Все знают, что Юрий Башмет играет на альте. Многие читали знаменитый в 1980-х роман Владимира Орлова «Альтист Данилов». Но не очень многие помнят, как писатель Орлов пришел на телепрограмму Башмета «Вокзал мечты» и принес в студию свой роман, изданный на японском языке. И на обложке этого издания, представьте, был портрет... Башмета. Потому что в представлении миллионов людей по всему миру два этих понятия — альт и Башмет — стали неразрывно связанными.
Впрочем, в привычных рамках Юрию Абрамовичу давно тесно, сейчас он возглавляет несколько оркестров, в том числе и созданный им Всероссийский юношеский. Возникло уже и такое явление, как театр Юрия Башмета. Очередная премьера — на Зимнем фестивале искусств, который тоже придумал Башмет. Сегодня этот смотр откроется в Сочи уже в 11-й раз...
— Юрий Абрамович, такое ощущение, что вам постоянно хочется расширить рамки музыкальных программ, в вашем кругу то и дело возникают совсем, казалось бы, неожиданные люди. Например, Константин Хабенский...
— Как возник союз с Костей, сейчас уже трудно вспомнить. По-моему, это была импровизационная идея — читать текст «Калигулы» Камю, наложенный на музыку Шуберта «Девушка и смерть». А самая знаменитая из наших совместных работ — спектакль «Не покидай свою планету» по «Маленькому принцу» Сент-Экзюпери. Это с успехом показывалось в разных городах и даже шло два года в репертуаре театра «Современник». Сейчас повторим это в Сочи. А нашу «Фантастическую Кармен» вы видели?
— Даже дважды.
— Этот спектакль по опере, балету и драме, впервые представленный три года назад, сейчас еще вырос. Вообще считаю, мы открыли новый жанр — не знаю, как его назвать, но эти постановки на основе великих оперных шедевров, по-моему, отвечают на важный запрос времени. Сегодняшний мир — мир скоростей. Знаю примеры, когда люди, не слишком искушенные в оперном искусстве, тратили огромные деньги на билет, допустим, в театр «Ла Скала» — летели в Милан сломя голову и, попав на Вагнера, потом с тоской следили за ползущими на часах стрелками. А на наши постановки — например, «Фортунатиссимо, или Безнадежно счастливый человек» (это фантазия на тему музыки и жизни Россини) — приходят семьями, стар и млад.
В Сочи мы собираемся представить премьеру нашей версии «Пиковой дамы». Подробности пока не выдам, но скажу, что меня там хотят задействовать помимо дирижерской и в драматической роли: Вообще же, думаю, пора искать свою постоянную площадку. Почему не быть на свете Театру Юрия Башмета?
— Про ваш Юношеский симфонический оркестр говорят: Россия ищет национальную идею — так вот же она!
— Да, это сказал Никита Михалков. А его папа говорил так: сегодня дети — завтра народ... Меня беспокоило, что наши великие традиции стали размываться. Помню консерваторию моей юности, где Ойстрах и Коган передавали свои заветы новым поколениям. Но пришла перестройка — и те, кто принял эти заветы, стали разъезжаться. Это неплохо, в мире еще лучше узнали и оценили русскую школу. Сегодня молодые ребята востребованны, вижу это по программам международных фестивалей: Юрий Ревич, Марк Бушков: О Максиме Венгерове уже и не говорю. Но школа должна воспроизводиться! Одаренные российские мальчишки и девчонки должны знать, что их талант будет востребован в собственной стране. Так возникла идея юношеского оркестра.
А параллельно — системы образовательных центров: сейчас их шесть, скоро будет 12. Проехав с прослушиваниями четыре десятка городов, вижу, что возникло целое движение. Одна девочка из Екатеринбурга с первого нашего призыва подросла, и сейчас она — студентка Московской консерватории...
— Постойте, не та ли, о которой вы с восхищением и печалью говорили несколько лет назад, что-де есть чудесная девочка на Урале, но она собирается строить жизнь в Германии?
— Та самая, Саша Зверева. Она поездила с нашим оркестром, повидала Женеву, Милан, Вену, получила там мастер-классы. И остановила выбор на Москве, чему я несказанно рад. На днях Саша выиграла международный конкурс флейтистов. А совсем недавно мы услышали потрясающую девочку из Барнаула, Валерию Афанасьеву. Ей 14 лет, а она так сыграла труднейший каприс Паганини, что можно записывать и на «Грэмми» претендовать.
— И тоже в Москву рвется? А регионам не обидно?
— Это тонкий вопрос. Помню, как мама впервые привезла меня из Львова, где мы тогда жили, в Москву на консультацию к знаменитому альтисту и педагогу Федору Дружинину. Он меня послушал и сказал: вы, наверное, хотите, чтобы его взяли сейчас в Центральную музыкальную школу? Но тогда ему придется жить в интернате. А во Львове он дома, и я вижу, что его прекрасно учат. Пусть заканчивает школу там, и я его с удовольствием приму в консерваторию.
В стране до сих пор остается множество замечательных музыкальных школ. Но Москва и ее консерватория — нечто особое. Поступление сюда — огромный рывок. Никогда не забуду концерты Ойстраха, Ростроповича, Гилельса, Рихтера, на которые мы прорывались: Потрясающий звук Владимира Спивакова, уникальная свобода игры Гидона Кремера, и в центре этой плеяды звезд — победительный Виктор Третьяков: Такой концентрации музыки не было больше нигде. Это стимулирует невероятно. В программе первого курса не было квартета, но мы с друзьями очень хотели играть, репетировали ночами. Квартет распался, но его дух, уверен, живет в каждом из нас.
— В какие из моментов прожитой жизни вам хотелось бы вернуться?
— Наверное, в те, когда я совершил что-то, что сегодня желал бы исправить. Меня, бывает, спрашивают: отчего вы не сыграли, допустим, Альтовый концерт Хиндемита? Отвечаю: прекрасный концерт, но Хиндемит писал его для других исполнителей. А у меня обязательства перед теми, кто писал в расчете на мое исполнение. Полсотни таких сочинений уже сыграл, но есть до сих пор не сыгранные. К сожалению, иные долги уже не отдашь. Например, перед Олегом Каганом. Он очень хотел сыграть со мной Концертную симфонию Моцарта, но мы ее уже играли со Спиваковым. На Западе такое не было бы проблемой, в России по-другому, Олег это знал: «Я обожаю эту музыку, но подожду, когда вы наиграетесь и сделаете запись, тогда настанет мой черед». Но тут он заболел. Я, насколько мог, изменил планы, и мы с ним все-таки пять раз сыграли «Кончертанте» в разных городах, последний — в баварском Кройте за два дня до его смерти. Но главной его мечтой было выступить с Концертной симфонией в Большом зале Московской консерватории. Уже и день был назначен, но Олега не стало. Тогда мы достали огромный экран, повесили его на сцене и дали нашу зальцбургскую запись: Это, кстати, была идея моей жены.
— У вас в кабинете чудесные семейно-музыкальные фотографии. Вот на этой вы с Натальей на сцене Малого зала консерватории. Дуэт!
— Это студенческие годы. Не помню, что мы играли, но точно, что уже был роман. Наташа победила всех моих тогдашних знакомых девушек чувством юмора. У нее прекрасный вкус, в том числе музыкальный. Не могу назвать ее религиозным человеком, но живет она по заповедям.
— А эта ваша фотография — что, где, когда?
— Судя по положению моей левой руки, это Концерт Шнитке. Где еще такие высокие ноты? По-моему, это во Франции, в Туре, Валера Гергиев дирижировал — 1987 год, еще до Мариинского театра, но публика его уже очень полюбила.
— Вы упомянули Львов — один из главных городов в вашей жизни. Но не так давно Львовская музыкальная академия вычеркнула вас из списка почетных профессоров как одного из подписавших письмо в поддержку политики России в Крыму.
— Ну, они заложники ситуации, прогнулись под нее. Что анекдотично, я сам только тогда узнал, что был почетным профессором. Но ведь там уже давно не осталось людей, которые меня учили и кому я благодарен. Скорее, эту акцию можно рассматривать как еще одну попытку пиара на моем имени: А город потрясающий. Он всегда был в оппозиции, прежде всего по отношению к Киеву, который воспринимался как брат Москвы. Львовяне тяготели к Западу, Польше. Синагоги, в других местах закрытые, там действовали, в одну из них ходил мой дедушка — фронтовик, армейский запевала, дошедший до Берлина. Во Львове я прожил с 5-летнего возраста до 18-летнего. При мне не стоит секретничать по-польски. А по-украински заговорю на второй же день пребывания в стране. Львов для меня — это потрясающая архитектура, песни «Битлз», первое вино, первая сигарета, первая влюбленность: Он со мной до конца, включают ли меня в какие-то списки или не включают.
— Расскажите о перстне и медальоне, которые вы, по-моему, никогда не снимаете.
— Перстень — это для веса! Хотя купил я вещь от вынужденной праздности. Был в аэропорту Эйлата, пять часов задержки рейса, надо чем-то себя занять. Несколько киосков, в том числе ювелирный. Никогда не покупал себе колец, считая, что плохо, когда у исполнителя что-то блестит на руке и отвлекает внимание. Но это кольцо было матовое, плоской формы, темно-зеленое, украшенное звездочками — будто из наших старых киносказок. Взял! Через несколько лет меня увидел с ним Айзек Стерн. И, как мне потом доложил один из его учеников, страшно ругался — он подобных «украшательств» не выносил. И все музыканты свои кольца перед игрой снимали. Но мне как-то сошло с рук.
А потом я это кольцо потерял. И обнаружил, что мне без привычной тяжести играть некомфортно. Опять-таки в аэропорту, на этот раз в Хельсинки, присмотрел два перстня, и они вместе как раз заменили по весу тот один, прежний. С тех пор их и ношу. Недавно на концерте рука вспотела, и одно кольцо слетело. Концертмейстер оркестра его поймал. Пока я доигрывал, понял, что дополнительный вес мне уже не нужен. Так что сейчас я их ношу уже как талисман.
А медальон мне подарили четыре года назад в Тбилиси. Я туда поехал впервые после августовской войны выступить в благотворительном концерте в поддержку местной музыкальной школы. Ее директриса — родная сестра режиссера Резо Гигинеишвили, мужа Нади Михалковой, а мы с Михалковыми дружим — соседи по Николиной Горе. Я, честно, волновался — как примут. Но Гия Канчели успокоил: не волнуйся, тебя встретят с любовью. Три дня прошли потрясающе, а во время концерта явились какие-то демонстранты, стали шуметь, требовать, чтобы меня посадили в тюрьму. А я как раз музыку Гии Канчели играл, и эти крикуны испортили исполнение пьесы выдающегося грузинского композитора.
Я расстроился, но тут вдруг звонок — зовут в резиденцию патриарха Илии. Я поехал. За полтора часа, что мы с ним были, патриарх ставил мне свою любимую музыку, попросил сыграть Баха, мы пили чудесное красное вино. Когда прощались, он мне вручил этот медальон с Георгием Победоносцем — хранителем Грузии. И, получается, и моим хранителем — я же Юрий, Георгий, это одно имя. С тех пор снимаю его только на ночь. С кольцами история, может быть, скоро закончится. А вот с Георгием не расстанусь никогда.
Сергей Бирюков
