Композитор Олег Каравайчук — персонаж столь несусветных легенд и преданий, что в них остается только верить. Одно гласит, что его, вундеркинда, за сонату «Во славу Сталина» сам отец народов одарил белым роялем. Другое живописует демарш О. К., так и не дипломированного специалиста, по отношению к тарификационной комиссии, которая собралась на консерваторское слушание его сочинений: вид присутствующих не вдохновил О. К., и он, взяв единственный аккорд, исчез. Как результат — непростые отношения мотылькового импровизатора с бюрократией «фабрики грез»: чиновничье стремление поймать его в ячейку социальных сотов (чтобы по правилам заказывать музыку) он легкомысленно игнорирует, чиновничью жажду партитур (чтобы по правилам выплачивать гонорары) он величественно оставляет неутоленной. Безумный композитор из авербаховского Голоса любовно списан с О. К., и здесь «с подлинным верно».
Его музыкальный почерк до боли, по-мышкински каллиграфичен. При том, что он, как изрядный полистилист, работает в обширном температурном диапазоне — от ренессансного льда до горячего постмодерна. При том, что в компании используемых им инструментов числятся коровья голова и презерватив. Каллиграфичен даже синкопированный фокстрот с разбитым, а ля фамильный хрусталь, ритмом — фокстрот, которым заканчиваются Короткие встречи. Словно музыку источают томительные, звенящие в этом хрустале апельсины — рыжее многоточие в конце фильма. Вообще чудесная особенность музыки О. К. — ее подспудная связь с сюжетом. Кажется, что музыку издает сам сюжет. Когда в финале Монолога профессор Сретенский бежит к внучке, так и мнится, что играют клавиши камней под его ногами.
Однако же чудом это можно назвать по причине отсутствия всяких уступок с композиторской стороны. Как-то он не согласился с Леонидом Якобсоном по поводу небольших изменений в музыке к «Клопу» и вообще от всего отказался. С тех пор композитором балета значится Отказов. Работая для кино, он с первых фраз и кадров примеривается к контексту, прицеливается и бьет наповал сквозь оптику экрана. В Годе Собаки блатная песня перерождается чуть не в романс, причем солирует не фортепьяно, но поезд — музыка лишь аккомпанирует. Зато в Ноге он не ограничивается одиночными выстрелами, а, зарядив инструменты фольклорной психоделикой, томит и тянет. Финал воистину босховский, гравюра в музыкальной раме: под что-то легкое, полетно-танцевальное, с переменчивым ритмом — Мартын идет стреляться по лживо-пасторальным таджикским холмам.
Его музыка была звана в фильм «Мама вышла замуж» на роль тамады: договаривала недоговоренное актерами, делала сноски на полях, выделяла жирным шрифтом. Тонко, грустно, остроумно. Он — бестелесный почти до виртуальности виртуоз с продуманно беспорядочной прической и в неизменно темных очках-обманках, первый среди равных в скандальном искусстве эпатажа, последний городской гений.
Ковалев Андрей
Новейшая история отечественного кино. 1986–2000. Кино и контекст. Т. II. СПб.: Сеанс. 2001.
