9 ноября 1933 года Иван Бунин узнал, что стал первым в истории России лауреатом Нобелевской премии по литературе. Известный во всем мире, основательно переведенный на европейские языки, но бедствующий и не имеющий гражданства классик на церемонии в Стокгольме представлял ушедшую Российскую империю. Представлял достойно русского человека, дворянина и писателя — уверен сотрудник Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН кандидат филологических наук Сергей Морозов.
— Сергей Николаевич, сам Бунин считал, что получил «нобеля» за роман «Жизнь Арсеньева», но доподлинно это же неизвестно? Была еще поэзия и целый массив бунинской прозы.
— Чтобы ответить, давайте вспомним официальную формулировку из нобелевского диплома — там записано, что премия присуждена «за строгое художественное мастерство, с которым он продолжил русскую классическую линию в прозе». Это дословный перевод филолога Татьяны Марченко со шведского языка, то есть с подлинника. В литературе часто публиковали двойной перевод с французского, в принципе, почти то же самое, но это наиболее точная версия.
Почему точность важна? Нобелевский комитет обычно очень долго думает над формулировкой, подходит к ней очень тщательно. Как видим, здесь речь идет исключительно о прозе.
Сам Бунин отвечал журналистам, что его наградили за совокупность произведений, но, возможно, таким образом была отмечена «Жизнь Арсеньева». Эти слова я могу подтвердить, потому что это была главная книга, причем самая свежая на тот момент.
— До революции его разве не переводили?
— Очень мало — фактически точечно. Сборники Бунина начали выходить на французском и на английском языках только с 1922 года. С 1924 года появились первые сборники писателя в переводе на шведский, но их было мало. Отчасти переводы, но главное — объемное экспертное заключение шведского слависта А.Карлгрена, представленное в Нобелевский комитет, видимо, подтолкнуло к решению в пользу нашего соотечественника.
Но дело даже не в переводах, а в том мощном представлении его кандидатуры профессорами из разных стран мира, поступавшие в комитет с 1921 года. С 1930 года это происходило ежегодно.
— В 1933 году в Европе понимали, что происходит в СССР? Сталинские репрессии были на слуху, и могли ли политические факторы повлиять на комитет?
— Прекрасно понимали. И не только в начале 30-х, а со времен Гражданской войны. У русских эмигрантов было намного больше информации, чем у живущих в Советской России людей. Но и в Союзе до определенного момента каналы связи были достаточно свободными, книги пересылались без проблем — эмигранты читали советские произведения, советские читатели могли знакомиться с произведениями эмиграции. «Митина любовь» вышла в Москве в 1926 году отдельным изданием.
Я уже не говорю о личной переписке!
И Бунин, конечно же, обладал всей полнотой информации, поскольку был знаком с Петром Струве, Врангелем, Милюковым, Деникиным. Естественно, обладали ею и политики разных стран мира.
Но политическая подоплека никак не могла повлиять на выбор Нобелевского комитета. Подчеркиваю, что по крайней мере в те годы шведские академики были очень независимы, и в целом комитет эту независимость охранял. Все сведения хранились в строжайшем секрете, ближайшие знакомые — и те не могли ничего узнать.
Представители советской стороны также не могли повлиять на отбор и продвижение кандидатур. Небезызвестная женщина-дипломат Александра Коллонтай в 30-е годы занимала пост полпреда в Швеции. Она пыталась нажимать на все педали и кнопки, грозила от имени Москвы Стокгольму последствиями в случае присуждения премии Бунину.
Но все сложилось так, как сложилось — хотя в 1933 году конкурентом Ивана Алексеевича был Максим Горький.
— 10 декабря 1933 года Бунин приехал на церемонию награждения в шведскую столицу. Запомнилось ли его появление в Стокгольме так, как последующий жест Шолохова, демонстративно не поклонившегося королю Густаву Адольфу VI?
— Нужно сказать, что все начиналось 9 ноября. Вечером этого дня Бунин по телефону узнал об этом присуждении. Дни присуждения в разных номинациях получаются разными год от года, а церемония строго проходит в день смерти Альфреда Нобеля — 10 декабря.
К предстоящему событию Иван Алексеевич долго готовился. В дни перед получением премии он пребывал в полнейшей нищете, его супруга Вера Николаевна писала, что у них чернил на донышке осталось.
Когда Бунин приехал, все внимание было обращено на него. Все понимали: он первый из русских писателей здесь. Во-вторых — он был эмигрант. В третьих — для кого-то он считался некой экзотикой. Но Бунин так достойно себя держал, прочел яркую краткую нобелевскую речь на банкете... Я не нахожу другого эпитета, кроме «достойно» — достойно русского человека, дворянина и писателя.
Никаких эксцессов не случилось, но есть важная деталь. К церемонии концертный зал Музыкального дома украшают флагом той страны, представитель которой удостоился премии.
Но что было делать с Буниным? Советский флаг вывесить было бы полным абсурдом — он всю жизнь считал себя подданным Российской империи. Единственный паспорт, бывший у него, — международный Нансеновский паспорт (наднациональное и надгосударственное удостоверение личности, выдаваемое беженцам на уровне Лиги Наций — тогдашнего ООН. — И.В.). Иного гражданства у него не было. «Кто я? Я — изгнанник», — произнес Бунин в своей речи.
В итоге было принято решение разместить в зале одни лишь шведские флаги. Возможно, из-за Бунина, возможно, в связи с тем, что в 1933 году исполнялось 100 лет со дня рождения Альфреда Нобеля.
Но это стало единственным за всю историю отступлением от строжайше прописанного протокола церемонии вручения Нобелевской премии.
Иван Волосюк
