На носу Крещение Господне, и морозы пришли вовремя. Еще вчера капало с крыши, пушил снежок, и каждый день приходилось чистить двор. И вот ночью в небе загорелась четко очерченная горбушка луны. Термометр сразу упал с минус пяти до минус пятнадцати и к утру дополз до минус двадцати одного. Трубы в системе отопления начали бухтеть и постреливать. Оренбургская область не сходит с новостных лент из-за климатических аномалий. В такие сильные морозы мне вспоминается армия. Монголия в пору Леонида Ильича Брежнева, Юмжадийна Цеденбала и МНР, Забайкальский военный округ, где, кстати, проходил воинскую службу молодой будущий генсек. В нашей Ленинской комнате был и мемориальный уголок нашего дорогого Леонида Ильича. И мы считались везунчиками типа элиты. Правда, от тягот и лишений нас это не избавляло. Первое – это, конечно, местный климат. Высокогорье с 18-процентной нехваткой кислорода. Поэтому на доклад мы имели право не бежать, а идти. А если бежать, то нам было положено дать время отдышаться. По утрам на разводах ноги примерзали к плацу, а команда «опустить клапана» (уши шапок) звучала как благая весть. Особенно люто было, когда дул ветер. На восходе, правда, мороз крепчает, но ветра обычно нет. Только ослепительное высокогорное солнце и неземные краски неба. Оптический эффект при разряженном воздухе. А когда ветер – это та еще погодка. Снега в Монголии мало, климат сухой. Ходили мы в валенках, подклеенных расплавленной пластмассой от строительных касок. Подошвы на серых валенках были оранжевые. И ноги у нас смотрелись, как лапы экзотических птиц.
Попавший в ряды СА осенним призывом, прелести суровой армейской действительности за пределами Отечества я ощутил сразу. И хорошо еще, что до этого жил в местности с тем же резко-континентальным климатом и степными ветрами. До нас они, конечно, долетали сильно ослабленными, но чуть южнее километров на пятьдесят от ветра уже гудело в ушах. Киргиз-кайсацкая, а ныне оренбургская степь-матушка. Карантин в городе Эрдэнэт, где советские геологи обнаружили большие запасы меди и молибдена, помогая осваивать эти залежи монгольским товарищам, для чего был построен целый комбинат, запомнился черным хлебом, от которого мучила страшная изжога, и походами в солдатскую баню, где всегда было холодно. А еще стрельбищем, когда я единственный раз держал в руках автомат, выпотрошив весь рожок мимо мишени в глухую и бескрайнюю монгольскую даль. Лейтенант Квочкин, носивший фуражку так низко надвинуто, что козырек всегда прятал глаза, оценил это более метко, сказав: «Мудак твоя фамилия». Второй раз я держал оружие на присяге. А потом полгода лишь строительный мастерок, а вернее – кельму. Ведшая наши курсы каменщиков армянка зрелого возраста этот предмет называла «келма». Так что я поныне имею специализацию каменщика третьего разряда и опыт работы на объектах повышенной сложности. Мы возводили здания цилиндрической формы на центральной улице новорастущего города Баганур. В традициях юрт – обычного жилья кочевников. И практика эта пришлась на осенне-зимне-весенний период. В это время, будучи в наряде посыльным по штабу, я отморозил уши. Они у меня опухли и сделали меня похожим на Чебурашку. Все в роте ржали. В санчасти меня забинтовали и положили в палату дембелей, где и произошло мое судьбоносной знакомство с двумя из них. Первый стал моим покровителем, что для молодого – по-здешнему «помазка» - большая удача (значит, меня уже никто не мог просто так зачмырить), а второй оказался с дальней «точки» поваром, но об этом позже.
Что в стройбате хорошо, это то, что всю рабочую смену мы находились вне воинского расположения, то есть практически на гражданке. И большую часть времени проводили в жарко натопленной бытовке (вагончике), где заваривали эмалированное ведро кофе со сгущенкой и трескали изумительный (в отличие от черного) белый хлеб (лучший на всю округу, который пекли в нашей пекарне). Завершало этот букет удовольствий печенье из магазина. И работали мы за деньги, которые шли на банковский счет, а нам ежемесячно выдавали по сорок тугриков, это двадцать аж рублей. Их хватало на то, чтобы купить хоть водку, хоть икру – черную или красную. Деликатесов в военторге, как и в местных магазинах для штатских (наших же специалистов, работавших там в большом количестве) было столько, сколько я в Союзе не видел. Кстати, эти специалисты, как и наши офицеры, получали закрплату в родимой стране, здесь и плюс чеки. Их можно было отоваривать в знамениой сети валютных магазинов «Березка». Им давали жилье в любой точке СССР по желанию. У нас, солдат-срочников, больше всех зарабатывали сварщики и водители. Я помню, как впервые мы дорвались до этого изобилия. С первой получки многие рванули в чайную и накупили сгущенки с печеньем. А вечером был киносеанс – кино про барона Унгерна, белогвардейского генерала, повоевавшего и в Монголии. Фильмы тут показывали в основном совместного производства, про нашу общую историю. И там все, пострадавшие от изобилия и собственного достатка, переблевались. Сеанс был сорван. Меня эта участь миновала. Но все равно острое чувство голода в первые месяцы службы я испытал. Бывало, идешь, а навстречу штатский с буханкой хлеба в руке. И у тебя слюни сами текут до колен, как у голодной собаки. Это так обидно и унизительно! Но если мы напивались сильно разжиженного кофею из своего ведра в бытовке, то вечером даже в столовку не шли на ужин, где нас не ждало ничего, кроме ячки или жидкой синеватой субстанции с комочками – остывшего порошкового картофельного пюре. Поварихи в солдатской столовой были гражданские, но варили отвратительно. И воровали, думаю, по-черному. Все это было в Багануре, где открытый угольный разрез. То есть уголь, добываемый из карьера. Не земля, а кладезь сокровищ. Где-то тут в свое время Чингисхан, по легенде, закопал свой клад, который ищут до сих пор. Клад не нашли, но открыли много полезных ископаемых, укрепляя могущество и потомков великого хана, и дружественного СССР.
Отсюда меня благополучно забрали в другое место. Приехал старшина Ватутин – верзила с красным лицом, из донских казаков, и повез в открытом кузове грузовика на дальнюю точку – в Багахангай. Там стояло две роты и нужен был повар. Прежний демобилизовывался. Повара они искали уже давно и обшарили всю Монголию. И один из моих сослуживцев, Валера, внук генерала и балерины, попавшийся мне в Багануре в той самой вороватой столовой, и обратил внимание ищущих на меня. А я до армии даже корочки получить не успел, хотя курсы поваров закончил. Кстати, по совету одного майора из военкомата, по фамилии Сальников, его жена как раз эти курсы вела. Вот, стало быть, и пригодился его совет. Ведь это была пора министра Дмитрия Федоровича Устинова, когда шла война в Афганистане. И когда нас везли куда-то в Азию – никто не был уверен, что это не Кабул или Кандагар. К счастью нашему, оказался Улан-Батор. В кузове я ехал под брезентовым пологом, иначе б ветром сдуло. И так, с перевернутой на затылок кокардой, явился на доклад к местному ротному. Был он грузин, достигший капитана исключительно рвением и тем, что воевал на Даманском полуострове. Это когда у нас случилась приграничная заваруха с китайцами. Тогда еще с Китаем у СССР были прохладные отношения, после хрущевского доклада о «культе личности». Ходила страшная легенда, что в соседней части китайские диверсанты вырезали роту наших солдат. Шомполами в уши. Люди верили. Граница тут не так уж далеко, а в самой Монголии каждый четвертый из местных – этнический китаец. Потом идут собственно монголы, а потом – казахи. Вроде есть и уйгуры. И кто есть кто – поди разбери. Первое чувство от места прибытия оказалось двойственным. Старые казармы, быть может, дореволюционные. Толстые стены, арочные своды. Как в палатах Ивана Грозного. Такая же столовая, а кухня – присунутый к торцу строения вагончик. И встретил меня повар Серега – лежавший со мной в санчасти дембель с «точки». Он мне все показал, рассказал, в том числе, где лежит заначка – «сэкономленный» сахар-рафинад. Тайничок был внутри стены, откуда заранее был извлечен кусок пенопласта. Это половина чувуства оказалась приятной. Вторая – менее приятной. До меня тут побывало трое наших прикомандированных «водил», все вернулись в часть с переломами. Так их встретили местные «черпаки» - рота прослуживших год. И вот это был мой контингент. Я до этого бросил курить, а тут сел вечерком на крылечко, достал пачку казенных «Охотничьих» и закурил. И этим же вечером ко мне пришли знакомиться. Серега это смягчил, конечно. Но картошки пожарить мне велели. И принести прямо в постель. Серега ничего советовать не стал, оставил выбор за мной. Я решил пожарить, но не нести. Чтоб и не борзеть слишком, но и не прогибаться безропотно. Все-таки у повара в армии особый статус. И выбор я сделал верно. На другой день ко мне уже не приставали внаглую. Потом и вовсе тон стал просительным. Довольно быстро я сделался хозяином положения. Даже став «старичками», некоторые местные продолжали наведываться и просили кости от мяса или банки из-под сгущенки. Обглодать и вылизать. Коробило это меня лишь поначалу. Но я же помнил, как капал слюной в первые месяцы службы от вида белого хлеба. И как за банку сгущенки, обещанную прорабом, мы в полчаса навели порядок на всей территории. Втроем. Голод – страшная вещь. А вечно голодных в армии (у нас, по крайней мере) называли «желудками».
Поваром я пробыл год. Большую часть времени один. Бессменно. Без выходных. С 3-4-мя часами на сон. Вплоть до нервного истощения, когда неделю метался в лихорадке и мог просто не выжить. Но молодой организм сбросил накопленный балласт, и мне дали напарника. Я его выучил. И обрел заслуженный отдых. Мой напарник по фамилии Павлов был одним из братьев-близнецов, младший сержант, звали его Игорь. Его с братом Юрием все путали, а я издалека различал, кто идет. Для меня они были разные. Ротным у нас был уже капитан Бутылкин – терской казак. На расправу лютый, но справедливый. На «губу» он не сажал, наказывал сам. Но мне почему-то благоволил. Может, лишь я его и не боялся, как огня, в отличие от всех. Его даже курировавший нашу точку майор ссал. Отчего не имел к себе никакого уважения ни офицерского корпуса, ни личного состава. Из взводных ко мне хорошо относился прапорщик Некрасов, коренной ленинградец. Наверно, потому, что сам работал поваром до армии. И не где-нибудь, а в «Астории». Он много чему меня научил. Например, готовить чахохбили из журавля. Журавль, кстати, если ощипать, убрать длинные шею и ноги, едва ли не меньше курицы. Но мясо берется с костями, рубится и готовится с овощами, как рагу. Вкуснятина! Еще я запекал торбогана, фаршированного гречкой со сливочным маслом. Это степной сурок. Жирный. Из его меха получаются отличныве шапки. Мех считается ценным, и вывезти его за пределы страны нельзя без документа о покупке или дарении. Но в пищу мясо пригодно лишь после долгого процесса варки – из-за специфического запаха. Плохо ко мне относился лейтенант Скороходов и тот же майор-куратор Скачков. Оба все время искали повод угодить ротному и каждый по- своему пытался поймать меня на воровстве. И Скороходов нашел как-то Серегин тайник с сахаром. Я не так уж его и пополнил со времени увольнения предшественника и тезки. Однако теперь это был целиком и полностью мой косяк. Поманил на оную ставку с сахаром меня майор. Он аж светился от злорадства. Но что сделал капитан Бутылкин? Огрел меня по шее полотенцем пару раз, приговаривая: «На самогонку! На самогонку!» И велел все найденное пустить в компот. Других за гораздо меньшие проступки он размазывал по стенке. Так что положение у меня было завидное. Поэтому многие впоследствии посылали меня к ротному просить за них, когда залетали по какому-либо поводу. Один гвардеец, например, привез из отпуска из Куйбышева (Самары) не только ассорти «Птичье молоко» для ротного, но и сифилис. И боялся, а больше стыдился признаться в этом командиру. Вот я и хлопотал за земелю. Сахар тогда я частично пустил на реализацию, как приказано, а оставшееся перепрятал. Была у нас «пээска» в степи (передвижная электростанция в вагончике), там мы мутили бражку. Старшина у нас был Кандауров. Помню, он сам любил выпить и порой прохлаждался на «губе». Обычно за то, что обкладывал в нетрезвом виде неположенными словами старших командиров. Еще не любил меня почему-то новый комбат. Его скинули к нам из танковых войск, он показательно тосковал и был исполнен слепого мщения за превратности судьбы. При каждом визите находил что-то, за что объявлял мне арест суток на трое или пятеро. Я шел к ротному, ротный выслушивал и отправлял меня на кухню. Так что «губы» я даже не нюхал. К тому времени у меня амуниция была полуштатская, а к комбату я являлся, арендуя форму дневального, свободного от вахты. Про комбата ходил даже анекдот, как он якобы увидел вдали бронетехнику, побежал туда, упал на броню, вернулся, картинно вытер слезу и произнес: «Не могу без танка».
А меня к этому времени отправили в еще большую глушь – на сороковой километр. Там базировался взвод под командой лейтенанта Мурашова. Писклявый заморыш с карьерными устремлениями. Армия для него была средством борьбы с детскими комплексами. Власть и отсутствие контроля дали ему шанс показать всю степень своего морального ущерба. Накануне моего прибытия он полностью выбил зубы рядовому Вохмину. Все до одного. Самое смешное (после страшного), что вскоре, на Новый год, в соревновании на скорость поедания луковицы без рук, Вохмин победил! Вот что делает сибирская порода и армейская закалка. Меня Мурашов изводил морально. Отравлял кровь как мог. Плюс к минусу – старшина на сей раз был не подарок. По фамилии Петраускас, вор и пьяница. Половина продуктов до стола вообще не доходила, а сваливал он все на меня. Никто не верил, но приятного мало. Спасало то, что я ввел практику обедов выходного дня. Состояла она в том, что я брал человек десять, и мы делали домашние пельмени, пекли блины или оладьи на всех. То же делали в чей-то день рождения. Продукты покупали сами. В общем, это разнообразило не только меню, но и жизнь. Ячку, сечку, пшеничную крупу и перловку я практически исключил из рациона. Оставил рис, гречку, макароны, овсянку, вермишель, пшено и горох… Картошка у нас была чаще сухая и использовалась только в суп. Но щи и борщ я наловчился варить так, что работавшие тут хохлы-западенцы нахваливали, говоря, что, мол, и жинка так не готовит. Ну, просто высшая похвала! Хотя когда в котел кладешь полтеленка – испортить блюдо надо сильно постараться. Еще я придумал обжаривать вермишель до варки. Она получалась золотистая и при варке не слипалась вообще. Памятным остался день рождения ротного. И торт я ему испек по рецепту из книги блюд центрального ресторана Украины «Киев» (где и придумали котлеты по-киевски), и свинину так пропустил через духовку, что пальчики оближешь. В связи с этим научился даже делать шоколад. Капитан Бутылкин этот день рождения вспомнил, даже когда провожал меня на дембель.
Вторым человеком, ко мне расположенным, был в эту пору замполит. Проспиртованный не меньше старшины Петраускаса. Вот фамилию запамятовал. Зато он научил меня пить неразбавленный спирт. И вообще на последние полгода дал вольную. Я числился художником и жил в казарме, но в отдельной комнате. Не делал ничего вообще. Оформлял дембельские альбомы, чемоданы, писал сценарии праздников и подновлял местную наглядную агитацию. Будучи поваром, в роте я, кстати, тоже не ночевал. У меня была своя комната там же, на пищеблоке. Поскольку строение пребывало в стадии незаконченного строительства, то продукты приходилось заодно охранять. От тех самых «желудков» - людей в чувстве неудовлетворенности достаточно непредсказуемых. Одного воришку мы с напарником поймали и отдали на суд общественности. Общественность сильно была возбуждена, и лишь я, как изловивший, по сути, и спас несчастного от расправы. Каюсь, не по своей инициативе – напарник надавил.
На дембель нас отправили на две недели раньше положенного. Пришел самолет с молодым пополнением. За активное участие в культурной жизни расположения проводить меня лично прибыл замполит части. Хороший дядька. Интеллигентный. Ротный признался, что знал про нашу грандиозную пьянку во время его дня рождения, но никаких репрессий тогда не последовало. Уважал и прощал. Лейтенанту Скороходову однажды устроили «темную», и его рвение в изобличении солдатских проступков сошло на нет. Майор Скачков совсем потерял чувство собственного достоинства в глазах подчиненных, когда капитан Бутылкин заставил его таскакть бревна вместе с солдатами при строительстве прачечной. Лейтенант Мурашов после всех своих истерик был переведен в другую часть – от греха подальше. А я после заснеженного Улан-Батора оказался в теплом, бесснежном Иркутске, в родном СССР. Чтоб забыть все это или вспоминать как лучшую пору моей жизни. В зависимости от настроения и ситуации. Из Иркустка я прилетел в Самару, оттуда поездом – домой. Это была осень 1982 года. В эту осень умер Брежнев. Как ни странно, я как раз ехал в Москву, от автошколы, на практику на «ЗиЛ». Начиналась другая эпоха – и это уже другая история. А вспомнилось все накануне Крещения Господня. Потому что оно у каждого свое. Мы входим в церковь, в жизнь, в другое состояние… Это акт преображения. Все взаимосвязано, а время лишь обостряет отношение причин и следствий. И короткая жизнь иногда кажется такой длинной…
17 января 2016 года, Бугуруслан
