Завершились съемки очередного сезона комедийного ситкома СТС «Воронины». Роль главы семейства Николая Петровича, эксцентричного, прямолинейного и шумного, в очередной раз сыграл актер Малого театра Борис Клюев. «Известия» встретились с народным артистом России, чтобы расспросить его о кино- и театральных работах.
— Как говорят ваши коллеги по ситкому, Борис Клюев — один из тех немногих артистов, кто треники носит, как фрак.
— Это работа, моя профессия. Никакого надлома или сопротивления я не испытываю, надевая треники. Если надо для роли, значит, надо.
— Коллеги по театру не смотрят на вас свысока — мол, отдался легкому жанру?
— Как-то мы полетели на гастроли в Мюнхен. В самолете никто ко мне не подходил. Но когда вошли в здание аэропорта, ко мне бросились люди. Кто-то хотел сфотографироваться, кто-то взять автограф. Нужно было видеть лица моих коллег, стоявших рядом... Вечером, когда чуть-чуть выпили, я услышал всё, что полагается по этому поводу. В легких тонах, но яда было много. Я прекрасно понимаю этих людей. Много лет назад, когда я только начинал, в Малом театре работал Юра Васильев. На экраны только вышел фильм «Журналист» (картина Сергея Герасимова. — «Известия»), сделавший его популярным. Зрители после спектакля бежали к служебному входу с желанием получить автограф. Я смотрел на него и завидовал.
А потом настало время «ТАСС уполномочен заявить» (телесериал по мотивам романа Юлиана Семенова. — «Известия»). И выстраивалась очередь из поклонников, желающих поднести мне цветы. В глазах Юры, который в это время уже перестал сниматься, я видел тоску. Так что, к успеху надо относиться философски. Если сейчас ты на пьедестале, не думай, что это навечно.
— Ваша последняя роль на сцене Малого театра — Арбенин в «Маскараде», постановка Андрея Житинкина. Будет ли что-то новое?
— Много сил потрачено на эту роль. Сейчас приступаю к спектаклю «Перед заходом солнца» по пьесе Герхардта Гауптмана. У меня главная роль — Маттиус Клаузен. Сам захотел в этом участвовать. Ставить будет Владимир Бейлис. Очень интересный материал. Трагедия отцов и детей. В Малом театре много лет назад за эту пьесу брался Михаил Иванович Царев.
— Вы недавно завершили съемки в масштабном историческом проекте «Годунов» режиссера Алексея Андрианова...
— Я играю митрополита Дионисия. Годунова играет Сергей Безруков. В «Главкино» построили роскошные декорации. Снимали и в монастырях. Материал отличный, но это не значит, что будет отличный фильм. Многое зависит от монтажа.
— Случается, актер оставляет театр ради съемок. Вы много снимались, но Малый театр не предали.
— Надо уметь совмещать. Это целая наука, если хочешь усидеть на двух, а то и на трех стульях. Бывало, опаздывал в театр, выговор получал. Как-то, находясь на съемках в Минске, не успевал к спектаклю. Позвонил в театр, попросил коллегу расписаться за меня в явочном листе. А сам на самолет — и в Москву. В театр добрался ровно к своему выходу в 21:45.
И такое бывало, но уйти из Малого даже мысли не возникало. Как только артист бросает сцену, тут же теряется. Наша профессия требует постоянного тренажа. А его дает только сцена. Мы в «Ворониных» хотели снимать одну народную артистку. Придумали ей роль моей старшей сестры. А она не могла текст выучить, потому что растренированная.
— Вы почти полвека преподаете в Театральном училище имени Щепкина. От каких театральных реалий предостерегаете своих студентов?
— На первом же занятии первого курса я говорю: «Когда вступаете в театр, не думайте, что вас там ждут романтические грезы, любовь, нежность, аплодисменты. Театр — это прежде всего зависть, иногда месть. Очень многие неприличные стороны человеческого бытия».
Как говорил Антон Павлович Чехов, актеры — насквозь прожженные самолюбием люди. Они только о себе думают. Должно пройти очень много времени, и только если судьба в искусстве, как кажется артисту, складывается успешно, он может стать немножко добрым, ласковым, внимательным.
— Мне казалось, что человек скорее проявит сострадание, если сам испытал несчастье.
— Нет. У актеров всё ровно наоборот. Народ этот самолюбивый и завистливый. А самолюбие — вещь, которая в каждом сидит, как аппендикс. У одного он воспаляется и его вырезают. А другой так и проживет всю жизнь с ним. Любой человек завидует. А уж актерская профессия наиболее подвержена этому пороку. Это как в спорте. На старте собирается много, а первым на финиш приходит один.
— Наверное, непросто вам приходится с вашей прямотой...
— Да, у меня есть недостаток — говорю правду. Я перестал ходить в Дом кино, ездить на кинофестивали. Предложили недавно стать председателем жюри на одном из них. Посмотрел два фильма и отказался. Зачем это, о чем? Где режиссер, что с актерами? Ничего не понимаю. Если что не нравится, скажу прямо. Черное белым не назову. Ничего не могу поделать, такой уж родился.
— Вам ближе советская школа кино?
— Это классика. Я преподавал в Нью-Йорке, рассказывал студентам про фильм «Дом, в котором я живу» Льва Кулиджанова. Там всё в павильоне снималось. Представьте себе: фанерная декорация коммунальной квартиры, потом пауза, экран черный, и с заднего плана медленно разгорается огонек, как от газовой плиты. И ты понимаешь, что пламя по всему заднику идет. На этом фоне поднимаются из фанеры выпиленные цифры «1941». Какое впечатление колоссальное! Американцы понять не могли, как это сделано.
А «Летят журавли» Калатозова? Оператор Сергей Урусевский, чтобы снять смерть героя Алексея Баталова в березовой роще, сделал кран из березы. Привязал к дереву камеру и поднимал ее. С выдумкой к делу подходили. Таня Самойлова так больше ничего и не сыграла достойней картины «Летят журавли», и это было чудо. Урусевский так ее поймал... Сейчас пересматриваешь эти сцены, а там сплошная высокая эротика.
— Есть мнение, что в нашем кино не умели снимать эротику. Даже целоваться толком не могли.
— Стеснялись. Я сам сталкивался с этим. Нужно целоваться — я не могу. И она не может. У нас же секса в СССР не было. Но смотришь ту же Самойлову — был, оказывается, секс. Обязательно на экране должна быть загадка. Теперь голых показывают, и ничего интересного.
— Зато теперь актрисы и в зрелом возрасте выглядят на 20 благодаря повальному увлечению «пластикой».
— Я не сторонник тюнинга. Но понимаю, что это от желания быть молодым. Мне же нравится, когда женщина стареет. В этом тоже есть шик и красота. Говорят, кто хорошую жизнь прожил, тому и красивая старость дается. В Иерусалиме я пошел в женский монастырь. Смотрел на лица монахинь. Без косметики, хороший цвет лица и, главное, какой-то покой. Трудно определить возраст.
— У вас тоже лицо, как у монахини из Иерусалима.
— Это мамочкин подарок. У нее до 82 лет не было морщин. Коллеги спрашивают: «Делал что-нибудь с собой?» «Нет», — говорю. Не верят. Ведь сейчас и мужчины увлеклись. Это очень глупо.
— Что важнее в актерской профессии — трудолюбие или везение?
— Трудолюбие. Никогда не надо отказываться от работы. У меня был такой эпизод. Сыграл спектакль, выхожу и вижу человека. «Вы можете сейчас вместе со мной поехать в Ленинград? Завтра съемки, а Ефремов не отпускает Гафта». Приезжаем в Ленинград. Тогда известный режиссер Корж Саблин говорит: «Хороший мальчик, фактурный, быстро его загримируйте».
Мне усы какие-то приклеили, проборчик сделали, и я вышел на площадку министром Временного правительства Шульгиным. А там уже были Владислав Стржельчик, Михаил Волков из БТД. Фильм назывался «Крушение империи». Через год приехал на белорусскую студию. «Рудобельская республика» фильм назывался, Николай Калинин — режиссер. Они, как только пробы увидели, говорят: «Ой, так это же Шульгин». Уже шлейф пошел. И меня стали приглашать на белорусскую студию.
Самое интересное, что однажды я познакомился с Шульгиным. Он жил в однокомнатной квартире во Владимире. Я сидел и думал: что вообще происходит? Как это может быть? Передо мной — сама история. Ему уже было за 90. Высокий, худой, как лунь седой, борода. А глаз такой... Всё просчитывает. Мы с ним музицировали. Он играл на скрипке, я на гитаре. Политики не касались совершенно. Рассказал про семью: «У меня вторая жена была артистка, но пришлось ей покинуть театр. Я поставил такое условие». Много рассказывал про Временное правительство, про Керенского. Я после этого прочитал все его книги, подпольно изданные.
— Малый театр — оплот академизма. Не стоит ли разнообразить репертуар современными пьесами?
— Я сам интересовался, но ничего достойного Малого театра пока не нашел. Да что пьесы, нет хороших режиссеров. Уйдут последние из могикан и — всё, дальше ничего не видно. Богомолов и Серебренников — несерьезно. К счастью для Малого театра, у него есть Островский, а он вечен, как Шекспир.
— Когда классическую пьесу переносят в современность, вам интересно?
— Нет. Ты возьми сам напиши и ставь сколько угодно. Зачем уродовать чужое произведение? Реформаторы, кстати, начинали со своего видения классики. Мейерхольд ставил «Горе от ума», назвав его «Горе уму». Но тогда было революционное время, и его подход понятен.
— Какие годы вы бы назвали золотыми для театра?
— В театре начинается жизнь, когда появляется талантливый человек. Появился Товстоногов — и БДТ заработал, ушел Товстоногов — и БДТ не стало. Были Охлопков, Гончаров, Эфрос — и были театры. Ушли они — нет этих театров. Марк Захаров уйдет, что будет с «Ленкомом»? Неизвестно.
— Вы видите в окружении Марка Анатольевича равного ему по таланту?
— Не вижу. Раков и Певцов, которых некоторые видят его преемниками, — актеры. Руководить театром и работать актером — разные уровни. Надо быть, как Табаков, который еще и менеджером прекрасным был. Он внес в академический театр современность, тем самым показав, что даже академический театр может быть разным.
— При Олеге Павловиче в МХТ появились молодые режиссеры, те же Богомолов и Серебренников.
— Извините, я их не считаю режиссерами. Это люди, которые эпатируют, а не создают шедевры. Не уверен, что лет через 30–40 кто-то вспомнит о них. А классические талантливые поставки навсегда останутся в истории.
Был спектакль «Соло для часов с боем», в котором переиграли все старики МХАТа. Ничего подобного больше в этом театре не появилось. Зато о стариках вспомнил Римас Туминас, и в Вахтанговском театре появилась «Пристань». В нем выходили и до сих пор выходят народные артисты СССР — Лановой, Этуш, Борисова. А сколько уже ушло из жизни... Актеры уходят, спектакль становится короче. Замены им режиссер не находит. Это принципиально.
— Малый театр не бросает своих стариков?
— В этом всё и дело. У нас есть актеры, которым нужна помощь. Всем помогает театр. Я заболел, два месяца был на больничном, театр мне помогал. Это традиция!
