Игорь Костолевский уверен, что провокации делаются от инфантилизма, ценит то, что Бродский называл величием замысла, и считает: театр должен дарить надежду. Об этом народный артист России рассказал «Известиям» после аншлаговой премьеры спектакля «Старший сын» в Московском академическом театре им. Владимира Маяковского.
— «Старшего сына» Александра Вампилова ставили во многих театрах, а роль Сарафанова играли выдающиеся актеры. Чем привлек вас этот герой?
— Мне всегда было интересно играть людей. Не мачо, которые смотрят на всех свысока, а тех, кто ходит по улицам среди нас, живет сложной жизнью. У каждого из них скелет в шкафу, каждый борется за жизнь, пытаясь сохранить чувство собственного достоинства, желая противостоять всем сложностям и напастям. Сарафанов дорог мне тем, что он из этой категории людей.
— Что вы хотели донести до зрителя, о чем рассказать?
— Сарафанов — творческий человек, музыкант, это самое главное для меня. На его профессии, мне кажется, до этого никто особо не акцентировал внимание, а он человек, который пишет кантату «Все люди — братья». Делает это серьезно, осмысленно. Ему трудно, но он верит в силу искусства, в свое предназначение. Для меня это один из самых важных мотивов в персонаже. «Старший сын» — пьеса о любви, доброте, семье, человечности в широком понимании, об уважении друг к другу, благородстве.
— На афише значится, что пьеса — комедия. Но ведь речь идет о серьезных вещах.
— Наверное, это комедия, но нам показалось, что спектакль должен быть решен как трагикомедия, думаю, в каких-то местах даже как трагифарс. Мне кажется, это очень точный жанр. Нам не хотелось, чтобы была просто бытовая история. Хотя зритель может воспринять по-своему.
— Вы работали с молодым режиссером Анатолием Шульевым. Не было соблазна что-то подсказать?
— В работе для меня всегда важен ансамбль. Я к своим партнерам, несмотря на их возраст, отношусь с уважением. Партнеры у меня замечательные — Полина Лазарева, Алексей Дякин, Юрий Никулин, Юля Соломатина, Стас Кардашев. Каждый в меру ему отпущенного делает свое дело. Если мне что-то не нравилось или я хотел что-то подсказать, то мог об этом им сказать, впрочем, как и они мне. Роль в спектакле «Старший сын» мне предложил художественный руководитель театра Миндаугас Карбаускис, за что я ему очень благодарен. Долго раздумывал, браться ли мне за эту работу, но в результате согласился. Нельзя отказываться от таких ролей.
— Молодые режиссеры часто осовременивают классику. Причина в отсутствии достойных современных текстов?
— Тут много причин. Я не против того, чтобы осовременивали классические тексты, но всё зависит, как говорил Бродский, от величия замысла. Важен талант режиссера, который берется за тот или иной материал.
Меня всегда интересует живой человек на сцене. Когда я подключаюсь к нему, сострадаю, плачу, соучаствую, смеюсь вместе с ним — это мне дорого. Если мне не близко то, что происходит на сцене, мне совершенно безразлично и то, что вложил в постановку режиссер. Либо я до этого не дорос, такое тоже может быть.
Мне важно, чтобы я сопереживал. Пусть меняют классический текст, добавляют свой, меня это совершенно не занимает, когда есть глубокая художественная мысль. Ею многие вещи могут быть оправданы. А просто провокации часто делаются от инфантилизма.
— Вы — президент театрального фестиваля и премии «Золотая маска». Каким вам видится современный театр и куда он движется?
— Сейчас у театра расцвет, много разных, необычных, интересных спектаклей. Одну из функций своего президентства я вижу в том, чтобы развивать и открывать новые театры в регионах. Там есть совершенно замечательные коллективы — например, Лесосибирский городской драматический театр «Поиск» в Красноярском крае. Жителей в городе и 50 тыс. не наберется. При этом театр удивительный, получает «Золотые маски», конкурирует с Большим, молодые ребята делают невероятные спектакли.
— Что нового будет в «Золотой маске» 2020 года?
— 27 марта мы награждаем специальной премией «За выдающийся вклад в развитие театрального искусства» потрясающих людей, среди которых Алексей Бартошевич, Светлана Немоляева, Людмила Петрушевская, Нина Гуляева. Это цвет нашего искусства — всего 14 номинантов.
В программах в этом году будет около 250 показов спектаклей из девяти регионов. Когда я только начал заниматься «Золотой маской», то даже представить себе не мог, какой это грандиозный проект. Но что самое удивительное, делает его небольшой коллектив, по большей части женский. Высокопрофессиональные, одаренные люди, преданные своему делу.
В регионах ждут фестиваль, стремятся попасть в лонг-лист. Вижу, как жадно и с каким интересом зрители ждут приезда разных театров. Мы везем в регионы лауреатов и номинантов фестиваля, стремимся показать лучшее. Правда, приходится исходить из того, какие технические возможности есть у города. Например, в Омске или Новосибирске можем показать самые сложные постановки. Но есть города, где зритель только начинает знакомиться с театром.
— Зрители регионов менее избалованы, чем столичные?
— По-всякому. Есть города, где публика может смело конкурировать с Москвой и Питером. Но всё же по большей части зрители в регионах более непосредственные, благодарные и неискушенные. Они в силу своей удаленности обладают большим желанием видеть и познавать. Московская публика тоже разная. На какие-то спектакли, где билет стоит 15 тыс. рублей, к сожалению, не сможет пойти врач или учитель.
— Вы поддерживаете стремление театров зарабатывать? В том числе и дорогими билетами, которые многим не по карману.
— Театрам тоже надо выживать и существовать, но, мне кажется, они сейчас разумно выстраивают свою политику. У большинства есть понимание, что нужны разные по стоимости билеты.
— Когда зритель приходит в театр, что он ждет, кроме эмоций, о которых вы говорили?
— Думаю, сегодняшний зритель ждет ответы на важные, глубинные вопросы. Когда театр созвучен с этим, зритель ему отвечает. Но, мне кажется, зрителю надо еще давать надежду и ощущение веры. Может быть, это звучит банально, но человек не может жить без надежды. Это не значит, что всё надо лакировать, приукрашивать, не говорить о неприятном. К надежде можно призывать по-разному, даже через отрицательный опыт. В театр люди приходят за разным. Все должно быть сбалансировано. Один идет, чтобы отдохнуть, посмеяться, другой — чтобы серьезно задуматься.
— Зритель любит и помнит ваши работы в кино. В сериале «Триггер» вы сыграли психиатра, отца провокативного психолога. Кто помогал готовиться к роли?
— Я сам себе психиатр. С психиатрами не советовался. Вообще я со всяким сталкивался в жизни, и с этой сферой тоже. Если мой экранный сын Максим Матвеев играет роль психолога, который на протяжении всей картины демонстрирует провокативные опасные методы, то у моего героя на первый план выходит борьба с сыном, соперничество, любовь-ненависть.
— Как вы относитесь к тому, что в России теперь тоже стали ходить к психологам?
— Люблю профессионалов, которые знают свое дело. Если бы в России каждый занимался своим делом, мы бы жили совсем в другой стране. Большая проблема в том, что у нас все про всё знают, все всё умеют. Могут заниматься в том числе психиатрией, медициной. Все сплошь ясновидящие, целители, шаманы. Естественно, есть настоящие специалисты, которые действительно помогают. Ведь далеко не во всех случаях может помочь алкоголь. В жизни каждый человек сталкивается с депрессией, одиночеством, и необходимо, чтобы кто-то был рядом. Когда слушает профессионал, часто это помогает. Другое дело, на кого попадешь.
А вообще весь мир ходит к специалистам. При той скорости жизни, нечеловеческой эмоциональной нагрузке, потоке информации… Да от одного телевизора можно к психиатру пойти! Может ли такой специалист изменить вашу жизнь? Никто вашу жизнь не изменит, если вы сами этого не хотите.
— С хорошим впечатлением вы чаще всего выходите из кино- или театрального зала?
— Мне трудно судить, мало смотрю новых наших фильмов, нет на это времени. Последнее, что мне понравилось, — «Дылда» Кантемира Балагова. От других картин, которые я видел, а видел я немного, у меня осталось ощущение некоторого инфантилизма, только картинка хорошая.
— В чем выражается инфантилизм?
— Незнание жизни, очень поверхностный взгляд, не идущий в глубину. Нет человеческого опыта, при этом есть калька с западных картин. Причем внешне вроде как потрясающе снимаем, вроде как в Голливуде. Как бы пытаясь всем доказать, что мы не хуже. Давайте не сравнивать, давайте быть лучше! Какие-то комплексы, что ли?
Мне кажется, подражать надо хорошему. Если мы стремимся подражать по-настоящему хорошему — это нестыдно, ведь таким образом мы тоже становимся лучше. Но подражать не самому хорошему, а тому, что лежит на поверхности, не понимая глубинных вещей, — ужасно.
Почему сериалы Бориса Хлебникова всем нравятся? Потому что он рассказывает про вас, про меня, про нашу реальную жизнь. Когда мне показывают выморочную искусственную жизнь, красивую картинку, я не понимаю, кто эти люди, почему они так себя ведут. Лично ко мне это не имеет никакого отношения, меня это не трогает. Хотя, может, кому-то и по душе. В театре тоже бывает по-всякому. Вообще, шедевров во всем мире мало. Мне повезло, в своей жизни я видел шедевры. Сейчас есть спектакли Додина, Карбаускиса, Могучего, Рыжакова, Крымова, да и молодых режиссеров.
Анна Позина
