В столице, в самом громадном зале Музея Москвы, открыта выставка с необычным названием «Приют роялей». Наберешь в интернете слово «приют» — подсказчик сразу выдаст продолжение: бездомных, собак... Т.е. всегда — чего-то живого, одушевленного. И обездоленного, нуждающегося в защите. Рояль — не одушевлен, он механизм, скажете вы? А голос, доносящий до вас «Аппассионату» — это голос механизма?..
Есть и другое отношение к роялю. Оно — в самом его названии: французское royal значит «королевский». Король инструментов... Но и с монархами, бывает, поступают непочтительно. Нам ли, русским, этого не знать. Что удивляться тому, сколько роялей оказываются в сараях, гаражах, попросту на свалке.
Но есть люди, которые не могут равнодушно пройти мимо искалеченного «короля». Среди таковых, например, — знаменитый пианист, декан (и создатель) факультета исторического и современного исполнительства Московской консерватории Алексей Любимов, еще в 1970-е годы начавший подбирать реликты. Фортепианный мастер Алексей Ставицкий, собравший их несколько десятков. Наконец пианист, просветитель, исследователь Петр Айду, с 1990-х годов загоревшийся идеей оживить голоса старинных фортепиано.
Петр Айду рассказывает об особенностях инструментов московской фабрики «Штюрцваге»
С оживлением, правда, не сильно задалось: реставрация рояля — чудовищно сложное дело. Это не скрипка, все детали которой можно пересчитать по пальцам двух рук. Рояль — детище технологической эры, в его создании принимают участие самые разные специалисты — механики, инженеры, акустики, даже мебельщики (ведь это и предмет интерьера). Причем в каждую эпоху эти технологии разные, фортепиано начала XIX века отличается от современного не меньше, чем антикварный «мерседес» от сегодняшнего. Бетховен, например, понятия не имел о том, что такое перекрестные струны. В его время все рояли были прямострунными. Это потом додумались натягивать струны наискось и крест-накрест, чтобы экономить место и добавить инструменту прочности при резко возросшей силе натяжения. А тяга струн — это мощь и глубина звука. У галантного клавесина суммарное их натяжение — килограммов сто, ну так его и слышно только в маленьком салоне. У современного рояля — не пугайтесь, свыше 20 тонн, вот откуда его громоподобный рокот.
Рояль «Гентш», Санкт-Петербург
И все это многообразие исторических форм должно быть сохранено. Как сохраняем мы, допустим, памятники различных живописных стилей. Но далеко не сразу люди до этого додумались. Примерно до середины ХХ века считалось, что новый рояль в принципе лучше старого. Покупается обнова — старье выкидывается... Лишь в последние полстолетия в Европе и Америке появилась специальность реставратора роялей.
А у нас ее нет до сих пор.
И решил Петр для начала создать хотя бы приют для тех деревянно-стальных ветеранов, которые ему и его друзьям удалось подобрать. Не коллекцию, а именно приют: нашелся где-то бесхозный «царственный» калека — берем его до лучших времен, чтобы совсем не погиб. Поначалу инструменты и хранились у тех, кто их нашел (имена их вы уже читали выше). Потом удалось заинтересовать руководство влиятельной организации — ООО «Алмазный мир» (бывший московский алмазный завод «Кристалл»), и оно выделило помещение. Но недавно там сменился менеджмент, и рояли, которых собралась уже добрая сотня, «попросили на выход».
Столообразные фортепиано были распространены на протяжении XIX века
Поэтому выставка, которую сделал у себя Музей Москвы — больше чем выставка. Она — спасение для обшарпанного, но все еще величавого музыкального воинства. Хотя бы на те два месяца, что действует. А еще она важна тем, что показывает, каких высоких позиций достигла некогда наша страна в фортепианном деле. Почти все 50 экспонатов, кроме двух (одного берлинского и одного венского) — отечественные изделия. Преимущественно, конечно, петербургские — столица все-таки. Там, в Петербурге, действовали три сотни фортепианостроительных фирм! В том числе самая известная — «Беккер», основанная в 1841 году выходцем из Германии Яковом Беккером и вскоре превратившаяся в одну из ведущих рояльных фирм Европы. Ее продукция ценилась не меньше, чем немецкие рояли «Штейнвег», которые после переселения производства за океан стали называться «Стейнвеями». Один, но очень показательный пример: великая композиторско-пианистическая черта Роберта и Клары Шуман во время своего визита в Россию купила петербургский рояль Wirth и была чрезвычайно довольна приобретением. Обошлось оно ей совсем недешево — 1200 рублей, и то по скидке, сделанной из уважения к европейским знаменитостям, полная стоимость составляла 1800 рублей. Кстати, рояль Вирта стоял и в родительском доме Чайковских в Воткинске, так что первые музыкальные опыты будущего автора «Лебединого озера» были сделаны на этом инструменте.
Рояль «Шойерман», Москва
О московском рояльном производстве известно гораздо меньше. Соответственно и инструментов из Белокаменной на выставке — всего 13 штук. Но тем ценнее эти экспонаты. Петр Айду, ведя для «Труда» авторскую экскурсию, рассказывает, что у москвичей сложился свой рояльный дизайн: по-особому скругленный бок, вычурно точеные ноги. Увидишь такое — точно знаешь: московское изделие. Самая крупная фирма Первопрестольной — «Штюрцваге», основана в 1835 году. Ее рояли любили композиторы Бородин, Метнер... Последний говорил, что не променяет свой инструмент ни на какой немецкий «Бехштейн» и уж тем более на американский «Стейнвей», который он называл «грубым, бешено-строптивым животным», а то и просто «скотиной»... До сих пор в музеях Лермонтова, Станиславского и других великих москвичей стоят «Штюрцваге».
К сожалению, судьба всех этих производств трагична. После революции их национализировали, подавляющее большинство разграбили. Сохранился только «Беккер», переименованный в «Красный Октябрь», но его продукция не шла ни в какое сравнение с дореволюционной: специалисты рассеялись, традиции прервались. Пианино, выпускаемые во многих городах Советского Союза, тем более не блистали качеством. А после перестройки все эти фирмы, включая «Красный Октябрь» умерли. Делать рояли, как и реставрировать их, новой капиталистической России оказалось неинтересно.
Все инструменты на выставке - с историей. На некоторых она буквально написана - как на этом одесском пианино, на котором в 1935 году играл юный Святослав Рихтер
Услышать голоса большинства сохранившихся исторических инструментов, по крайней мере тех, что на выставке, не удастся: у одного разрушен механизм, у другого отсутствуют струны, третий, может, и играл бы, да стоит, бедняга, похилившись — не хватает левой ноги. Слезы, да и только! А вот этот горемыка гнил в гараже у неразборчивых торговцев антиквариатом рядом со старым «Харлеем-Дэвидсоном» и замшелыми самоварами. Тот, с выцарапанной свастикой на борту, происходит из семьи Толстых, но фашистским знаком осквернен не во время оккупации Ясной Поляны, а когда попал в одну семью, не нашедшую ничего лучшего, чем выставить инструмент на лестничную клетку балашихинского многоквартирного дома, вот там над ним поиздевались подростки, вплоть до того что на Новый год взрывали в корпусе петарды.
А ведь все это драгоценные памятники творческой мысли. Каждый экземпляр — средоточие десятков изобретений, над которыми годами, а то и веками бились изобретатели, стремясь превзойти конкурентов качеством. У одних роялей вирбельбанк (доска для колков) под струнами — так проще настраивать, у других над ними — так ярче звучит. У одних (большинства) молотки бьют снизу, у других сверху — тоже звуковой нюанс. Есть фортепиано столообразные (это, как правило, начало XIX века), есть со скосом не справа, как нам привычно, а слева — так называемые роялино...
В современной Германии или Австрии такое собрание непременно нашло бы себе мецената либо попечительский фонд. Инструменты бы не только радовали глаз ухоженностью, но и работали, звучали.
У нас теперь сам приют бездомен. Может быть, его обитателями заинтересуются в Московской консерватории, переживающей сейчас масштабную реконструкцию? После посещения выставки я рассказал о ней ректору вуза Александру Соколову. Александр Сергеевич, только что успешно представивший результаты очередного этапа ремонта главе Департамента градостроительной политики города Москвы Сергею Левкину, задумался — и попросил зайти к нему в середине июля.
Королевское воинство готово и дальше служить музыке. Ему бы только дом обрести
Ну и что все-таки с возрождением в России фортепианного производства? Петр Айду считает это дело безнадежным. Все равно Китай, который лет тридцать как встал на путь копирования лучших мировых образцов, не переплюнешь. Китайской продукцией заполнен международный рынок, и по качеству она все ближе к традиционным рояльным производителям. Единственное, что, на взгляд моего собеседника, реально — это наладить реставрацию и небольшое производство копий оригинальных русских исторических инструментов. Тех же «Штюрцваге». Представляете, как интересно услышать Глинку или Чайковского именно в том звуке, в каком их музыка впервые явилась публике? Или послушать романсы на стихи Лермонтова так, как они звучали при самом Михаиле Юрьевиче.
Но вот совсем недавно донесся слух из Петербурга. Якобы Валерий Гергиев задумал вернуть городу былую славу фортепианной столицы России. А Валерий Абисалович слов на ветер не бросает. Он и две новые «Мариинки» плюс к доставшейся от давних времен создал, и в Москве новую филармонию достраивает, и записи созданного им лейбла «Мариинский» выдвигаются на «Грэмми». Что ему возродить тот же «Беккер»? Как двумя пальцами трель сыграть.
Сергей Бирюков
