Сегодня исполняется 100 лет со дня рождения лауреата Нобелевской премии Льва Ландау. Почему физики называли его гением? Какова его роль в атомном проекте и почему он не любил об этом вспоминать? Зачем он ездил к Бухарину? Как сумел преодолеть свою застенчивость и робость? Какие стихи особенно любил? Об этом корреспондент «РГ» беседует с учеником великого физика, академиком РАН Исааком Халатниковым.
Российская газета: Оценить суть работ Ландау могут только специалисты, которые называли его гением. А можно широкой публике объяснить, в чем это проявлялось?
Исаак Халатников: Он сам на это ответил, ведь говорил: я чемпион мира по технике. Что это значит? Сложнейшие задачи математической физики он всегда решал первым. Кажется просто невероятным, но Ландау обходился без черновиков, писал сразу набело. На ваших глазах происходило почти чудо. Я видел это много раз, но каждый раз поражался. Обычно ученый «марает» множество бумаг, прежде чем получит ответ. А тут не одной помарки, хоть сразу печатай.
РГ: Говорят, так же творил Моцарт. Например, увертюры к некоторым своим знаменитым операм он писал прямо перед премьерой и раздавал ноты оркестрантам, когда публика уже занимала места.
Халатников: Да, наверно, Ландау можно назвать Моцартом в науке. Но вот интересно, как он сам себя оценивал. Лев Давидович обожал все классифицировать. Ученых он измерял по логарифмической шкале. Это значит, что физик, например, второго класса сделал в науке в десять раз меньше, чем первого. В «половинный» класс он поместил лишь Эйнштейна, в первый — знаменитых творцов квантовой механики Бора, Гейзенберга и Дирака, а себя лишь во второй.
Ландау можно называть феноменом, потому что он знал в физике все. Внес ясность в самые разные направления этой науки. Запутанные и сложные проблемы становились простыми и ясными после того, как он ими занимался.
Но он был не только великий ученый, но и великий учитель. Ландау создал в нашей стране школу физиков-теоретиков, многие из которых стали выдающимися учеными мирового класса. А началось все, когда он уехал работать в Харьков и стал читать лекции. В аудиториях собирались толпы студентов. Конечно, Ландау поражал особым блеском, образностью мышления, но главное — он необычно излагал предмет. Такого никогда не слышали.
РГ: А что он внес нового?
Халатников: До него была старая школа преподавания научных дисциплин. Скажем, теоретическую механику читали несколько лет, а он — всего полгода. Ландау в корне изменил сам подход к обучению, он все курсы начинал с того, что давал некоторые общие принципы, а затем из них формулы сыпались как из мясорубки. Такая логика производила на студентов сильнейшее впечатление. Так раньше не учили. Он создал новый стиль изложения науки. Поэтому его книги переведены на многие языки, по ним учатся во всем мире.
Кстати, в 1935 году он специально поехал к Николаю Бухарину, который был главным редактором газеты «Известия» и курировал науку. Хотел убедить политика, что надо изменить систему образования в вузах. И убедил, так как в «Известиях» появилась статья Ландау «Буржуазия и современная физика». В названии, конечно, отражен дух времени, но по сути она была революционна.
РГ: А как появился знаменитый теорминимум Ландау, который почти за тридцать лет сумели сдать всего 43 человека?
Халатников: Он настолько поразил молодых ученых, что именно с ним все захотели работать. Но на такую армию его, естественно, не хватило бы, поэтому он придумал систему отбора — теоретический минимум. Это были девять экзаменов, два по математике, семь по теоретической физике. К этому испытанию готовились по полгода, а некоторые по году. Сдавшие обязательно получали доступ к «телу» Ландау.
Кстати, это выдвинутое им же условие налагало на него жесткие обязательства, а порой ставило в сложные ситуации. Например, когда в
Вообще он был не просто учителем в конкретной науке, а учителем в библейском смысле слова. Ведь наука не просто формулы, это особый мир. Здесь крайне важны моральные принципы, нравственность, дух свободы, равноправия. Ландау притягивал своим бескорыстием, открытостью, в нем никто не видел патриарха, это был простой, очень естественный, доступный, удивительно жадный до жизни человек, с прекрасным чувством юмора. Но в то же время борец со всякими приспособленцами и очковтирателями в науке. Здесь он отличался беспощадностью, находил очень обидные слова.
РГ: Мало кто знает об участии Ландау в атомном проекте. А ведь вы в одной из статей пишете: «То, что сделал Ландау, в СССР не под силу больше никому». О чем речь?
Халатников: Требовалось рассчитать атомную, а потом водородную бомбу. Это были очень громоздкие уравнения математической физики. Если их решать в лоб, потребовались бы годы, ведь тогда никаких компьютеров не было и в помине, считали на электрических арифмометрах фирмы «Мерседес». Под руководством Ландау были разработаны принципиально новые методы расчета, создан новый математический аппарат. Потом я узнал, что с подобной проблемой столкнулись и американцы. Там группу возглавлял великий математик фон Нейман.
РГ: Почему Ландау не любил вспоминать о своем участии в этом проекте?
Халатников: Как только умер Сталин, он мне сказал: «Все, я больше его не боюсь и выхожу из игры. Забирай у меня дела». Так я возглавил это хозяйство.
К работе над атомным проектом он, как и любой из нас, относился очень добросовестно, но ушел, как только появилась возможность. Он считал, что укрепляет мощь своего злейшего врага и его приспешников. Ведь Ландау был арестован в 1938 году и почти год провел в тюрьме. Он никогда об этом не забывал. А спас его Капица.
РГ: Вокруг Ландау много мифов и легенд, очень непросто отделить правду от вымыслов. Например, некоторые авторы пишут, что все годы КГБ вело за Ландау охоту. Не преувеличение ли?
Халатников: Об этом можно прочитать в опубликованном письме генерала КГБ Серова. Оно было направлено в ЦК КПСС, когда Ландау хотел выехать в командировку за границу. Там, в частности, сказано, что близкие друзья, читай стукачи, не рекомендуют отпускать ученого, так как его ближайшее окружение, читай коллеги, создало вокруг него ореол непогрешимости, а потому он может не вернуться. И в том же письме сказано, что сведения получены от друзей, а также техническими методами. Приводятся некоторые высказывания Ландау, в том числе слова: «Я здесь ученый раб». Понятно, что его кабинет был напичкан микрофонами.
РГ: Многие из знавших Ландау отмечали, что в нем сочеталось как бы два человека. Один резкий, задиристый, другой — робкий, застенчивый. Какой же он был?
Халатников: В молодые годы — очень застенчив, страдал комплексами. Но проявил огромную волю, постоянно себя преодолевал и с годами в любой аудитории, с любыми собеседниками чувствовал себя как рыба в воде. Завоевал право всегда, в любых обстоятельствах быть самим собой. А это дорогого стоит.
РГ: Он якобы имел славу Дон Жуана. Это миф или доля истины здесь есть?
Халатников: Чтобы понять отношение Ландау к женщинам, приведу вам лишь одну его фразу, которую он нам не раз говорил: «Я чемпион, я любил Кору (жена Ландау — ред.) 12 лет». Что это значит? Для него слово «любовь» имело особое значение. Прежде всего это острота чувств. Если она уходила, уходила и любовь.
Да, у него были увлечения, но не романы в привычном смысле этого слова, а очень серьезные отношения, где на первом месте была настоящая любовь. Сколько? Меньше, чем пальцев на одной руке. В общем, все разговоры о донжуанстве Ландау — полная чушь.
РГ: Читал, что на знаменитом
Халатников: Так как Ландау не пил, то на сцене он лишь чокался с очередным поздравляющим и передавал рюмку «дежурному выпивале». Естественно, они менялись, иначе людей пришлось бы выносить. Ведь поток чествователей был огромным. Хочу уточнить, что сам я выпивалой не работал, «удовольствие» получали другие.
Славословие, доклад о жизни и научной деятельности юбиляра были категорически запрещены, нарушителей штрафовали, а в гардеробе висел плакат: «Адреса сдавать швейцару». Ландау подарили медаль с его профилем и надписью на латинском «Ot duraca slychu», одно из любимых выражений Льва Давидовича. Подарили ему мраморные скрижали — «Десять заповедей Ландау», на которых выгравированы десять формул наиболее значительных его открытий.
РГ: Что его интересовало помимо науки?
Халатников: Все, что происходит в мире. Утро у него начиналось с чтения газет. Прекрасно знал историю, наизусть читал множество стихов, особенно Лермонтова, Константина Симонова, Некрасова, Жуковского. Очень увлекался кино, как, впрочем, все физики. Помню, какое огромное впечатление на нас тогда произвел фильм с Жаном Габеном «У стен Малапаги». Академик Тамм даже предложил ввести тест на интеллигентность по тому, как человек относится к этому фильму.
РГ: Сегодня есть в мире физики уровня Ландау?
Халатников: Думаю, что нет. Но сейчас иное время, иные задачи. В нашей науке гигантами сделано невероятно много, созданы блестящие теории, и сейчас нужен прорыв: создание единой теории, которая бы их всех объединила. Задача невероятной сложности. Иногда мне кажется, что современный человеческий мозг не в состоянии все это охватить. Но это уже другая история.
Просто отец
Корреспондент «РГ» связался с сыном Ландау, который живет в Швейцарии.
Российская газета: Говорят, что жить под одной крышей с великим человеком очень непросто. Он вас
Игорь Ландау: Отец был жизнерадостным, простым человеком, с чувством юмора, поэтому жизнь в нашем доме была легкой. Может быть, в
Что отец гений, я никак не ощущал. Для меня он был просто моим отцом. Наверное, поэтому он меня ничем не поражал. Дома он работал, лежа на диване. Практически никогда — сидя за столом. Выглядело это всегда очень просто — бумага, ручка и какая-нибудь книга или журнал, чтобы удобнее было писать.
РГ: О чем вы с ним говорили? Может быть,
Ландау: Обсуждали самые разные темы, ведь он всем интересовался. Очень любил рассказывать об исторических событиях — удивительно хорошо знал историю. Думаю, лучше многих специалистов.
РГ: Повлиял он на ваш выбор профессии? Ведь вы тоже стали физиком?
Ландау: Он был человек очень либеральный, во всяком случае в быту. Я никогда от него не слышал никаких нотаций. Тем более он на меня не давил при выборе увлечений. Одно время я «заболел» химией, думал посвятить себя этой науке, потом стало скучно и занялся физикой.
РГ: Многих интригует тема «Ландау и женщины». Известна его теория о полной свободе в отношениях мужа и жены. Была такая свобода между вашими родителями?
Ландау: Да, в родительских отношениях существовала полная свобода. Подобная жизнь была не очень простой для моей матери, которая хоть и согласилась с таким положением вещей, но немало от этого страдала.
РГ: Каково его отношение к искусству?
Ландау: Отец очень любил все виды искусства, кроме музыки, оперы и балета. Отдавал предпочтение Льву Гумилеву, Константину Симонову, стихотворным переводам Пастернака. Любил живопись и скульптуру. Помню, что он восхищался Верой Мухиной, ему нравились деревянные скульптуры Коненкова, с которым был знаком. Однажды он даже взял меня, еще ребенка, к нему в мастерскую.
РГ: Расскажите немного о себе. Где вы сейчас работаете?
Ландау: Я экспериментатор, занимаюсь физикой низких температур в Бернском университете.
