На эту тему у меня лежат две коробки дневников. Но дневники сами по себе — отдельная тема, практически мемуары. А я хочу писать по памяти — с высоты прожитых лет. Как известно, памяти свойственно отсекать всё второстепенное, несущественное и не самое приятное из нашей прожитой жизни, оставляя то светлое и чистое, что помогает нам, уже настоящим, удержать баланс в реальности. А реальность наша как никогда сложна, мало изведана и мало изучена , поскольку все мы в ней первопроходцы, и каждый изобретает свой велосипед и открывает свою Америку. Я с удовольствием Америку поменяю на Аляску, некогда бывшую Русской, которую и буду открывать для себя лично заново. Мою Аляску — мой материк под названием Студенчество.
Предыдущая часть:
Из почтальонов Михайловки — в дворники первопрестольной
38 снайперов
Криминальные разборки «новых русских» в моей памяти уже смешались и с первой, и со второй чеченскими войнами, где запомнилась ельцинская фраза про тридцать восемь снайперов, ставшая притчей во языцех, вызывая неизменную ассоциацию с тридцатью восемью попугаями на хвосте удава из детского мультика. Так же по-свойски наш первый президент свободной России обещал лечь на рельсы, если цены в стране начнут расти. Обещания не сдержал.
А снайперы появились в Москве во время антиельцинского путча. Его начало – это танки Кантемировской дивизии, идущие с Крымского моста по Воздвиженке в сторону Арбатской площади – на оцепление «пентагона» – здания Генштаба.
Путч
С моим однокашником Сергеем, фотографом, мы сопровождали их от Ленинской библиотеки (считай, от журфака) до места дислокации.
Весёлые прохожие, несмотря на достаточно позднее время, радостно приветствовали «освободителей» от антипрезидентского заговора Руцкого и Хасбулатова. Кричали:
Вы этого усатого кота (слово было другое) там за яйца повесьте!
Командир колонны, устало (от неблизкого марш-броска), но белозубо улыбаясь, твёрдо обещал пожелание горожан исполнить.
Танки встали кольцом вокруг Генштаба, а бойцы начали хладнокровно класть мордами в асфальт тех, кто только что их тепло встречал и дружески сопровождал. Они по-армейски хладнокровно перешли к выполнению боевой задачи – охране режимного объекта.
Как на грех, за кольцо оцепления прорвался какой-то игрушечный автомобильчик лягушечье-зелёного цвета, из него вытащили водителя – такого же толстоватого и коротковатого мужичка подшофе. Его чуть не убили. Ничего не понимая, он даже испугаться не успел. Его отпустили, транспортное средство – нет.
Он подскочил колобком туда, где мы стояли на тротуаре, а мы уже задвинулись глубже в переулок, видя происходящее. Мужичок глупо улыбался, лепеча: «А чё тут происходит?» Ему объяснили: путч, дядя! Этот чудак ехал из казино и был полностью дезориентирован во времени. Домой он отправился пешком.
Вскоре эти же танки стреляли по «белому дому». От канонады у нас на остоженской кухне дрожали стёкла (это же рядом). Картинку мы смотрели по телевизору, звуковое сопровождение воспринимали вживую. Мы ещё побродить успели в окрестностях расстреливаемого здания правительства, где так же бродили просто толпы зевак.
Наутро все окна издательского комплекса «Правда», где я работал, выходящие на сторону «белого дома», были в дырках и трещинках от пуль. Вот тогда и пошли слухи про энное количество снайперов, которые отстреливали сакральных жертв в зоне боевых действий в центре столицы.
У жены очень известного московского фотографа был свой журнал, куда я пописывал статейки. Офис размещался в полуподвальчике на улице Грановского (это где правительственный дом, в народе названный «индийской гробницей», прямо с тыльной стороны журфака), мне удобно было попить чайку между лекциями. Вот у неё в квартире намеревались организовать полевой госпиталь. Она не пустила.
Квартира в эпицентре событий, в Проточном переулке, упирающемся в бугор, над которым стоит «белый дом». В соседних домах на чердаки чуть ли не пулемёты затаскивали. Убитые тоже были. Их количество так и не обнародовали.
Журфак МГУ
Ба, какие люди и без охраны!..
Мне вообще пришлось стать свидетелем многих судьбоносных для России событий.
Как возводились баррикады в Историческом проезде и по всей широкой Тверской.
Как горели революционные костры на Никольской, возле ГУМа.
Как через ограждения перебирались люди из телевизора (Сергей Станкевич в белых брюках, например, боясь их замарать).
Как с крыши грузовика перед москвичами выступали «раскрутчики» знаменитого «хлопкового дела» Гдлян и Иванов («следаки» по особо важным делам).
Как на улицах появились умелые организаторы толпы, ящики с зажигательными смесями и инструкторы по их изготовлению.
Как потоки патриотов звеньевые направляли к зданию останкинского центра, к мэрии и другим «горячим точкам».
Как ораторствовали «макашовцы» – «черносотенцы» той поры…
В радиоэфире «Эха Москвы» взволнованно выступали знаменитые актёры, политики, журналисты… Они требовали раздавить гадину. Все активно защищали идеалы свободы и демократии, ассоциируя их с Б.Н. Ельциным, которого сегодня мало кто и добром-то вспомнит.
Такое было время – в поте и крови, в наивных заблуждениях и революционном радикализме зарождалась новая эпоха. И вновь – в начале нового века, как и сто лет назад. Пусть не то же место, но грабли – те же.
На юбилее «Эха Москвы» на Арбате было много важных персон. Со мною рядом за банкетным столом сидела монументальная Галина Старовойтова с кудряшками американской мэм и губками капризной принцессы. И припрятывала шампанское в сумочку – близился Новый год.
Я тоже, каюсь, припрятал пару заветных бутыляров. И даже не удивился, когда пронаблюдал, как из общей кучи спиртного в углу помещения это спиртное разбирали для личных нужд все кому не лень. А ведь не бедные люди! Медийные лица страны.
Это уже не время, это – менталитет, а по-нашему – халява.
А Галину Николаевну Старовойтову буквально вскоре подстерёг киллер в подъезде питерского дома – её не стало. Тогда валили прямо на улице и среди белого дня не только бандиты бандитов, но и неизвестные структуры – политиков, депутатов, чиновников, бизнесменов, спортсменов…
Шёл неконтролируемый отстрел существующей элиты. Практически гражданская война в её не стопроцентно горячем варианте. В таком полухолодном виде.
Об убийстве Влада Листьева я узнал на родине, навещая мать. Это было первого марта, я находился в заснеженной деревне. Причём в чужой, куда матушка вышла замуж. А в Москве стояла длинная очередь к гробу шоумена. Кажется, тогдашний генеральный прокурор поклялся найти убийц. Естественно, не нашли. Для чего, видимо, приложили все силы и старания. Ведь неизвестно, кого вытянешь, потянув за хвостик. А в таких исторических ситуациях святых нет – замазаны и повязаны все.
На переднем крае
Журналисты в переломные моменты истории – передовой отряд этой строгой дамы. Перестройка и гласность выковали свои кадры и ряды. Кто сегодня ещё жив и не особо постарел – всё равно остался в том времени, а в этом нивелировался, как растворившееся в субэтносе нацменьшинство. Их пик славы канул в лету.
Валера Батуев учился на курс старше меня. Он помог мне с трудоустройством в дворники. Он был удмурт и писал стихи на родном языке. Их переводили на русский Римма Казакова, Арсений Конецкий и другие корифеи словесности. Валера подарил мне две тонких книжки.
Поэт Арсений Конецкий
Мы вместе грузили в сезон уборки прелые листья на Зубовском бульваре в чёрные пластиковые мешки, а потом в самосвалы, одной бригадой очищали кошачьи подвалы от мусора, где ныне располагаются очень дорогие бистро и кафешантаны – тогда метры в центре ещё не все были золотыми, это потом кошек и крыс с их исконных территорий вытеснили кавказские рестораторы и другие умелые владыки капиталистического общепита.
Но Остоженка после моего ухода из той коммуналки в доме № 8 стремительно «вымыла» и выдавила из себя весь плебейский балласт и превратилась в фешенебельный проспект. Её недвижимость обрела законный статус. Никаких тебе продмагов, никаких уютных антикварных лавочек, художественных мастерских и прочих пережитков социализма. Сквер возле «Дойч-банка» первым начал очистку – там вырос Центр оперного искусства Галины Вишневской. Типичный новодел с претензией на памятник архитектуры.
Остоженка былых годов
А сквер был исторически ценен тем, что там любили прогуливаться, ища вдохновения, наши литературные классики. Ведь в нескольких метрах от него находится усадьба матушки И.С. Тургенева, сыгравшая роль усадьбы той барыни, у которой служил дворником глухонемой Герасим. Из этой усадьбы он уносил на Москва-реку несчастную Муму. За этим сквером, за зарослями бузины, остатки Зачатьевского монастыря. Не последняя реликвия уже потому, что там одно время в келье, ставшей квартирой, жил драматург Виктор Розов.
Остоженка быстро сбросила старое рубище (его содрали) и надела малиновый пиджак. Нет, вечернее платье светской львицы. Теперь это только объекты с вип-пропусками и фейс-контролем. Мы, студенты, как бы запрыгнули в последний вагон уходящего в инобытие краснозвёздного экспресса. Побывали на самом стыке эпох с их парадоксальным и трагикомичным кровосмешением.
Валеру Батуева, который проинтервьюировал в горящей Чечне не одного полевого командира (террориста и головореза) и уцелел, даже заслужил некую ауру с той стороны, убили какие-то отморозки в его собственном московском жилище. Он по простоте своей пустил неких типов на свою территорию. Погреться и выпить. Хотя сам был непьющим в принципе. И его убили.
История мне очень напомнила ту, что произошла с актёром Георгием Юматовым, но там – он убил таких же хмырей. Валеру хоронила вся масс-медийная элита, на панихиде в морге прозвучало много речей. Гроб забрали родственники и препроводили в Ижевск.
Передний край – это те, с кем меня свело время лицом к лицу как коллег и кто потом пополнил траурный список перестройки.
Как поэт Александр Щуплов, ведший с моим знакомым Арсением Конецким и с легендарной Риммой Казаковой в Домлите поэтические вечера.
Как Юрий Щекочихин, на плече которого я спал, когда меня с одного из мероприятий подвозили до дома (на ту же Остоженку).
Как Артём Боровик, чьи репортажи из американской армии я читал в «Огоньке», а потом в его газете «Совершенно секретно» работал Александр Терехов, которым я тоже зачитывался, и даже имею честь составить талантливую компанию как соученик одного с ним мастера на журфаке.
Судьба так распорядилась, что мой стиль старый преподаватель, фронтовик, по качеству и уровню сравнивал со стилем того журналиста Грановского, который писал мемуары Л.И. Брежнева, а фартовый А. Терехов умудрился стать зятем этого Грановского. И всё это замкнулось в такой вот тесный круг знакомств, общения, сотрудничества, эстафетности и автографов на долгую память.
И гений – парадоксов друг…
Мистических перекличек и совпадений в жизни больше, чем мы думаем. У меня их предостаточно. Когда-то в юности я видел сон, который во всех деталях помню по сей час.
Мне приснился перекрёсток у будущего Храма Христа Спасителя. И глаза в толпе – глаза Бога. Они были у маленькой девочки с васнецовской картины, где крестьянские дети бегут по полю от грозы. В начале этого сна девочка – тоже в грозу, а вернее сразу после – заглянула в окно нашего деревенского, ещё бабушкиного дома. Теми же васильковыми глазами. Я сразу понял, КТО ЭТО. Потом на землю падала Луна. А потом – перекрёсток у метро Кропоткинская. Спустя много лет через него я пройду миллион раз!
Автор этих строк у станции метро Кропоткинская
Когда я упражнялся в сочинительстве, я придумал одну парижскую мансарду, где жил один художник по имени Марсель. Тянуло меня на экзотику. Где я и где Париж? Но я же был художник, хотя и недоучка – тема эта мне не чужая.
На Остоженке над нами, а жили мы на пятом, последнем этаже бывшего доходного дома, располагалось мансардное заброшенное помещение, числящееся на балансе Союза художников то ли Москвы, то ли России (или уж СССР, наверно). Там обитал бомж Володя, неплохо писавший стихи. У него бывали гости. Они там грелись костром и однажды нас чуть не спалили. Но это другая история.
В этой мансарде я собирал при поселении подручный материал, чтобы как-то обустроить своё дворницкое жилище. Я его неплохо обустроил, ко мне даже ходили на экскурсии. Но удивительно то, что мансарда художников в столичном городе, куда заглянул приезжий главный герой повествования – это то, что я описал в юности в своём ученическом опусе. Это ли не дежавю?
Пожары, невероятные встречи, настоящие подарки судьбы, парадоксы и оксюмороны, приобретения и утраты, и многое-многое другое – то, что ждёт нас впереди. А пока я ставлю многоточие и оставляю надежду на продолжение процесса в деле аналитического освоения материка из прошлого под названием Студенчество.
Продолжение следует
Сергей Парамонов
