В середине двадцатого века собственно философская методология зашла в тупик. Существовали разные другие методологии, которыми она могла пользоваться. Это было похоже на калькирование наук или структур искусствознания. Никто не мог даже представить, куда двигаться дальше, ведь цель никак не появлялась за поворотом, а непоколебимая серьезность наук и хаотичность несерьезного искусства не были в состоянии удовлетворить вечно стремящееся к критике философское мышление.
На помощь философии пришли новые, постструктуралистские методологии. Это были такие странные концепции, которые не чурались сопоставлений психоанализа и кочевничества, не стеснялись напрямую говорить о власти структур пространства над обществом, демонстрируя это в самых обычных, бытовых вещах, и, наконец, дерзнули раскритиковать само устройство философского (и не очень) текста, доводя его до вырождения и смерти, чтобы оживить. Но стоит ли их называть методологиями? Не выходят ли они за рамки классического понимания метода, как тропы мышления, по которой может пройти любое разумное существо?
Жиль Делёз
Язык и творчество
Давайте взглянем, как мы обычно говорим и объясняем. Чтобы быть понятными, нам не обязательно открывать словарь. Достаточно выбрать подходящую для контекста стилистику. Вас можно будет понять даже тогда, когда вы будете чрезмерно пьяны, или ваш рот будет забит едой. Это не вопрос самой структуры языка, о которой говорит методология естественного языка у Витгенштейна или герменевтика Хайдеггера.
Но философия — это сложный язык. Если мы попытаемся объяснять на нем простые вещи, нас никто не поймет. Если я скажу, что «сознание — это биосфера, или насильственное ограничение природы рефлексивной рациональностью в пределах конкретного тела + ощущение целостности внутри этого тела», то вряд ли кто-то слету сможет во всей полноте проникнуться моей мыслью и сопоставить ее со своими размышлениями. А теперь представьте, что этих сложных языков столько же, сколько философов. Выглядит ужасающе! А им еще приходится разговаривать…
Когда развивал свою концепцию Жиль Делёз, помимо этой проблемы повсеместно принималась структуралистская форма отношения к субъекту, в которой больше нельзя было построить фразу типа: «Автор считал, что…» Это было связано с тем, что читатель может только иметь интерпретацию текста, произведения искусства и т.д., но никакого доступа к чужому замыслу у него быть не может. Дело шло к тому, что в философии окончательно пропадут творчество и диалог концепций, они замкнутся на себе и превратятся то ли в герметизм, то ли в секту. По сути своей, они уже исчезли: с одной стороны, человек — это разумное существо, обладающее структурами мышления, не связанными с опытом и предшествующими опыту. Да, это знаменитый априоризм Канта. А с другой стороны, человек — это сконструированная социальными обстоятельствами форма жизни, обусловленная природной средой. А это структуралистский подход, пришедший из социальных исследований.
Где тут место творчеству, преобразовывающему условия реальности, меняющему структуры мышления и при этом остающемуся открытым к диалогу?
Делёз не говорит всерьёз о том, как устроен мир
Сказать, что Делёз мечтал разрушить классическую методологию, было бы, конечно, ошибкой. Суть ПОСТмодерна в том, чтобы дать шанс уничтоженной модерном свободе слова, жеста и мысли, повесив «кирпич» на том повороте, куда уводят тропы модерна. Но мы лишь теперь видим, что детерминизм и упорядоченность, превратившись в спонтанность и множественность, позволили расправить плечи творчеству, но заперли серьезность в темной кладовке. Теперь она медленно покрывается пылью рядом с метафизикой, наивным эмпиризмом и мировой причинностью.
Лучше всего постмодерновую философию можно описать словом «ирония». Ироничные ходы заменяют серьезные, диалектически выстроенные аргументы модерна. Давайте сравним две метафоры. Одну возьмем у Хайдеггера из «Бытия и времени», а другую — у Делёза из «Что такое философия?». Сразу будет видно, кому принадлежат эти метафоры. Сразу будет понятно, в чем состоит серьезность и слабость модерна.
- Язык — дом бытия.
- Язык — это перевод.
Хайдеггер исходит из общечеловеческого бытия в языке, а Делёз пытается своей метафорой порвать с этой серьезностью и абсолютностью, но добавить элемент настоящего взаимодействия, смешения несравнимых вещей. У нас нет общего дома в языке. Мы каждый раз переводим себя в конкретное языковое поле, когда приходится говорить. Из этого возникает новое отношение к философии, как к концептуальному творчеству, не претендующему на абсолютное знание о мире, не выдвигающему тезисы о том, как все люди должны жить.
Есть три вещи, без которых нельзя войти в постмодерновую философию:
- Концепт — изобретение философа (дрейфующий остров в океане философии — опять метафора с минимальной долей серьезности);
- План имманенции — время-пространство, где изобретение работает (контекст), сфера применения; также место, где оно создано, и расположение относительно других изобретений;
- Концептуальный персонаж — личная подпись на изобретении, без которой его вообще не могло бы быть.
И три вещи, с которыми нельзя из нее выйти:
- Абсолютное существование — онтологический, безличный бог;
- Абсолютное знание — понятийная истина, основание для математики и других наук;
- Абсолютная ценность — моральный закон, всеобщее значение нашего существования.
Делёз не дает понятий, ведь он не претендует на истинность концептов, не оценивает их значимость. Чтобы философствовать на сложном языке, нам больше не надо знать все понятия и искать истину. Мы не обязаны становиться историками и исследовать биографию Декарта, чтобы понять, почему он руководствовался ясностью и очевидностью опыта. Мы можем выцепить его концепт рациональности и вложить его в тот план имманенции, какой нам заблагорассудится, сохранив Декарта в качестве концептуального персонажа, от имени которого мы иногда будем говорить, с которым мы будем спорить и которого мы будет пересказывать. Если в восемнадцатом веке за этот жест нас назвали бы непоследовательными, кривляющимися дилетантами, которые искажают великую философию, то после Делёза такой ход мысли был легитимирован и стал широко применяться.
А это сработает?
Чтобы не быть голословным, приведу делёзианский пример. Его философская концепция представляет из себя сборку из разных концептов, преобразованных в новые благодаря авторсткому концептуальному творчеству.
- Концепт: складка.
- План имманенции: онтологические структуры познания и сознания.
- Концептуальные персонажи: Бергсон, Спиноза, Лейбниц, Кант.
Дело в том, что мысль, по Делёзу, движется с бешеной скоростью по гладкой и ровной поверхности. Он отрицает, что наше сознание можно поделить на внутреннюю область и внешнюю, как делают феноменология или психоанализ, поэтому все, что нам хочется назвать внутренним, — это лишь складки на поверхности. Нам кажется, что есть какие-то устойчивые, нерушимые структуры, как у Канта, поэтому мы можем считать и писать, но любую складку можно расправить, и все мысли, когда-то попавшие в эту ловушку, разлетятся, оставив нас без рационального мышления и уверенности в собственной субъективности.
Делёз сам говорит, какое место у какого персонажа в его философии. Мысль, как творческое движение, — это одна из основных идей в философии Бергсона (творческая эволюция), Спиноза вдохновил Делёза на решение проблемы соотношения души и тела (тело без органов), Лейбницева монада, как мельчайший элемент мира, атомарная его основа, — то, с чем спорит Делёз, вводя метафору/концепт складки. Некоторые исследователи называют философию Делёза «лоскутным одеялом», ибо в ней изощренно соединены чужие полотна мира в новую картину за его авторством.
Но дело в том, что современная культура, порождением которой мы все являемся, породила и мозаичные методы философской работы Жиля Делёза. Так что я никак не задену ничей авторитет, если скажу, что текст этой статьи можно обрисовать следующим образом:
- Концепт: концептуальная сборка, множественные методологии постмодерна и т.д.
- План имманенции: постмодерновая философия, модерновая философия, философская методология и т.д.
- Концептуальные персонажи: Делёз, Витгенштейн, Хайдеггер, Кант, Спиноза и т.д.
Если вы хотите философствовать сейчас, то не оскорбляйтесь, когда вас переинтерпретируют и суют в новые контексты. Концепты должны развиваться и жить, планы должны меняться, а персонажи — оставаться персонажами, говорящими куклами, в уста которых мы вкладываем свои слова. Множественное, фрагментарное, свободное и скользкое пространство-время мысли не терпит былой серьезности!
Роман Ливаров
