Позвольте заметить вам, господа, о некоторой закономерности российских смут. Помимо всего прочего, они способствуют резкому рассеянию населяющих страну жителей. При этом рассеянию наиболее энергичных, способных жителей. Сотни тысяч в мгновенье ока оказываются столь далеко от незабвенной альма-матер, что только диву даёшься способности скоростного переселения наших неуёмных граждан. С приспособлением, правда, несколько хуже. Быстро пропадает азарт и наступает чисто российское явление — хандра и ностальгия по родному хаосу.
В этом мутном потоке выделяется очень небольшая, сверкающая этнокультурная группка романтиков, которых влекут не деньги и слава, а возможность увидеть и познать чудеса мира, показать аборигенам и свои … чудеса.
Позвольте мне назвать их «левши».
В самом конце аж прошлого тысячелетия попал я в Канаду. Ну не просто так, конечно, а основательно подготовившись.
Так вот позвонил мне
Рукой, не рукой, но недалече в
Разозлился я тогда. И вот это предложение.
Приезжай, ответил я приятелю, вдвоём сподручнее будет. В одиночку в маршрут не ходят. Старый закон тайги. Ну вообщем скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Лишь на следующий год приятель смог приехать и мы, на мощной «Montana» быстро домчались до канадской границы. Первую сотню вёрст ещё ощущали крики и призывы моей супруги — … вернись, мол, вернись, носки тёплые забыл…Потом всё стихло.
Успели таки добежать до канадской границы.
Выбрались на широтную, великолепную первую канадскую федеральную трассу и …понеслись. Естественно, что увидишь на скорости
Они и есть истинное лицо страны. Вспомните городки северной и северо-восточной России, южной Германии, а архаичные городки Кордовского халифата на юго-востоке Испании… Не помните! Ну не буду травить душу. В общем, оказались мы на крайнем юго-востоке штата Альберта в районе бесчисленных озёр, островков многочисленных рощ, редких ранчо и сонных городков как две капли воды подобных друг другу. Чуть ли не в каждом из них встречались мы с представителями украинской общины, вели чинные, скучные беседы, выслушивали лозунги, не отличающиеся добротой или хотя бы малым уважением к земле предков и настроение наше …портилось. Вести дебаты, которые мы было начали, поначалу было смешно, потом стало и опасно. Ещё побьют!
Пора было возвращаться.
И тут случай, как тончайший луч солнца, высветил, выхватил из мрака … лицо. Случилось это в городке Skiff, на штатской 61 трассе. Сидели мы в обед кажется в единственном бистро, более или менее приличном и молча, медленно, скучно тянули пиво. Такими же были и мысли. Звякнул колокольчик на входе и вошла. Нет! Не женщина с дикого Запада, в сомбреро, рваных джинсах и с плёткой в руках, не эмансипированная полуодетая особа из Чикаго или Торонто, а большая русская баба. В ярком сарафане и с сумками в руках. Не стесняясь, она обернулась и в дверь, громким окающим голосом, пропела: «Степан! Ну где ты там запропастился …брось её, иди сюды …кушать давно пора, да и горло промочить»
Это было так неожиданно, что мы привстали и замерли, глядя на бабу и на дверь бистро. Прошло минута. Баба в сарафане, увидев наши недоуменные позы, тоже было остановилась, сощурилась в полумраке, пристально разглядывая нас, потом решительно подошла. Рот раздвинулся в широкой улыбке — «Вы, мистеры, наверное российские, местные так не встречают.» Первым очнулся мой приятель. Такой бессмысленной, доброй, всеобъемлющей улыбки на его заросшем лице я не видел с того тридцатилетней давности дня, когда он сообщил о рождении сына.
«Кто вы, рязанская Афродита, из какой морской пены вас выбросило в эту пустыню?»
«Ну уж и скажите… из какой такой пены… разве ж из пены сделаешь такое» — и она горделиво положила руку на необъятную грудь.
Тут рванулся я и предложил вместе пообедать.
«Ну так давайте … сейчас мой Стёпушка как раз и появится … вы, я гляжу, люди приезжие, солидные, почему ж не уважить …друг друга… только мы без размаха, домашние мы, а в городу бываем редко… вот только если перекусить.»
В дверях показался худощавый, среднего роста мужчина с копной рыжих волос. Остановился, удивлённо посмотрел на супругу в окружении незнакомых людей, но увидев её улыбку, тоже ощерился и двинулся к нам.
В общем, через пару-тройку часов мы подъезжали к небольшому домику Степана Кудри, что приютился на опушке рощи. Чуть ниже, по пологому склону холма, блестели синие воды петлеобразного озера. Вокруг было пустынно и прекрасно.
Наш рыжий Гефест, самый некрасивый из богов, оказался разговорчивым.
Там, в России, он жил на Алтае, на берегу бешеной Катуни. Им, профессиональным охотником, заинтересовался канадский миллионер, по лизенции охотившийся на снежного барса. Тогда Кудря сильно помог ему, судя по словам спас от неминуемой смерти. Канадец предложил Степану пожить несколько лет на своём ранчо, выделив небольшой домик у подножья лесистого холма.
Он и здесь охотничал круглый год. Один и с частыми гостями.
Домашнее хозяйство вела жена, Прасковья, флегматичная, ленивая баба. Кругом, точно как в России, всегда был привычный непорядок. Но зато, когда возвращался Степан, Прасковья летала по избе и та превращалась в умытую, сверкающую, полную домашних изделий деревенскую лавку. И уж самое удовольствие для Прасковьи была поездка в город.
Мы сидели на веранде, утомлённые, немного пьяные. Солнце клонилось к закату. Вот его тёплые лучи высветили на противоположном берегу озерца
«Что это, древняя могила? — удивлённо спросил я. Степан поперхнулся дымом домашней махорки — Да
Степан усмехнулся,
«Шёл скоро, пока не начало темнеть. Тут поднялся студёный позимок. Ух, неприятный! Но настрой был отличный. Такой, что остановившись на верхушке холма и увидев яркий закат солнца ни с того ни с сего завопил громко так, протяжно, как волки.
И тут до слуха донёсся отдалённый вой волков. Я, дурачась, завыл в ответ. Волки дружно ответили мне и на этот раз. Прислушавшись к их вою, понял, что они собрались в стаю и бегут по
Вой слышался всё ближе и ближе. Лесное эхо повторяло его. И тут мелькнула мысль — так ведь они бегут по моему следу, они гонятся …. за мной. Эх ма! Тут я поёжился. Тропинка моя пересекала большую поляну. Влезть на дерево. Нет, не успею. Вона какие гладкие стволы высятся. Тогда вышел на середину поляны, уселся в снег, разложил патроны рядышком. Не поверишь! Сердце сжималось от страшного ощущения.
Из леса доносился звонкий вой. Всё ближе и ближе. Но вот вой изменился и внезапно смолк. В это время вышла луна и стало светло как днём. Волки увидели меня и остановились у края поляны. Я догадался, потому как справа послышался треск сучьев, а
слева заглушенный вой. Значит окружили и следят за мной. Я напряг зрение, чтобы разглядеть их, получше прицелиться. Но они умны, бродяги, и не показывались. Я сидел и старался быть спокойным. Знал, что если побегу, стая сразу броситься и тогда — хана …
Меня спасло, наверное, что это был первый снег, еды в лесу ещё было много и потому стая была невелика и ленива. Она, видимо, решила на своём «военном совете» плюнуть на меня и податься в лучшие места.
Пока до меня это дошло сидел долго, неподвижно. Замёрз, как в лютую стужу. Поняв приговор, развёл наш алтайский костерок, вскипятил чифирь и попивая подумал, что наверное
Наутро погрызя сахарочку и запив полуостывшим чифирём, понёсся дальше. Проходя через небольшую сосновую рощицу, наткнулся на крупные следы вчерашнего оленя. Какой громадный, подумал я. Ночной страх прошел и опять во мне родился зверь. Я готов был завыть, как вчерашние волки. Весь день бегал по следам. Олень переходил с места на место. Видать искал не запорошенную траву. Но её уже и не было. Он иногда останавливался, чтобы съесть немного снега, повалятся. Здоровый был, крепкий, радостный. Вот так целый день я и гнался по его следам.
И вот в распадке, где он круто заворачивал, среди кустарника мелькнуло
Стрелять в него теперь, когда он отдыхал, не думая об опасности,
И опустил ружьё.
Прошло несколько секунд. Овладел собою, руки больше не дрожали и глаза точно видели цель. А он, бедолага, представляешь всё лежит и лежит, задумчиво смотрит
Неудачно. Нельзя колебаться, когда взялся за ружьё.
Олень вскочил. А рядом вдруг показалась важенка. Ба, да ты не один! Лихорадка аж до ног проникла. Я опять выстрелил и опять неудачно. Потом стрелял ещё и ещё…. Но олени успели скрыться за камнями и я потерял их из виду.
Мне показалось, что с третьего выстрела я подранил важенку. Побежал по следу. Пройдя с полкилометра заметил кровь. Потом она исчезла, а следы стали как будто больше и яснее.
Тут, как на грех, поднялась метель и снег стал заметать следы, но я всё же успел заметить, что это были уже следы не раненой важенки, а её друга. Что за наваждение? А где же важенка? Чтоб понять, возвратился обратно по следам. И тут догадался. Большой олень применил старую уловку. Но меня не проведёшь! Я знаю, что большие звери всегда возвращаются аккурат по своим следам к раненой подруге, чтобы спасти её, дать ей скрыться в другую сторону.
Точно так и оказалось. Вскоре разыскал следы раненой важенки и устремился за ней, зная, что большой олень бежит
Уже к полудню увидел их обоих на снежном склоне холма. Важенка шла медленно, низко опустив голову. Её друг тревожно бежал чуть впереди, потом возвращался, ласково лизал, словно просил поспешить.
Вскоре он заметил меня. Тряхнул рогами, заметался из стороны в сторону, снова подбежал к подруге, слегка подтолкнул её. Она и вовсе остановилась. Тогда он пристально посмотрел на меня, как будто понимая, что борьба окончена, защита бесполезна и … умчался за холм.
Ой, други, не могу! Здесь проняла меня жалость. Видимо старею. Ранее такого за собой не замечал…«
Степан опрокинул ещё раз свой стаканчик. Мы сгрудились поближе. Крепкий, сладковатый, махорочный дым заволок нас.
«Когда я подошел, важенка попыталась подняться, но так ослабла, что тут же совсем свалилась. Уже и не сопротивлялась. Только обратила на меня большие блестящие глаза. Опять эти глаза. Понимаешь, в них стояли слёзы. Жуткая жалость охватила меня. Я дал себе клятву. Что больше никогда, никогда …Надо было стрелить её, чтоб не мучилась. Но рука не поднималась. Подруга великана-оленя лежала без движения на снегу. Я сидел рядом на корточках, курил и тихо матерился. Да, нам с тобой ещё быть долго, подумалось мне. Давай костёр налаживать…
Всю ночь я просидел возле умирающей важенки, гладил голову, уши. Прости меня, прости,
Когда через три часа вернулся, то увидел на снегу возле важенки свежие крупные следы. Он приходил, прощался, да и сейчас
Вот так, братики! А уж по весне нанёс с Прасковьей эти камни. Как ты говоришь? Дольмены! Не слыхивал.
Настала тишина. Возле печки послышалось приглушенное рыдание. Мы обернулись. Там стояла с ухватом в руках Прасковья и кончиком цветистого платка вытирала слёзы.
«Стёпушка, ты того. Не надо боле убивать олешек, особливо ихних баб. У них и без того жизнь не сладкая…»
Наше громкое ржание заглушили переживания Прасковьи.
Уж очень её вид был и жалостливый и смешливый.
Ваш Леонид Рохлин
