Маша Мериль, урожденная княжна Мария Владимировна Гагарина, выпускает новый роман «Ваня, Вася и дочь Васи» о жизни в эмиграции. Она приветствует заключение под стражу Харви Вайнштейна и выступает против присуждения «Сезаров» Роману Полански. Об этом известная актриса и писательница, вдова композитора Мишеля Леграна рассказала «Известиям» в преддверии фестиваля русского кино, который открылся в Париже 2 марта. Она — его почетный президент.
— Вы устраиваете презентацию вашей новой книги прямо на фестивале, на русско-французской вечеринке с балалайками, водкой и пирожками. Почему в этом году фестиваль называется «Когда русские нас удивляют»?
— Я сама придумала это название, потому что французы восхищаются русской культурой, но не всегда ее понимают. Есть вещи, которые для них остаются непостижимыми. Звягинцев, например, — блистательный художник, фильм которого «Нелюбовь» должен был победить в Каннах.
— Вы всю жизнь в кинематографе и наверняка хорошо знакомы с его внутренней кухней. Как вы оцениваете вердикт присяжных, признавших продюсера Харви Вайнштейна виновным в сексуальных домогательствах по отношению к коллегам-женщинам?
— Хорошо, что он уже в тюрьме и там останется. Пора кончать с этой грязью и мерзостью в отношении женщин, которые продолжались втихую многие десятилетия. Почему они должны терпеть всё это безобразное насилие? Баста!
— Многие считают, что вердикт слишком суров и Вайнштейну выпала роль козла отпущения.
— Тем лучше! Он первый, за ним последуют другие. Не только в кино, которое на первом плане, но и в спорте и в других сферах жизни. Надеюсь, это будет уроком всем насильникам. Теперь женщины сумеют постоять за себя.
— На прошлой неделе три «Сезара» были присуждены Роману Полански за фильм «Офицер и шпион». Режиссер отказался прийти на церемонию, опасаясь провокаций активисток женских организаций.
— Я против и присуждения «Сезаров» фильму Полански. Это плохой фильм, но главное, что от Полански пострадали многие девушки, а он ушел от ответственности. И как можно после этого отмечать его работу главной французской кинонаградой?
— Вернемся к русскому кино, которое явно находится на подъеме. Может быть, «новая волна» появляется?
— После падения Берлинской стены меня очень расстроило, что ваши режиссеры захотели делать американское кино, тогда как есть и великое русское, есть и замечательный ВГИК, где постигают тайны ремесла. Надо признать, что многое было утрачено не только в России, но и в Европе, где последним крупным явлением стала «новая волна». Русские фильмы перестали идти во Франции, потому что оказались слишком похожи на западные. К счастью, пришло новое поколение, в котором я чувствую побеждающее русское безумство.
— Вы сами были одной из икон «новой волны». Сегодня во французском кино больше нет ни волн, ни икон?
— В свое время мне в кино очень повезло — снималась у таких режиссеров, как Лелуш, Фассбиндер, Бунюэль и, разумеется, Годар, гений которого предвосхищал события. Немного грустно наблюдать за нынешним французским кино. Оно слишком благонамеренное, лишенное амбиций в том, что касается поиска новых форм. Многое связано и с тем, что кино стало процветающей индустрией, жертвой денег. Кроме того, оно искусство молодых, которое должно идти в авангарде, стремиться к обновлению. Слегка действует на нервы и то, что сейчас говорят всё время об азиатском кино. Южнокорейский фильм «Паразиты», который получил кучу «Оскаров», симпатичный, забавный, но не гениальный.
— В центре вашего романа — дочь донского казака и ее семья. Что побудило вас взяться за эту историю?
— С того момента, когда много лет назад я начала писать, издатели просили меня сочинить книгу о семье князя Гагарина во Франции. Будто мое главное достоинство в том, что я потомок знаменитого рода. Я и моя семья жили бедно — как эмигранты, а не как богатые русские аристократы. К тому же французы очень провинциальны, они считают, что если я Гагарина, то непременно езжу на санях, запряженных восьмеркой лошадей, хожу в соболях и питаюсь только икрой. Я решила написать роман, поскольку этот жанр дает автору полную свободу. А не автобиографию, в которой не решилась бы сказать некоторые вещи.
— Верно ли, что появлению книги мы во многом обязаны вашему мужу Мишелю Леграну, который умер год назад?
— Ему нравились мои романы, он постоянно говорил: «Ты до сих пор не написала своей главной книги», меня всячески подталкивал. Два последних года он неважно себя чувствовал, мне приходилось заниматься его делами. Времени не было, голова была занята другим. Однажды у меня возникла идея рассказать о себе через судьбу дочки казака. Во Франции казаки создали свои общины, жили очень бедно. Языка не знали, разводили лошадей, занимались сельским хозяйством, трудились на заводах. Французы им симпатизировали. У казаков было свое понятие чести и долга…
Я писала у изголовья Мишеля, который успел прочитать первые сто страниц и остался очень доволен. Я посвятила ему эту книгу, как и всю мою жизнь.
— Настоящая героиня не казачка Соня, а вы сами?
— Она на меня очень похожа. Я бы хотела прожить ее жизнь, заниматься, как Соня, политикой и сделать карьеру. Жалею, что мне не удалось получить хорошего образования — у нас не было средств. А в 16–17 лет я уже снималась в кино, которое меня полностью поглотило. Всю жизнь я ношу чужую фамилию — как маску или вуаль, которую мне хотелось снять и рассказать, кто я есть на самом деле. Для одних эмиграция — это драма, для других же — шанс, которым надо было уметь воспользоваться.
— Так или иначе, русская эмиграция многое дала Франции во всех областях, в том числе и в культурной.
— Вспомним хотя бы всё французское кино — знаменитая киностудия «Альбатрос», основанная выходцами из России, продюсер Александр Мнушкин, команда прекрасного режиссера Марселя Карне, в которой собрались только русские. Жан Кокто писал в своих мемуарах, что на съемках все говорили на языке Толстого. То же самое и театр — актеры и режиссеры Таня Балашова, Жорж Питоев, писатели Жозеф Кессель и Роман Гари.
— Не жалеете, что ради кино вам пришлось пожертвовать княжеским титулом? Фамилия Гагарина слишком непонятно звучала для французского уха?
— Во Франции титулы запрещены — разве что газета «Фигаро» упоминает их в некрологах. Да и мне они абсолютно безразличны. Иногда, подсмеиваясь, меня еще называют «княжной». По этому поводу моя мама всегда говорила: «Те, кто это знают, пусть знают. Другим и знать не надо». Тем не менее у меня есть ощущение, что я немножко другая. Особое чувство долга, стремление быть первой, осознание того, что я должна «соответствовать». Это связано и с тем, что мне, дочери эмигрантов, пришлось всё начинать с нуля. Поэтому я горжусь своими французскими наградами.
— Как случилось, что княжна Гагарина в юности заинтересовалась марксизмом?
— Моя мама не могла понять моего увлечения. Но, будучи женщиной умной, она говорила: «Если мою дочь он интересует, значит, в нем есть что-то хорошее». Да, русские пережили сталинские репрессии, моих родственников в СССР депортировали в Сибирь. Но я жила среди французской интеллигенции, которая вся была левой. Как бы там ни было, я продолжаю считать марксистский подход самым правильным, марксизм — лучшим из всех известных учений, а его анализ самым правильным. Другой вопрос в том, что из него получилось в истории человечества. Однако из-за совершенных преступлений я не могу осуждать философию, которая мне кажется самой справедливой. Словом, я остаюсь марксисткой.
— Вы успели побывать в рядах французской компартии?
— Вступила туда в 15 лет и, как и многие, вышла после венгерских событий. В далеком прошлом я выступала против генерала де Голля, но сейчас восхищаюсь тем, что он сделал для Франции. Сегодня я сторонница президента Эммануэля Макрона, за которого призывала голосовать на выборах.
— Однажды вы мне сказали: «В чувствах я русская, а в рассуждениях — француженка». Вы по-прежнему считаете себя русской француженкой?
— Я француженка, потому что выросла и получила образование во Франции. Одновременно я другая — у меня русский темперамент. Мне повезло унаследовать двойное богатство — две культуры.
— Что же сближает французов и русских, которые так не похожи друг на друга?
— В начале прошлого века русские называли французов «сантимщиками». Они не могли понять, как может после цифры стоять запятая, а за ней — снова идти цифры. У французов картезианский, рациональный подход к устройству жизни, который поражает русских. Со своей стороны французы чувствуют, что им порой не хватает воображения, раскованности, азарта, кипения страстей. Они их стыдятся, как и своей сексуальности и чревоугодия. Предпочитают всё делать тайком, потихоньку («Чтобы жить счастливо, надо жить скрытно» — гласит известное французское выражение. — «Известия»). Это наследие католичества.
Когда я играла Аркадину в «Чайке» в Театре Одеон в постановке Кончаловского, я попросила его пригласить Андре Дюссолье на роль Тригорина. Андрон потом мне сказал: «Твой актер играет головой. Я хочу, чтобы он положил ноги на стол. Так делает русский писатель». Когда я передала его слова Дюссолье, тот ответил: «Нет, я так не могу!»
Нельзя в жизни всё урегулировать. Предаваться страстям — чисто русская черта. Но «да здравствует страсть!» может быть опасно, лучше всего соединять эмоциональное и рациональное начала. Поэтому предлагаю создать франко-русский народ, воплощением которого я являюсь (смеется).
— Почему в России подлинное искусство обычно овеяно ореолом святости?
— Потому что в нем великая тайна, нечто мистическое. Оно — неуловимый мир, который мы часто не в силах постичь своими бедными пятью чувствами. Страну всегда цементировали театр, музыка, песня и, конечно, православие, которое для сплочения народа принес в Россию в 988 году мой великий предок князь Владимир Красное Солнышко. Вместе с христианством пришло и искусство.
— В книге «Мишель и я» вы рассказываете, в частности, о маминых сестрах — близнецах Ангелине и Магдалине, которые остались в Советской России. «Моя мама думала, что ей в жизни повезло, — пишете вы. — Мои тетки, напротив, считали, что повезло именно им, и считали себя счастливыми».
— Их депортировали в Сибирь вместе с родителями, которые погибли от холода. Несмотря на все страдания, они защищали свою страну, искренне ее любили. Тетки мне говорили: «Ты знаешь, как прекрасны Сибирь и озеро Байкал!» Их поддерживали православная вера (они ходили в лес молиться), любовь и солидарность, а также чувство юмора, которые помогали преодолевать несчастья. Их судьба заставила меня размышлять о том, какие все-таки главные ценности в нашей жизни.
— Вы поддерживаете контакты с Андреем Кончаловским, который в своих мемуарах «Низкие истины» откровенно поведал о вашем бурном романе?
— Мы большие друзья. Он приезжал в Париж на один из наших фестивалей, на котором мы показали новую копию его «Сибириады» — настоящий шедевр. В своей книге я по отношению к нему немного жестока: мне казалось, он хотел уехать из Советской России.
Андрон меня любил, но всю жизнь интересовался главным образом самим собой. Он был разочарован, что его ленту «Грех» о Микеланджело не пригласил Каннский фестиваль. Кстати, именно он мог бы снять фильм по моей новой книге. Нужен человек, который хорошо знает Францию.
— Полтора года назад я видел вас в пьесе Стефана Цвейга «История одной легенды», которая шла в парижском Театре Монпарнас. Не собираетесь снова выйти на сцену?
— После Парижа мы с этой постановкой совершили турне по Франции. Я получаю массу предложений, готовлю моноспектакль — буду читать текст Маргерит Дюрас. Охотно выступаю с презентацией своих романов в книжных магазинах — лучших посредниках между автором и читателями.
— Среди ваших сочинений особое место занимают гастрономические книги. «Я кулинарная авантюристка», — пошутили вы в одном из интервью. Чем удивляете местных гурманов?
— И в этом деле надо уметь предвосхищать события. Мне осточертели вегетарианские режимы. Долой диктатуру здорового питания! Хочу объяснить, как надо раз в неделю есть мясо и готовить из него оригинальные блюда. Что же касается русской кухни, то она многое позаимствовала у французов. Даже бефстроганов придумал французский повар, который работал в Санкт-Петербурге. Но и у русской кухни есть неизвестные блюда. Так, здесь никто не знает, что такое кисель. Я предложила одному изданию рецепт киселя из черной и красной смородины.
— Вы собираетесь создать фестиваль, посвященный Мишелю Леграну?
— Один из моих главных проектов — первый фестиваль музыки для кино. Мишель обожал настоящую песню и считал ее равноценной опере. Поэтому собираюсь создать премию имени Мишеля Леграна, вручать ее за музыку для кино. Сейчас с режиссером Бертраном Тавернье мы ведем борьбу за то, чтобы на Каннском фестивале учредили такой приз.
Юрий Коваленко
