемо столкнешься с людьми, которые будут тебя критиковать. Мы сделали жанровое кино, и не стоит его судить с точки зрения исторической достоверности.
— А упреки в «непохожести» персонажей? За свою карьеру вы сыграли столько исторических личностей, что наверняка с этим сталкивались.
— Конечно, и это нормально. Многим зрителям кажется, что, замечая различные детали, они показывают свою причастность к кинопроизводству. Мои мама и тетя (солистки Большого театра Ксения и Елена Рябинкины. — «Известия») отдали жизнь балету. Они всегда смеясь говорили, что, чем хуже человек разбирается в балете, тем больше он будет высказывать критических замечаний. «Вот мне показалось, что ты чего-то не удержала, не докрутила…».
— Многие именитые режиссеры и у нас, и на Западе снимают сериалы для телевидения. Чем ТВ-формат так привлекателен для них?
— Больше возможностей для экспериментов. Современное кино с большими бюджетами сильно ограничено жанрами, правилами, условиями и наработанными схемами. Порой вы смотрите какую-то западную ленту и поначалу видите необычные находки, нечто новое, но в итоге все скатывается к пришельцам и поединку главного героя с антагонистом. Как по рельсам. Все играют по правилам, потому что не хотят рисковать вложениями в $200–300 млн.
Иное дело, когда какой-то крупный режиссер приходит на ТВ: там ему дают почти полный карт-бланш. Многие серьезные современные режиссеры, пришедшие из авторского кинематографа, снимают телевизионное кино — Хлебников, Попогребский, Волошин...
— Вы разноплановый актер: играете и современных персонажей, и исторических. Снялись в «Гоголе» и практически сразу после этого сыграли роль Ленина в сериале «Троцкий». Как вы перестраиваетесь?
— Это ремесло. Если однажды находишь ключ к образу, понимаешь, как открывается ларчик, то дальше уже несколько пассов руками — и ты с героем. Нужен внутренний камертон. Походка, прищур, голос — и твой актерский аппарат автоматически настраивается. А если нет — вон из искусства!
— Что при выборе роли является для вас определяющим?
— Материал и люди. Главное — с кем и какую историю ты собираешься рассказать. Формат, жанр и платформа второстепенны. Зимой закончили очень интересный проект «Алиби» (фильм Нурбека Эгена о сценаристе, придумывающем алиби для клиентов своего агентства. — «Известия»). После него мне совсем не хочется идти на компромисс и заниматься тем, что не интересно. Вот и сижу, отдыхаю: книги, йога, путешествия. Очень приятная пауза.
— А что вас привлекло в фильме Ивана Курского «Клубаре», который выходит этой осенью?
— В «Клубаре» у меня абсолютно современный герой. Пожалуй, не совсем положительный с точки зрения общепринятых понятий о добре и зле, но в сущности он хороший парень. Это история постройки большого клуба в Москве. В фильме звучат песни Басты, Даши Чаруши, Скриптонита, они же и снимаются. Это частично музыкальное кино.
— Вы заняты в нескольких спектаклях на разных сценах, но не служите ни в одном из театров. Почему?
— Некоторое время назад я почти принадлежал одному из театров. Но я понял, что если у тебя нет театра-дома, в котором ты проводишь много времени и отдаешь всего себя, то, наверное, правильнее быть на контракте. Это дает определенную свободу. Я стараюсь не диктовать никому условия, но понимаю, что если предстоит большая и важная для меня роль в кино, то я могу на месяц-полтора уехать и театральный репертуар подстроят под эти обстоятельства.
— Ваш коллега по фильму «Гоголь. Страшная месть» Павел Деревянко признался, что игра на сцене в отличие от кино забирает у него массу энергии.
— Нет, мне кажется, наоборот: театр — как батарейка, от которой можно питаться. На сцене идет прямое общение со зрителем — это честный обмен энергией. Чем больше отдаешь, тем больше получаешь, поэтому набираешься сил и успокаиваешься.
— То есть если выбирать между театром или кино, вы выбирете первое?
— Есть или пить, как разделить? Надеюсь, что жизнь не поставит передо мной такого выбора. И все же, конечно, театр. Кино — вранье, коллективная деятельность, где твой результат в гораздо меньшей степени зависит только от тебя. Театр — правда; серьезная и глубокая актерская работа.
— В одном из интервью вы сказали, что не хотели бы сниматься до конца своих дней, потому что люди в возрасте редко хорошо выглядят на экране. Значит ли это, что однажды вы смените род деятельности?
— Если быть откровенным, то не знаю, как поступлю. Надеюсь, если я вдруг стану неприятным, обрюзгшим старичком, мне хватит мужества не рваться бесконечно сниматься, не толкать свое лицо в экран. Все зависит от того, как сложится жизнь. Но да, было бы интересно попробовать разные профессии, в первую очередь — сценариста.
Я много пишу, и это доставляет мне огромное удовольствие. Не знаю только, графоман я или в этом есть смысл. Обычно идут в режиссуру — когда много времени проводишь на площадке, кажется, что все уже в этой профессии понятно. Но это далеко не так. Со сценарным мастерством, впрочем, аналогично...
