Немногие из культурных институций, возникших в 1990-е годы, могут похвастать столь масштабной деятельностью, как Мультимедиа Арт Музей. Сегодня он входит в десятку самых посещаемых музеев не только Москвы, но и России. 4 сентября музей, сейчас закрытый на плановый ремонт, откроется большими выставками работ американского поп-артиста Джима Дайна из собрания Центра Помпиду и современной фотографии из коллекции Аниты и Пойю Заблудович. Директор Мультимедиа Арт Музея Ольга Свиблова рассказала “Ъ”, как ей удается маневрировать в конкурентном музейном мире, привлекать публику и спонсоров и при этом не портить отношений с властью.
— Мультимедиа Арт Музей завершил сезон выставкой Mad House, на которой работы современных художников из частных коллекций, в том числе и вашей, были показаны вместе с европейской винтажной мебелью 1950-х и 1980-х годов. Ее открытие вы приурочили к своему юбилею. Почему?
— Эта выставка — дом воображаемого коллекционера. На ней было все, что он собрал на протяжении жизни: искусство, предметы быта, дизайн, какие-то фотографии, важные, быть может, только для него.
Своей влюбленностью в произведения художника коллекционер поддерживает его морально, а покупая работы, дает возможность жить и творить.
Многие музеи возникли на основе частных коллекций, и по-прежнему дары коллекционеров — важный фактор их развития. Наш музей много лет назад начал программу «Частные коллекции в МАММ». Коллекционирование — это страсть. Любое произведение в доме — это узелок на память о том моменте, когда мы впустили в жизнь что-то резонирующее с нашим внутренним состоянием. Выставка Mad House исследовала, как коллекции строятся, меняются. Жизнь с искусством меняет нас и наши вкусы. Любое частное собрание — это автопортрет, зеркало жизни.
— Но разброс имен и произведений был довольно пестрый. Разве кто-нибудь так коллекционирует?
— Mad House — это и краткая история современного российского искусства, от классиков Ильи Кабакова, Владимира Янкилевского, Эрика Булатова, Ивана Чуйкова, Леонида Сокова до работ молодых художников, уже заявивших о себе на Венецианской биеннале, таких как Аня Желудь, или тех, кто только начинает карьеру, как Юлия Вергазова или Дима Ребус. В одном пространстве объединились работы художников разных поколений и разных направлений. Произведения патриарха московского концептуализма Андрея Монастырского и фигуративная живопись Виталия Пушницкого, аллегорическая абстракция Паруйра Давтяна с мультимедийной инсталляцией группы Electroboutique, рисунки звездного Паши Пепперштейна с фотографиями некрореалиста Евгения Юфита… Собрав в одном пространстве произведения, разнесенные историей искусств по разным направлениям, мы видим живой художественный процесс во всем его многообразии.
Со временем страсть коллекционеров искусства распространяется и на предметы дизайна. С этим в России еще с советских времен дела обстоят не так хорошо, как хотелось бы. Поэтому наш музей начал программу «МАММ Design». В экспозицию Mad House вторглись предметы европейского дизайна 1950-х и 1980-х годов из собрания Алины и Дмитрия Пинских. И это выглядело так же естественно, как и интеграция в русское искусство работ всемирно известных классиков Джозефа Кошута, Ли Фридлендера, Сары Мун, Элмгрина и Драгсета.
— На выставке были работы и из вашей личной коллекции. Вы часто покупаете искусство или вам в основном дарят его художники?
— Иногда дарят, иногда покупаю. Немного, не системно, по настроению. Если оказываюсь на аукционах, то увлекаюсь и почти всегда ухожу с покупкой. Но по большому счету свой азарт коллекционера с момента создания музея я переключила на формирование музейной коллекции.
— Бывает такое, что вы купили, а потом присмотрелись и поняли, что зря?
— Бывает, но работу все равно люблю и храню на память — об эмоциях во время покупки. Отношения с работами в домашней коллекции такие же, как и с людьми. Бывает мгновенная влюбленность, бывает страсть длиною в жизнь. Первые вещи у меня появились в 1980-е годы, это были подарки друзей-художников на Новый год, на дни рождения. Работы висели в крохотной квартирке в Ясенево, где мы жили с моим первым мужем, поэтом Алексеем Парщиковым. Каждое утро, просыпаясь, я понимала, насколько они для меня важны, что без них я просто не проснусь — такой живой была с ними связь. Когда мы расходились с Алешей, делить нам было нечего, мы бурно ссорились только из-за этих работ. Они остались со мной. Сейчас они живут на антресолях. Я по-прежнему люблю этих художников, которые ввели меня в мир искусства, ставший моей профессией, но, просыпаясь, вижу на стенах другое искусство. Так бывает, все меняется.
— Как вы сформировали музейную коллекцию?
Меня многому научила Дина Верни, великий французский коллекционер, создательница Фонда Майоля. Я снимала о ней тогда документальный фильм.
Она рассказывала, как собирала старинные экипажи. Их в то время просто сжигали, а она по 15 франков выкупала кареты. Они стали основой ее крупнейшего собрания экипажей. Именно Дина Верни, муза Майоля, Матисса, Боннара, объяснила мне, что главное для коллекционера — видеть то, что еще не оценили другие.
Планируя открыть музей, я понимала, что российская фотография у нас не просто недооценена — она вообще не была оценена. Зарубежные коллекционеры в перестройку покупали ее чуть ли не на вес, и к середине 1990-х годов многое оказалось за рубежом. Но с этим материалом, за исключением Алекса Лахмана и еще нескольких человек, никто серьезно не работал. Именно Лахман, в чьей галерее в Кёльне я побывала в конце 1980-х, во многом открыл мне глаза на ценность отечественной фотографии. Я понимала, что, если мы сможем собрать и выстроить хотя бы канву истории российской фотографии, это уже будет уникальным собранием. Сегодня у нас более 160 тыс. единиц хранения.
— Внушительное количество. Надо полагать, вам многое дарят? Как вы пополняете коллекцию?
— Нам помогают партнеры: мы первыми из музеев, еще в середине 1990-х, стали развивать партнерские программы и сегодня гордимся сотрудничеством с такими серьезными брендами, как Volvo, MasterCard, Tele 2 и другие. Благодаря им мы можем покупать работы в российских и зарубежных галереях, иногда — на аукционах. Например, при поддержке MasterCard на лондонских торгах Philips мы купили работы классика Бориса Михайлова. А на последней ярмарке Cosmoscow с помощью Tele 2 — новую работу Сергея Браткова. Бюджетных денег не хватает не только на закупки, но и на выставки. Так, нашу стратегическую программу «История России в фотографии» мы уже несколько лет развиваем благодаря корпоративному попечителю музея — компании «Норникель».
Несколько лет назад Ульви Касимов подарил нам коллекцию европейской фотографии периода Первой мировой войны. Выставка на основе этой коллекции пользовалась огромным успехом, мы и дальше планируем с ней работать.
Главное, уважать дарителей. Быть им благодарными. Как и в зарубежных музеях, работы, полученные нами в дар, атрибутируются с указанием имени дарителя и года дарения. На всех наших выставках или в публикациях обязательно есть эти сведения.
— Как вы отбираете новые вещи в музейную коллекцию? Что для вас становится критерием при принятии решения?
— Важнейший критерий — это востребованность работ, наша уверенность в том, что и через десять, и через сто лет они будут участвовать в тех или иных выставках. Иногда годами охотишься за работами одного автора, чтобы собрать персональную экспозицию, вписать новую страницу в историю российской фотографии. Так было, например, с архивом Михаила Прехнера или Аркадия Шайхета. А иногда собираешь работы определенной тематики, как для выставки «Первоцвет — ранний цвет в российской фотографии». Эти фотографии мы начали собирать в 1997 году, а впервые показали лишь 15 лет спустя. Выставка с огромным успехом прошла в Москве и в крупных европейских музеях, на нее до сих пор постоянные запросы.
— Собираете ли вы только российскую фотографию или зарубежную тоже?
— Только что мы показывали прекрасную выставку «Старинная японская фотография и гравюра». Речь идет о раскрашенной японской фотографии 1860–1890-х годов. Первую часть коллекции мы приобрели в 1998 году, тогда же ее и выставили. Два года назад, узнав о грядущем перекрестном годе японской и российской культуры, поняли, что нужно бы еще докупить. За 20 лет эти фотографии подорожали более чем в десять раз. Благодаря поддержке компании JTI нам удалось существенно пополнить коллекцию, и сегодня у нас одно из крупнейших в Европе собраний старинной японской фотографии.
— Недавно Сергей Собянин выделил Московскому музею современного искусства 20 млн руб. на закупки произведений. А вы что-нибудь получили от мэра?
— Сергей Семенович подарил мне на юбилей замечательную розу из янтаря — очень красивый каменный цветок. Но он сделал еще один важный подарок — и мне, и всему московскому музейному сообществу. Несколько месяцев назад на встрече мэра с руководителями учреждений культуры я поднимала вопрос о том, как доставить в музеи школьников из отдаленных районов Москвы. На такую экскурсию учитель должен не только потратить рабочее время, но и организовать переезд детей на общественном транспорте, что непросто. Мэр — огромное ему спасибо — распорядился, чтобы школы могли подавать заявки на автобусы в департамент транспорта, который предоставит их бесплатно. Детей в московских музеях много, но, как правило, это дети, пришедшие с родителями, или дети из близлежащих к музею районов, а это капля в море, учитывая количество школьников в Москве, Новой Москве и Подмосковье. Каждый ребенок имеет право и должен встретиться с искусством в детстве.
— Музеи сейчас очень востребованы, в них даже стоят очереди, выставки обсуждают, хвалят, ругают. Вы этому рады?
— Не надо переоценивать бум в сфере культуры, о котором сегодня много говорят.
Во Франции и Италии детей в обязательном порядке водят в музеи еще в дошкольном возрасте.
— А что чувствуете, когда в другом музее видите аншлаг или выставку, которую не смогли себе позволить? Завидуете конкурентам?
— Тот, кто скажет, что он никогда не завидует, врет. Я тоже иногда завидую. Но зависть бывает черная, она деструктивна, разрушает тебя самого и толкает на разрушение других. А бывает белая зависть, это восхищение. Когда восхищаешься тем, что делают другие, то это движет тебя вперед. Я умею восхищаться. Конкуренция — это здорово, она расширяет горизонт и подталкивает к новым решениям. Сегодня у нас много отлично работающих государственных и частных музеев, интересных галерей. В свободное время я с радостью хожу на выставки коллег, потом делюсь впечатлениями в соцсетях или обсуждаю с командой музея, и мы вместе придумываем, как сделать что-то интересное, но непохожее на то, что у других.
— Что вам дает энергию? Судя по вашему instagram, вы никогда не спите — ночью то развешиваете работы в музее, то снимаете рассветы в Москве.
— Искусство — источник витальной энергии, и счастлив тот, кто умеет подключаться к этому источнику. Я часто повторяю эту фразу, для меня это не просто красивые слова. Кто-то восстанавливается на курорте, кто-то — в спортзале, я — благодаря общению с искусством. Оно вытянуло меня из черной дыры, полного энергетического провала летом позапрошлого года. Вымотанная подготовкой проекта «Коллекция!» для Центра Помпиду, я даже упала в обморок. Я понимала, что через день просто не доберусь до аэропорта, чтобы опять лететь в Париж. Невероятным усилием воли заставила себя пойти в Московский музей современного искусства — посмотреть выставки, которые еще не видела. Пока ходила по залам на Петровке, мне совершенно неожиданно позвонила израильская художница Михаль Ровнер. Я редко отвечаю на вопрос о любимых художниках, но ее творчество для меня многое значит. Мы трижды показывали проекты Ровнер. Работать с ней непросто, но в этой муке есть сладость — результат всегда будет потрясающий. Созваниваемся мы редко, по делу, но этот звонок не имел практического смысла — просто «Как дела?». Я сказала, что дела неважно. Михаль в ответ поделилась своим непростым опытом работы с крупными музеями и сказала: «Если тебе будет плохо, обернись. Меня не будет за твоей спиной, но знай, что я с тобой, я рядом». Это была самая неожиданная и пронзительная поддержка от художника. Кураторы, директора музеев — слуги художников, и в этом служении не стоит рассчитывать на благодарность автора, который, как правило, чем гениальнее, тем сложнее. Михаль сделала мне подарок — с проектом «Коллекция!» в Центре Помпиду удалось справиться.
— Вам 65 лет, для многих молодых вы ролевая модель: уверенная, всего добивается, стильно выглядит, обо всем со всеми может договориться.
— Я отношусь к себе гораздо более критично.
— За что себя критикуете?
— За то, что постоянно опаздываю, за то, что скапливается больше дел, чем я в состоянии выполнить, за то, что часто выхожу из себя, что не могу бросить курить, хотя и себе и другим обещала это много раз.
— А кто для вас был ролевой моделью? Кто оказал наибольшее влияние?
— Конкретного человека или художественного персонажа, на которого мне хотелось бы быть похожей, никогда не было. На меня влияли и влияют многие люди, которые значительнее и интереснее меня. Это мои учителя в математической школе №444, профессора в МГУ и многие-многие другие. Конечно, на меня влияли и мой первый муж, поэт Алексей Парщиков, и второй — Оливье Моран. Я благодарна бабушке и родителям, которые научили меня работать. Я выросла в семье трудоголиков, и для меня жизнь — это работа. Безусловно, мне повезло, но это и результат моих усилий. Я занимаюсь тем, что люблю, но, с другой стороны, я люблю любую работу. Когда в течение шести лет я работала дворником, то относилась к этому ответственно — любила подметать улицы, убирать снег или колоть лед на рассвете.
— Вы, что называется, человек с характером. Одни вами восхищаются, другие — жалуются, третьи — и то и другое. Так всегда было в вашей жизни?
— С годами я все больше понимаю, как много мне дала мама. В детстве и юности казалось, что у нее просто не хватает на меня времени. На все вопросы, что делать и как поступить, даже на такой важнейший, выходить ли мне замуж, ответ был всегда один: решай сама. Это меня научило принимать решения. В четыре года меня, переболевшую полиомиелитом, мама отдала на фигурное катание. Спорт и балет стали отличной школой того, что за любой результат надо платить трудом и что в жизни надо всегда играть по правилам.
Мама учила, что все, включая человеческие отношения, надо заслужить. Наверное, поэтому, я гиперответственна, воспринимаю жизнь как служение. Я никогда не задавалась вопросами, кто и почему мне что-то должен, но я должна всегда и всем.
Мама была модницей, всегда умудрялась без копейки денег придумывать себе и мне наряды, которые сама же и шила: они сильно отличались от того, в чем ходили другие. В детстве я воспринимала свою инаковость, внешнюю и внутреннюю, болезненно, жаловалась маме, а она говорила: не бойся быть собой. Со временем я научилась находить баланс в жизни, в том числе и в отношениях с собой. Хотя это не всегда легко дается.
— Но при этом вы человек системы, директор музея, часто общаетесь с чиновниками. Не мешает инаковость?
— Чиновники — это прежде всего люди. Безусловно, есть профессиональная специфика в общении с художниками, учеными, бизнесменами, чиновниками, но всех надо понять и найти точки соприкосновения. Более чем за 20 лет работы с департаментом культуры у меня не раз менялось руководство. Уходили старые люди, приходили новые. С кем-то было работать легче, с кем-то — сложнее, но я всегда находила помощь и поддержку делу, за которое зрители голосуют временем на посещение музея и деньгами на билеты. При небольшом выставочном пространстве у нас рекордная посещаемость — более 600 тыс. человек в год, из которых 75% составляет молодежь. Сейчас московское правительство помогает нам сделать капитальный ремонт и наконец открыть кафетерий, о котором много лет нас просят посетители.
— Ваши главные достижения в жизни?
— Я редко оглядываюсь назад и не подвожу итогов. На открытии выставки Mad House моя команда подарила мне настоящую смирительную рубашку с надписью «Mad Director of Mad House». А еще на рубашке они написали: «Чтобы совершить невозможное, нужно лишь уверовать, что вы на это способны», это из «Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэрролла. Я верю в невозможное, верю в то, что безумные идеи движут мир. Самое интересное впереди.
Интервью взял Игорь Гребельников
