В прокат вышел «Черный клановец» Спайка Ли. Михаил Трофименков полагает, что всем лучшим и худшим, что в нем есть, фильм обязан громокипящему темпераменту Ли и раздвоению его личности на режиссера и активиста.
«Однажды негр и еврей решили вступить в ку-клукс-клан» — звучит как зачин тупого анекдота. Однако же в 1978-м Великий Маг Дэвид Дюк лично принял в ККК Рона Сталворта, перспективного расиста из Колорадо-Спрингс. На самом деле обряд посвящения прошел полицейский под прикрытием — еврей Флип Циммерман (Адам Драйвер), а Роном Сталвортом звали первого в Колорадо чернокожего копа (Джон Дэвид Вашингтон). Одержимый мечтой о рискованных миссиях, он напросился в ряды ККК, позвонив в местное отделение и убедив его шефа в своей ненависти к «макакам». Назвался он при этом своим именем: уже поэтому любой вменяемый начальник должен был удушить в колыбели идею внедрения в ККК, но вменяемых в Колорадо не нашлось. Флип отныне демонстрировал новым соратникам крутизну и готовность на любую пакость во имя «белого дела». Рон прикрывал его, продолжая — с неизвестной науке целью — телефонный роман с клановским начальством, а недавно вышел в отставку и опубликовал книгу об их эпопее.
Экранизировав ее, Ли доказал, что не уступает братьям Коэнам на ниве воспевания жизнерадостного и смертоносного идиотизма. Рон предстает в прологе как этакий афроамериканский «солдат Швейк». Белые коллеги, разинув рты, изумляются его изобретательным расистским спичам. Флипа едва удается убедить снять с шеи звезду Давида перед визитом в логово ККК. Зато он ошарашит местного фюрера Феликса (Яспер Пяякконен), тестирующего новобранца на «жидовство». Феликс считает, что холокоста не было, а Флип — что он был, и это замечательно, что он был. Клановцы еще краше. Возможно, они сублимировали бы, облачившись в балахоны и сжигая по ночам кресты, если бы не суетливая толстушка Конни (Эшли Эткинсон), жена Феликса. Ей не терпится кого-нибудь взорвать, и бомба взорвется — с катастрофическими для ККК последствиями.
Но Ли не может и не хочет выдерживать коэновскую интонацию меланхолично-кровавого абсурда. Отличный рассказчик борется в нем с пламенным и, как правило, убедительным агитпроповцем. В этом его сила и его уязвимость. Кажется, что «черных пантер» он выставляет в столь же нелепом виде, как ККК: демагогия их вождя Стокли Кармайкла, именовавшего себя Кваме Туре, недалеко ушла от демагогии Феликса. Однако же Ли не только подписывается под каждым его словом о «черной силе», но и заражает своим энтузиазмом. Неважно, кто и какую чушь несет: важно лишь то, что клановцы — уроды-дебилы, а Туре — красавец-харизматик. Ближе к финалу из рукава Ли материализуется неотразимый козырь. Появится великий певец и актер — 91-летний Гарри Белафонте, герой которого расскажет о чудовищном линчевании своего друга в 1916 году.
1916-й для Ли — год-символ: тогда расистский шедевр Дэвида Гриффита «Рождение нации» дал импульс возрождению захиревшего ККК. Гриффит для Ли — личный враг, как и создатели «Унесенных ветром». «Клановец» начинается с цитат из обоих шедевров, но Ли плевать, что это шедевры. Для него — и он прав — это вражья пропаганда на уровне бреда о «Мартине Лютере Ниггере и его армии коммуняк», который несет в прологе некий «профессор» (Алек Болдуин). Другое дело, что порой кажется: Ли этот бред доставляет мазохистское удовольствие, а «Клановец» тяготеет к фильмам в жанре «блэксплуатейшен», которые смотрят Рон и его подруга-«пантера» — этот трэш о чернокожих суперменах предназначался для показа в гетто.
«Клановец» рифмуется с «Одураченными» (2000), фильмом об — опять-таки первом — чернокожем сценаристе компании CNS, запустившем успешное расистское шоу. В финале «Одураченных» Ли предлагал более впечатляющую нарезку расистских эпизодов из старого Голливуда, но для финала «Клановца» нашел кое-что посвежее: кадры беспорядков в Шарлотсвилле в августе 2017-го и речей Трампа. Ли вкладывал слова президента в уста Дюка, теперь же создается впечатление, будто Трамп цитирует Великого Мага. То, что Америка не изжила расизм,— не новость. В демонизации Трампа гражданской смелости нет: вступиться за него — это был бы поступок. И беда не в том, что страстность Ли оборачивается истерикой, а в том, что он присоединяет к массовой истерике голос, драгоценный прежде всего оригинальностью и скептицизмом.
