На Исторической сцене Большого театра Национальный академический театр оперы и балета Армении имени Спендиарова выступил с балетом Арама Хачатуряна «Гаянэ» в постановке Вилена Галстяна — в честь100-летия образования Первой Республики Армения, 115-летия со дня рождения композитора и 2800-летия Еревана. Рассказывает Татьяна Кузнецова.
Билеты на это тройное празднество распространяло посольство Армении — в зале, включая царскую ложу и четвертый ярус, был аншлаг. Ажиотаж понятен: в последний раз главная армянская труппа выступала в Москве 43 года назад, да и то в Кремлевском дворце, а не на парадной Исторической сцене Большого. Выбор балета для торжества тоже резонен: именитый советский и главный армянский композитор Арам Хачатурян написал всего три балета, но не со «Спартаком» же, ставшим визитной карточкой Большого, ехать в Москву? А вот «Гаянэ» при всех своих дансантных хитах в России не показывалась со времен глубокого застоя — вышла из моды, да и сюжет подкачал. Впрочем, в декабре 1942-го, когда Ленинградский театр оперы и балета имени Кирова (нынешний Мариинский) представил премьеру в пермской эвакуации, история про диверсанта-поджигателя и разоблачившую его отважную и несчастливую в браке колхозницу Гаянэ не казалась странной.
Однако в 1974-м, когда сам композитор предложил Вилену Галстяну, 33-летнему премьеру и худруку балета Армении, поставить свежую версию «Гаянэ», оригинальное либретто Константина Державина казалось уже невозможным. Балетмейстер-дебютант был вынужден сочинять собственное, подгоняя его под существующую музыку,— Арам Хачатурян с трудом соглашался на купюры (убрать удалось лишь пару танцев народов СССР, пляшущих в последнем акте на свадьбе героев) и уж тем более не собирался переписывать балет. Тем не менее Вилен Галстян, отважно отказавшись от диверсантов, геологов и колхозников первоисточника, сконцентрировался на любовном треугольнике. Исторические несуразности исчезли, зато забуксовала событийность: действие балета, сопровождаемое кипящей медью музыкально-политических бурь, все три акта топчется на месте: Гико, отвергнутый Гаянэ в начале первого акта, вновь и вновь пристает к девушке со своей любовью, его счастливый соперник Армен каждый раз защищает любимую от домогательств. Народ, довольно индифферентно обрамляющий страсти главных героев, вступает в конфликт лишь к концу второго акта, когда отчаявшийся Гико похищает неуступчивую Гаянэ. Он, разумеется, пойман, изгнан, а третий, свадебный, акт держится на двух хитах — лезгинке и знаменитом «Танце с саблями».
Ценность привезенного балета «Гаянэ» — в его исторической неизменности: это образчик советской хореографии 1970-х во всех ее типических чертах и особенностях, вдохновленных тогдашним эталоном — балетами Григоровича. Классические танцы кордебалета, стилизованные под национальные; целомудренные адажио с верхними спортивными поддержками, аттитюдными позами балерины на торсе партнера и крестообразным возлежанием на полу одетых протагонистов (намек на их интимную близость); вращательные и прыжковые достижения, занимающие львиную долю вариаций; непременная погоня с неизменными па-де-ша, динамичный рисунок массовых танцев и безликость универсальных штампов балетной лексики — все это сейчас выглядит по-музейному: аутентично и назидательно. Оживляют действие восстановленные декорации Минаса Аветисяна, несовременно жизнерадостные и экспрессивные,— лазурь небес, золотая охра заплатанных стен, авангардистские женские фигуры занавеса просцениума, перекошенные домики задника. Художник превратил сцену в серию самодостаточных станковых полотен: их интересно разглядывать поверх танцующих фигурок.
В танцующий кордебалет пристально вглядываться не следовало. Армянская труппа, не избалованная щедрым финансированием, весьма неровная — и по возрасту, и по физическим данным, и по качеству исполнения. Попадаются и драгоценные экземпляры: так, в четверке поселян-корифеев буйной шевелюрой и статью принца выделялся высокий красавец с прекрасными ногами и широкими жестами. Хочется верить, что этот перспективный, оставшийся безымянным солист уже отслужил в армянской армии, в отличие от лучшего артиста труппы — 18-летнего Размика Марукяна, исполнителя роли Гико, для которого выступление в Большом стало последним перед солдатской службой. Что станет через два года с его мягкими ногами, прекрасной стопой, шпагатной растяжкой, гибким стройным телом и артистической пылкостью — лучше не думать. В московском же спектакле очарование юного танцовщика, назначенного на роль отвергнутого любовника, внесло в балет изрядную долю абсурда. Когда немолодая Гаянэ Сюзанны Пирумян с отвращением отвергает поэтичного юношу, предпочитая ему основательного Армена (Рубен Мурадян), похожего на секретаря парткома 1970-х; когда дородный рослый Армен сталкивается в прыжке со своим тоненьким соперником, толкая того вместо груди животом; когда малыш, ревниво размахивая кинжалом, пытается разлучить милующуюся парочку, годящуюся ему в родители,— незапланированный комический эффект переворачивает смысл мизансцен с ног на голову. Но не суть самого зрелища: кастинг «застойной» «Гаянэ» вполне соответствовал геронтофильской моде 1970-х с ее почитанием возрастных «заслуженных» и «народных».
Армянская диаспора, заполнившая зал Большого театра, реагировала на происходящее без чрезмерного патриотизма — строго по делу. Не поддавалась на вымогающе-неторопливые поклоны Рубена Мурадяна, опытность которого обеспечивала танец без срывов, но и без взлетов; не слишком сочувствовала притворной скорби суховато-рациональной Гаянэ, живо реагировала на стремительные виртуозности легконогого юркого Ваагна Маркаряна (Карен), адекватно оценивала вращательно-пуантные испытания, выпавшие на долю Мери Оганесян (Нунэ). Самые пылкие овации достались массам: ударной «Лезгинке» и культовому «Танцу с саблями», сочетавшему в этой постановке бесчисленные трамплинные прыжки кордебалета с бесконечными большими пируэтами главных героев. Уже после финальных поклонов музыкальный руководитель ереванского театра Константин Орбелян, подменив в яме седовласого Атанеса Аракеляна, грянул «Танец с саблями» на бис, и мигом сориентировавшиеся артисты балета поддержали пляской оркестровое tutti — явно не желая расставаться с главной сценой России, на которой они выступили в первый и, возможно, последний раз
