Я впервые попала в Турцию в 1987 году, давно, да?
Вернее, впервые я попадала в нее два раза — и не говорите, пожалуйста, про «дважды в одну реку», сама знаю!
Да, обычно «впервые» дважды не бывает.
Но у меня получилось.
Мой личный почтальон всегда звонит дважды.
Я приезжала в Турцию два раза — оба раза не как туристка, а чтобы жить и выжить, и оба раза это было «впервые», потому что совсем по-разному.
Итак, первый раз...
Холодный март 1987 года, слово «перестройка» только-только прозвучало, и мы, тогдашняя молодежь, даже не восприняли его всерьез: мало ли нам провозглашали с высоких партийных трибун — кто «кукуруза», кто «экономная экономика», кто вот «ускорение», а потом сразу «перестройка»!
Подумаешь!
Нам было еще нечего перестраивать, мы только начинали как-то строить свои жизни; моя маленькая новорожденная ехидна, обожавшая формальную логику, легко хихикнула «Вы бы уж или ускорялись — или перестраивались, что ж на бегу-то?!» — и мы с мужем (не турецко-, а вовсе даже советско-подданным!) уехали в Турцию.
Я не стремилась сюда, это было до тех времен, когда стало модным... куда-то стремиться. То есть в Советском Союзе стремиться-то надо было, но обычно вверх (по лестнице, ведущей вниз?) или в туманную даль коммунизма, заре, так сказать, навстречу. Но никак не в сторону — особенно чужую.
Для мужа поездка в Турцию означала какое-то движение вверх. По карьерной, ведущей еще непонятно куда, лестнице.
Лично мне ехать не очень-то и хотелось.
На моей карьерной лестнице ступенька под названием «Турция» не предусматривалась.
О Турции я, как и все в те времена, знала мало, хотя мой тогдашний (советско-подданный) муж изучал турецкий язык и турецкую же экономику, и я, как многие русские барышни, активно участвовала в написании им рефератов и диплома... ехидна, правда, нашептывала, брось, мол, не Лев Толстой, сам напишет... но ехидна тогда еще не имела права голоса.
Словом, Турция меня не манила.
Я успела побывать в Болгарии на пляже, в Венгрии на стажировке, объехать множество городов Советского Союза, гастролируя с балетом на льду; мой отец так и вообще объехал по долгу службы весь мир, включая соблазнительный Париж, мою любимую Японию, запредельное Перу и половину Африки... что мне в этой Турции, да?
Я казалась себе декабристкой наоборот: с милого севера в сторону южную, а что поделаешь, если мужа без семьи не выпускали, к тому же дочери был год, поступление в аспирантуру пришлось отложить, работать с маленьким ребенком — нет, не для меня, не работать — какая разница где?
И Россия, и Турция были тогда совсем другими.
Та Турция, моложе нынешней на двадцать с лишним лет, увиденная моими, еще молодыми глазами, была прекрасна и по-юношески наивна.
А русских туристов тогда здесь не было вообще, представляете? Здесь уже тоже никто не представляет, мы уже вроде как и свои, никто и не помнит, как оно все было, без нас-то, но это было — и не так давно.
О России и русских не знали ничего, мы были пришельцами из-за железного занавеса, на нас смотрели, как на... ну да, инопланетян.
Тогдашняя Россия автоматически означала Советский Союз, тот, разумеется, коммунизм и всяческую диктатуру пролетариата, и на нас поглядывали с опаской: собственная компартия была здесь в то время благополучно запрещена, и мы пошучивали на кухнях, мол, не в том ли причина такого расцвета экономики?
К запрету местные жители относились серьезно и обходили нас стороной, иногда вежливо улыбаясь: любого могли обвинить в общении с нами, разумеется, вовсю пропагандирующими свой образ жизни, и тогда ему грозили, конечно, не лагеря, но как минимум карьерные неприятности.
Так сказать — вниз по лестнице, ведущей вверх.
Нам же перед отправкой старательно промыли мозг насчет поведения за границей. Инструктаж этот в те времена проводили не со всеми, а исключительно с теми, кто ехал за бугор всерьез и надолго и кто был в состоянии общаться с аборигенами.
Рассказываю я это потому, что один литературный критик, критикуя зачем-то мой отнюдь не эпохальный, скромный детективчик, возмущался, что аффтар... сейчас, как-то он так выразился... «плетет что-то насчет традиций инструктажа советских туристов», во как! Не пойму, что его так возмутило: полно дам, которые разные водевильчики, и что? И при чем тут туристы? Потому что сейчас в Турцию едут именно они? Или песенку Высоцкого вспомнил — так это совсем другая эпоха и инструктажи, наверно, другие.
Словом, нас инструктировали.
Муж был переводчиком, я выпускница филфака — понятно, что молчать мы не будем: один просто по долгу службы, другая по определению.
Инструктаж этот вкратце сводился вот к чему: там, за бугром, нельзя ни в коем случае говорить о том, что у нас здесь еще где-то временами... ну да, плохо. А за этим конкретным бугром надо еще поостеречься говорить о том, что у нас здесь где-то временами... ну да, хорошо. Ибо первое есть очернение и антисоветская пропаганда, за которую встанешь в угол у нас, а второе есть пропаганда аккурат советская и коммунистическая, за которую встанешь в угол у них.
Или сядешь.
«Хи-хи!» — сказала ехидна.
Мало того, что в Турцию — так еще и молчать!
Блестящие перспективы.
Однако изменить ничего было нельзя — и вот мы спускаемся по трапу в аэропорту Анкары. Потом нам ехать еще куда-то, по направлению к Стамбулу, там, в глубинке, в горах, советские и турецкие строители возводили ТЭЦ, ныне благополучно закрытую из-за экологической несовместимости с окружающей природой.
А природа там была... впрочем, по порядку.
Первым впечатлением от моего первого приезда в Турцию была все-таки Анкара, а в Анкаре — запах. Запах всех трех вокзалов Комсомольской площади, откуда я, комсомолка и спортсменка, регулярно отправлялась то в стройотряд, то на картошку.
«Уголь, — объяснили работники посольства, — здесь топят углем».
Топить, как мне казалось, было уже незачем: холодный московский март остался в Шереметьеве, не пройдя паспортного контроля, а здешний март... шапки, шарфики и варежки засунуты в сумку — и гулять, гулять по городу... да, запах, конечно, но ничего, потерпим.
Город был чистым и сверкающим.
Можно было идти и не смотреть под ноги — в марте месяце! Я, измученная выруливанием прогулочной коляски из Марианских впадин с грязно-бурым снегом на Ленинском проспекте, вздохнула полной грудью и гордо подняла голову... черт с ним, с углем, ветер вон свежий, не так уж и пахнет, привыкнем!
Витрины сверкали — куда там Москве и даже Будапешту! — чистыми стеклами, лампами и подсветками, золотом, бриллиантами и зеркалами... я выросла в центре Москвы, я что-то повидала, я вовсе не собиралась... как это говорилось?.. низкопоклонничать, вот как... перед Западом... кстати, Анкара — она Запад или все-таки Восток?
Дело тонкое.
Сверкало как на Западе.
Сверкали улыбки — продавцов, служащих отеля, просто прохожих.
Я вздохнула еще раз — и улыбнулась тоже... я так и живу с этой улыбкой, совсем не нашей, не московско-питерской, мне так ее не хватало... сейчас я улыбаюсь даже в паспорте, а тогда — тогда это было как откровение.
Что можно идти по чистой улице, легко дыша (какой запах, где?), легко толкая перед собой коляску, легко улыбаясь.
Город был уютен и приветлив: никаких подавляющих величием мрачных проспектов, никаких тянущихся на несколько кварталов длинных зданий с непременным пустым гастрономом вдоль всего фасада — нет, все как-то камернее, удобнее, вот свежий хлеб, вот крошечная, но сверкающая аптека, вот зеленщик с поражающим воображение изобилием овощей и фруктов, вот небольшая лавка со всем необходимым, и так через каждые сто-двести метров... живи — не хочу!
Это был город с человеческим лицом — и лицо это было не суровым ликом плакатного коммуниста и его боевой подруги, это было улыбающееся лицо первого встречного, охотно показывающего иностранцу, говорящему по-английски, как пройти... куда-нибудь.
Небольшие ухоженные газоны и парки... о, а это что такое?.. их же здесь не должно быть... не может быть никогда!.. они — и в Турции?.. а как же тогда... ну, ностальгия и всякие такие вещи... с чего типа начинается родина-то, а?!
Они были в ближайшем парке — самые обыкновенные березы.
Какой ужас, шепнула ехидна.
Как же нам теперь... это... ностальгировать-то?
Разве что снег?.. Он-то уж точно только у нас!
Снег порадовал нас, едва мы прибыли на постоянное место жительства: взял и выпал.
Не знаю, чем объяснить, но коляска легко скользила и по нему: поднятую голову и улыбку удалось сохранить.
Ностальгировать никак не получалось.
Зато неожиданная ностальгия охватила нас с дочерью, когда через почти два года мы вернулись в Москву.
«Мам! — недовольно сказала, нет, не ехидна — истина устами моего младенца посередине безнадежно широкого, безнадежно длинного Ленинского проспекта... где та булочная со свежевыпеченным хлебом... за шеломенем еси... а до ближайшей — пилить и пилить! — Мам, поедем в настоящий город! Пожалуйста!»
И мы поехали в настоящий город — второй раз, и совсем по-другому.
Предприняли вторую попытку. Once-то is not enough, правильно?
Одного раза мне не хватило.
«Выйти замуж не напасть!» — решили мы с ехидной, когда первая попытка не удалась.
Не понравилось нам там.
Не прижились. В смысле замужем, а не за бугром.
За бугром нам как раз много чего понравилось: город, море, горы, люди... особенно некоторые.
И решили мы сходить замуж еще раз.
За одного из них.
Все это я пишу, потому что один (или другой?) литературный критик, зачем-то критикуя мой безобидный, никого не трогающий, скромный детективчик, очень так агрессивно высказался насчет неоправданных ожиданий. Так и сказал: «ожидаешь описания подробностей русско-турецкого брака»!
Интересно, он литературный-таки критик или кто? Вуайерист и тайный эротоман?
С другой стороны, всем может стать интересно, что я там, за бугром делаю и по какому такому праву.
Отвечаю сразу: живу я здесь.
Работаю, ращу детей, готовлю, убираюсь, пью кофе (вот они, подробности-то!) — словом, делаю все то, что делают все женщины в мире, независимо от места жительства. Одно время жила (работала, растила, готовила, пила кофе) вместе с турецко- уже подданным мужем в Москве, потом в Петербурге — словом, там, где он работал.
Вот так мне везет: все моих мужей за бугор работать посылают!
Но мы воспринимали его работу как явление временное и жить намеревались в Турции.
И вот я снова впервые — так, конечно, нельзя сказать, оксюморон, однако!.. но я вся такая... противоречивая!.. так вот, настаиваю: снова впервые — потому что в совершенно другом качестве и с другими намерениями! — отправилась в Турцию.
В уже когда-то знакомую и приятную мне страну, ставшую вдвойне приятной, поскольку это была теперь еще и родина любимого человека.
На этот раз все было по-другому: никакого инструктажа, серьезные намерения здесь навеки поселиться, плюс та вольность и легкость в мыслях, которую мы все обрели вместе с гласностью и перестройкой.
И Турция, и Россия буквально за пару лет повзрослели и изменились.
Никто не шарахался от меня, опасаясь, что я агент коммунистического режима, — зато слегка сторонились потому, что русские девушки (а мы с ехидной на беду худенькие да молоденькие на вид!) с такой талией всем известно, где и кто — в Стамбуле, на панели, и имя им... да не легион, а Наташа!
«Где ты ее подобрал?» — читалось на всех сочувственных лицах.
Было приятно.
«Где ты его поймала?» — читалось на всех понимающих и даже завистливых лицах в России.
И было тоже приятно.
Муж и ехидна утешали как могли, каждый на свой лад.
Я не стремилась сюда — в смысле замуж за иностранца... разве что за этого конкретного, он же не виноват, что иностранец... да и свершилось-то это все до того, как стало модно туда стремиться... а о Турции в этом формате тогдашние блондинки еще и не задумывались.
Сейчас турецко-подданный муж — явление очень распространенное, но мы, подозреваю, были одними из первых.
Мое второе «впервые» далось мне не так легко, как первое.
Нет, Измир очаровал меня сразу; он понравился мне больше немного обезличенной Анкары, и шумного многолюдного Стамбула, и тихой консервативной Бурсы, где мне доводилось бывать.
Просто теперь я должна была стать здесь своей — не зашедшей в гости на год-другой, а совсем. Я почти не знала турецкого языка и первое время пыталась обходиться английским; я не умела входить в здешние автобусы, а все-таки войдя, проезжала нужную остановку, потому что мне не приходило в голову нажать специальную кнопку; я не оставляла обувь за порогом квартир; я не целовала рук у старших и не бросалась с поцелуями к ровесникам, с которыми виделась только вчера; я не надевала особых тапочек, выходя на балкон; я не умела не только готовить, но даже есть артишок, я... далее везде — промахам моим не было числа.
Но я всему научилась.
Или приучила окружающих считаться с тем, что я пусть немного, но другая.
Я взяла высоту — пусть со второй попытки.
Обретя второго мужа и вторую родину, второй родной язык и вторую семью, второй дом и вторую профессию, второе дыхание и вторую (совсем другую!) жизнь.
У большинства, не сомневаюсь, все это, как свежесть у осетрины: первое и последнее. Наверно, это правильно, и так и нужно, но... первая попытка не всем удается.
Я с удовольствием приезжаю в Россию — и с удовольствием уезжаю обратно.
Я — по обе стороны... бугра: мысленно с вами, как Штирлиц.
«Что, и никакой ностальгии?» — спрашивают меня иногда периодически заболевающие легким патриотизмом знакомые по обе стороны... бугра.
И мы с ехидной подозрительно прислушиваемся к себе: ау, ностальгия, ты там, внутри, как порядочная?.. не дает ответа.
Эх, ностальгия, кто тебя выдумал? С какой стороны бугра должна ты жить, дочь железного занавеса? Кому ты теперь нужна и интересна — после его кончины?
Родина типа одна, как мать, и любить можно только одну?
А если как отец и мать? Или как две бабушки?
Тогда можно — двоих сразу?
Я все равно буду: мне once и one is not enough!
