«Квартет И» начался 25 лет назад с эксцентрики и кабаре. Их долго числили по разряду развлекателей, эстрадников, а некоторые и сейчас так считают, несмотря на то, что их юмор гораздо ближе к чеховскому, чем к «аншлаговскому». Театр — не театр (Барац утверждает, что они на самом деле рок-группа), всерьез-невсерьез — эти четверо всегда стояли особняком и балансировали на грани, чем и интересны.
— История многих рок-групп, раз уж вы назвали себя рок-группой, начинается с клятвы стать звездами и заработать миллион.
— Какой там миллион. Мы вообще ничего тогда не планировали: хотели играть спектакли и чтоб нас любили. Это более чем сбылось. Помню, как получали на всех долларов двести в месяц, и Слава Хаит говорил: «Вот если б мне дали сейчас пятьсот, я бы лет десять вообще уже ничего не хотел». Года через два аппетит вырос: «Вот если бы дали тысячу…». По-настоящему зарабатывать театром мы стали только в 2000-м с появлением спектакля «День радио». А до этого были какие-то левые дела, выступления по клубам, репризы.
Фото из архива театра. Леонид Барац — второй слева
— Но не голодали же?
— Случалось и такое. Был момент, когда мы остались вообще без денег. Нас обули в наперстки на Калининском проспекте, рядом с тогда еще сидящим там Калининым. Какой-то человек подошел и сказал: «Сапоги нужны? У меня есть по дешевке». А тогда это было актуально, мы повелись. Зашли в подъезд. Он звонит в дверь и говорит: «Не открывают. Давайте пока поиграем». С ним был еще как бы покупатель. Оба неплохие актеры, кстати. И началось. Мы спустили все деньги! Хорошо, что родители присылали нам посылочки из Одессы: мясо с Привоза, котлеты, битки… Две огромные сумки приезжали с одесским поездом на Киевский вокзал, этим мы и питались.
— 1990-е были не вашим временем. Слишком жестко, слишком много экшена. Жизнь менялась стремительно, не было возможности остановиться и поговорить по душам. А у вас как раз на этом все строится. Пик «Квартета» — все-таки 2000-е. Эпоха, когда можно было с удовольствием трепаться о пустяках. А уж «День выборов» — просто гимн нулевым. Страна тогда думала так же, как ваши герои: мы занимаемся всякой хренью, за это отлично платят, прикольно проводим время, да еще и посмеиваемся над этим. Хотя если вдуматься, эти ваши доморощенные политтехнологи — циничные негодяи.
— Ну, не негодяи. Обаятельные прохиндеи, так скажем. Да, был период, когда мы стали модными и актуальными, чего, кстати, не ожидали. Но надо понимать, что «День выборов» — редкий случай прямой сатиры в нашем репертуаре. История о людях, которые за деньги готовы на что угодно. Наверно, кто-то считал это как гимн, вы правы, но это скорее слепок своего времени. Сегодня мы не сели бы писать ни «День радио», ни «День выборов», а если б сели, это была бы другая история, скорее всего трагическая. Страна загнана в совершенно другие обстоятельства. Там была надежда, сейчас ее нет. Страна из-под нас просто уехала. Поэтому в театре «День выборов» мы уже не играем, сняли с репертуара.
— И многие об этом жалеют. Здорово же вот так поехать повалять дурака, сфальсифицировать выборы по заказу олигарха. Картинка! Чем-то подобным занимались тысячи людей и абсолютно не ощущали, что что-то плохое делают. Все как бы договорились, что они хорошие, а даже если и не хорошие, то все равно — пускай. Эта история многих примиряла с собой, со своей не очень красивой жизнью.
— Редко кто ощущает, что делает что-то плохое, мозг всегда находит оправдание и рассказывает тебе, что ты хороший несмотря ни на что. В нулевых все добродетели заменились одной — успешность. Если ты успешен, ты хороший, ты молодец. А каким образом достиг этого успеха, почему у тебя столько денег, это уже никого не волнует. Об этом наш спектакль «В Бореньке чего-то нет». Кинорежиссер (его играет Максим Виторган) когда-то снял во ВГИКе учебную работу, она всем понравилась и даже получила какой-то приз. А потом завертела жизнь. Снимал рекламу, боевики. И к сорока четырем понял, что всю жизнь занимался не тем, чем хотелось. Живет не с той женщиной и вообще все у него не так. И вот он собирает друзей, находит деньги и начинает снимать кино — такое, о котором когда-то мечтал. А в итоге приходит к мысли, что он средний человек, не более. И теперь с этим пониманием надо жить.
Фото из архива театра
— Рефлексия успешного неудачника. Она у вас всюду, во всех спектаклях. Новый фильм тоже на эту тему?
— Ну, можно сказать, но немного в другом разрезе. Он о взрослении, о том, что пора уже принять себя и быть счастливым. Там это в конце звучит перед титрами: «Будьте счастливы при малейшей возможности».
— Вся эта философия меркнет на фоне того, что в фильме играет Михаил Прохоров, счастливый при малейшей возможности. Прохорова-актера мы еще не видели. Всех, конечно, волнует, как он там оказался и что делает.
— Играет самого себя, но такого, немножко гротескного. Поднимает трубку и произносит: «Миллиардер Прохоров слушает». И еще говорит: «Деньги — они же цветы жизни». Мы с ним познакомились за полгода до того, как он выдвинулся в президенты. Так получилось, у нас есть общий друг. А поскольку сюжет про деньги, то он в кадре более чем уместен.
— Это уже третье кино из линейки «О чем говорят». Будет продолжение?
— Нет, тема закрыта, дальше надо делать что-то совсем другое. Мы, собственно, уже делаем. Я имею в виду спектакль «Квартетник». Это чистые разговоры, там нет даже попытки сюжета. Свободная форма — сидим и разговариваем. По моим ощущениям, обществу, стране, городу остро не хватает нормального разговора. Все очень формализованы, закрыты, отстранены.
— Вот с этим вам тяжело придется. Как вести человеческий разговор с теми, кто заранее уверен, что прав, и готов слушать только то, что эту его правоту подтверждает? Первый вопрос в разговоре «Как сам?», а уже второй — о политике. И сразу все переходят на крик. Как шутить в эпоху всеобщего озлобления?
— Да, тяжело. Когда сидишь и завидуешь кому-то или злишься — это одно. А когда твою злобу и зависть называют «праведным гневом», как делает сегодня государство, — это уже другое, это явная апелляция к самым низменным качествам. Но что ж теперь, не шутить? Юрий Никулин рассказывал, как во время войны они шли с разведвзводом в немецкий тыл и лоб в лоб столкнулись с немецкими разведчиками, которые шли в наш тыл. Сели по разные стороны дороги, а один из немцев перепутал стороны и сел к нашим. Понял, что ошибся, выскочил и кубарем к своим. И те, и другие засмеялись. А после того как посмеялись, стрелять друг в друга было уже неловко. Ну, как-то неорганично. Встали и разошлись в разные стороны.
— Отличная история. Но нам за нее обязательно кто-нибудь пришьет глумление над героизмом советского воина. Хотя никакого глумления тут нет даже близко. Но — такая эпоха.
— Давайте спишем все на Никулина, я думаю, его уже привлекать к ответственности не станут. Да, правда, что ни скажи, попадешь под какую-нибудь статью. Но я думаю, мы и это переживем. Люди же ходят по улицам, видят, что происходит. И когда, в конце концов, пропаганда с реальностью так разойдутся, что никакой мозг не сможет их свести в одну точку, это пройдет.
— Кстати, о глумлении. Не помню у вас ни одной злой шутки. Вот так, чтобы кого-то обидеть. Злой смех и добрый — есть такая проблема?
— Безусловно. Добрый смех — с любовью к людям. Как у Жванецкого, например. Сразу видно, что своих персонажей он любит. И нет никакого ощущения превосходства. Противоположность ему — смех, построенный на принижении, нахлобучивании, издевательстве. Как в случае с покойным и уважаемым мною за многие вещи Задорновым. Понимаю, что сейчас навлеку на себя чей-то гнев, но это чудовищно — то, что он говорил про малазийский боинг: «Упал, потому что тяжелее воздуха». А вы знаете, что эта шутка на самом деле наша, а не его? Давным-давно он пришел к нам и купил какое-то количество шуток, в том числе эту. Только в нашей версии речь шла о запуске ракеты, в которой людей не было. Никто не погиб.
Ян Шенкман
