Рисунки
Эта история публикуется в назида… нет, в утешение отцам, лишенным возможности видеть ребенка, но не утратившим надежду.
«Класная» — это не опечатка. Хотя «Шапочка», конечно, классная, но здесь важнее передать картавость, чем соблюсти грамматику.
Волк и Ягненок — это не только персонажи басни. Это и мы: я (чтец) и он (слушатель). Всякого навидавшийся отец и абсолютно невинный младенец.
Он — всему радуется, всему верит. И поэтому не умеет обманывать. Пока.
А мы…
Мы видим их насквозь; и радуемся.
Если бы они увидели нас насквозь — их ужасу не было бы предела.
…Кормишь ребенка с ложки. Думаешь о своем.
Ибо знаешь, что в это время над логовом собираются тучи, пишутся статьи в газеты и заявления в милицию о том, что ты уголовник. А глава Хельсинкской группы кричит по радио, что тебе за киднеппинг полагается 12 лет строгого режима.
Мысли и чувства хотят вылезти наружу. И вот — совершенно непедагогично рассказываешь ему сказку во время кормежки. А ведь это почти все равно, что читать за едой. Он всегда просит, но не всегда же уступать.
— Тебе, может, сплясать?
Но он не понимает иронии.
— Нет. Лучше сказку.
В сотый раз «Красную Шапочку» рассказывать тяжело. Артисты ТЮЗов, играя в шестисотый раз «Аленький цветочек», хулиганят и похабничают так, что папы-мамы краснеют, с беспокойством думая, поймет ли чадо неприличный жест Кота в сапогах и эротично-зовущие нотки Курочки Рябы. Артисты не сволочи, просто им надоело. Хочется внести свежую струю.
…И вдруг замечаю, что я на стороне Волка. Он пришел к Бабушке… но ведь это для Красной Шапочки она бабушка, а не для Волка.
Я это потом заметил, а сперва — голодный Волк дернул за веревочку, а
— Бабушка была недалекая (я пользуюсь тем, что от двухлетнего скрыты многие смыслы).
— Близкая?
— Не то чтобы близкая, но очччень недалекая. Волк ворвался — а он был с работы, голодный как волк: «Дай борща! Дай каши! Дай творогу!» (Это педагогика. Чтобы парень понял: его повседневная еда — предел мечтаний грозного Волка.) Волк не просил — ни разу! — ни шашлыка! ни водки! ни креветок! ни пива! Он хотел борща и каши. А недалекая Бабушка: «Да! У меня все есть! И борщ, и каша, и творог! Но все это — не вам! А моей дочке! И моей внучке! А вам — нет ничего!» (Тут Волк временно совпадает с Мизинчиком — младшим сыном Вороны, который дрова не рубил, воды не носил, теста не месил, печку не топил, не стирал, не гладил, не мыл посуду — сволочь! вот и нет тебе ничего!)
…
И вдруг недалекая Бабушка, услышав звонок… — как в сказке! — забыла о бдительности.
Дверь и открылась. А на пороге — бабушка. А рядом с ней — волчонок. В смысле — волчий ребенок.
Ну, Волк не стал ни щи есть, ни кашу, ни Бабушку (даже кусочка не откусил) — схватил волчонка и бежать — в лес, в чащу, понимая, что — поскольку Бабушка даже не надкушена, и телефон работает, — через три минуты куча охотников в форме ОМОНа и т.п. кинется перекрывать дороги.
…Такие дела. Ребенок ест суп, безотказно разевая рот встречной ложке, и с восторгом слушает, как Волк горячо и с потрясающими подробностями описывает домик Бабушки и все, что было у ней в холодильнике — укроп, шпинат…
— Но ничего она Волку не дала!
— Съел ее?!
— Нет, Сашка. Это потом про него всюду кричали, будто он ее съел — и в газетах, и по радио, и по телевизору. Но он ее не ел. Это бабушкины сказки. А он ей только сказал: «Эх, вы!»
— Поругал?
— Да это даже и не ругань. Это так, укоризна.
Тут и сказке конец. А кто слушал — молодец.
Александр Минкин
