Сибирскую тайгу можно снимать в Подмосковье, считает Юрий Мороз. Он чувствует себя неловко, когда наши актеры играют эротические сцены, и уверен, что политкорректные правила «Оскара» заставят режиссеров снимать не мужчин и женщин, а некую биомассу. Об этом режиссер рассказал «Известиям» после завершения 16-серийной картины «Угрюм-река», снятой по одноименному роману Вячеслава Шишкова.
— В нашей киноистории уже была «Угрюм-река» режиссера Ярополка Лапшина. Ваши коллеги говорят, что лучше всего снимать крепкую литературу, но браться за повторную экранизацию довольно рискованно. Чем вас привлекла эта работа?
— Не меня привлекла, а мне ее предложили. Может быть, потому что я когда-то снимал «Братьев Карамазовых». Как ни странно, но по сюжету «Угрюм-река» схожа с романом Достоевского: отец конфликтует с сыном из-за женщины. Это первое сходство. Второе — в обоих романах есть любовные треугольники: Митя, Катерина Ивановна и Иван в «Карамазовых», а в «Угрюм-реке» — Прохор, Нина и Протасов. Правда, у Достоевского философский труд, а у Шишкова — авантюрный роман, ближе к бульварному. Сравнивать их экранизации было бы некорректно. В этом смысле рисков я не вижу. Скорее, был риск не справиться с огромным и сложным материалом.
— В экранизации 1968 года был сделан акцент на классовом неравенстве, а сейчас?
— В советское время тема классовой борьбы была частью государственной идеологии. Сейчас время другое, иной взгляд на события. Для нас это история о человеке, наделенном от природы огромной силой, преобразующем мир вокруг себя, и о том, к чему может привести эта сила, не подкрепленная образованием и верой. Главный герой Прохор Громов именно такой: необразованный, неверующий, вместо креста носит золотой медальон, доставшийся ему от деда. Медальон непростой, состоит из трех частей — в центре человек, над головой у него птица, символизирующая верхний мир, а под ногами дракон, обозначающий нижний. Между двумя мирами находится наш герой, он устремляется вверх, но его всё время тянет вниз.
— Вверх — это к Богу?
— К своей цели. И цель оправдывает средства. Прохор хочет изменить жизнь, подчинить себе реки, леса, всю природу, а она начинает за это мстить. Шишков ведь внимательно читал Федора Михайловича, у которого человеческий разум, не контролируемый верой и любовью, приводит Ивана Карамазова к сумасшествию. Прохор Громов тоже сходит с ума. У меня будет другой финал. Прохор понесет наказание. Как? Сейчас не хочу спойлерить.
— Поклонники экранизации 1968 года не согласны с выбором Юлии Пересильд на роль Анфисы, мол, она должна быть более роковая. Сравнивают, видимо, с Людмилой Чурсиной. А вас все актеры устраивали или согласились с продюсером?
— Какой смысл спорить о вкусах? Когда Денис Евстигнеев (продюсер фильма. — «Известия») предложил мне начать работу, то сразу сказал, что есть три утвержденных актера: Александр Балуев на роль отца Громова, Александр Горбатов на роль Прохора Громова и Юлия Пересильд на роль Анфисы. Я должен был посмотреть пробы и сказать: устраивает ли меня этот каст. Меня пробы убедили. Что получилось в итоге, давайте посмотрим, а уже потом будем сравнивать. Я надеюсь, что мы склоним поклонников прежней экранизации на свою сторону. Хочу заметить, что сценарий «Угрюм-реки» лежал на полке семь лет, его не снимали, потому что не было актера, который мог бы сыграть Прохора. Никто не вписывался, пока не появился Александр Горбатов.
— Но конфликт режиссера и продюсера наверняка неизбежен?
— Он всегда существует. У режиссера в голове свое кино, а у продюсера, как правило, свое. Важно выработать единый взгляд на трактовку, на персонажей, на выбор актеров. Когда выбирали актрису на заглавную роль в сериале «Каменская», у каждого из создателей картины — меня, Александры Марининой, продюсеров Валерия Тодоровского и Владилена Арсентьева — была своя кандидатура. Как соединить четыре мнения? Или продюсеры должны довериться режиссеру, или доказать, что он ошибается. В итоге общим решением была выбрана Елена Яковлева, которая устроила всех.
— Жители Сибири расстроились, что съемки проходили не у них. Дорого там снимать?
— Это иллюзия, что надо снимать непосредственно в том месте, о котором идет речь. У нас есть определенные рамки, в том числе финансовые. Есть норма выработки, сколько минут экранного времени я должен снять за день, это 7 минут 30 секунд. Есть производственная логистика. Мы от всего этого зависим, поэтому выбираем места, которые позволяют картине выглядеть максимально достойно и масштабно. Мы снимали на Урале, в окрестностях Екатеринбурга. Да и Сибирь Сибири рознь: где-то одни сопки и больше ничего нет. Кстати, самые «сибирские» в нашем представлении эпизоды, где тайга выглядит тайгой, сняты в Подмосковье.
— Новость, которая взбудоражила. Вы будете снимать продолжение «Содержанок»?
— Проект в стадии разработки, я бы пока не хотел его обсуждать.
— Вы, наверное, смотрели первые две части, они вам понравились?
— Думаю, с моей стороны некорректно давать им оценку. Это новый продукт, сериал для платформ. В нем позволительно больше, чем в сериалах для федеральных телеканалов, диапазон шире. Те же «Чики» или «Содержанки» не могли бы появиться на Первом канале, например. У меня шесть лет лежит проект под названием «Игрок». Его не показывают, потому что это история про казино. И если телеканал покажет «Игрока», получится, по их мнению, пропаганда того, что запрещено законом. Хотя на самом деле казино — это всего лишь фон для истории о дружбе, любви, предательстве. Герои могли быть на войне или в космосе, неважно.
— Режиссер свободнее себя ощущает, снимая для онлайн-платформ?
— Да. Но это не вопрос свободы. Для меня свобода имеет множество ограничений, лично моих. Какие-то вещи я делать не буду, потому что считаю их пошлыми, или слишком жестокими, или определенную тему нельзя брать. У меня есть внутренний цензор.
— Есть мнение, что зрительское кино делается на заказ, а авторское — по внутреннему побуждению. И вроде бы все режиссеры хотят снимать авторское кино, но обстоятельства мешают. Это так?
— Это кокетство. А иногда способ спрятаться, если кино не получилось. Тебе предлагают снять фильм про баскетбол или хоккей. Ты читаешь сценарий — и по нему видно, какое кино будет в итоге. И дальше говоришь «да» или «нет». И если режиссер берется и снимает, я не понимаю, почему он страдает. Или крест снимите, или трусы наденьте. Это же такая ситуация?
— Похоже на то.
— Наши режиссеры в основном заточены на авторское кино. В этом виновата наша система образования. Хотя название «авторское кино» — это катастрофа.
— Как сказать точнее?
— Даже не знаю. Кинокомедия — это не авторское кино? Очень распространенная ситуация, когда режиссер снимает потому, что надо жить, семью кормить, но при этом хочется выглядеть умным и актуальным. Вроде бы я снимаю экшен, но умный экшен, комедию, но комедию а-ля Данелия, фестивальную. Вот это соединение коня с трепетной ланью и приводит к печальным результатам.
— Эротические сцены в нашем кино, которые последнее время много и гордо снимают, вы как оцениваете?
— Проблема в том, что наша ментальность — закрытая. Когда советская актриса Наталья Негода появилась на обложке журнала Playboy, написали: «Наконец-то русская красавица разделась!» Мне кажется, в глубине души нам неловко это всё вываливать на экран. Мы на уровне биологии закрытые. Нам кажется, что это неприлично.
Самое простое — раздеть артистов, положить их друг на друга и предложить что-то изображать. Вопрос: для чего? Если это обусловлено драматургией и без этого никак, тогда да... Для меня это вопрос режиссерского умения вызывать определенные чувства. Любую сцену можно снять так, что все побегут заниматься сексом, хотя ничего не будет показано, а можно снять совершенно откровенный кадр, свалиться на уровень порнухи и вызвать стыд у зрителя.
Есть фильм с Депардье, где он бегает полкартины голый — это полная степень свободы, он даже не думает о своей наготе. И я это считываю. А с нашими актерами я считываю, что им неловко. И мне от этого неловко. Важна уместность откровенных сцен, профессионализм режиссера и оператора, умение, которое позволяет, не показывая, вызвать необходимые ощущения. Ведь режиссер работает не с вашими глазами, а с вашими мозгами. Для этого необязательно оголять человека. Кстати, мы сняли Юлию Хлынину в «Угрюм-реке» — в сцене она одета, но эротичнее эпизода я давно не видел.
— Американская киноакадемия объявила о новых стандартах, которых необходимо придерживаться претендентам в номинации «Лучший фильм». Одного из главных героев фильма должен играть представитель расового или этнического меньшинства, к ним же должны принадлежать 30% всего актерского состава. Как это оценивать и смогли бы вы работать в таких условиях?
— Это определенный знак времени. Для меня первый этап — унисекс, когда стирается граница между мужским и женским, дальше стираются границы между расами. Ничего пока не могут сделать с религией, потому что здесь сложно стереть. Представьте: нет ни женщин, ни мужчин, ни другого цвета кожи, есть некая биомасса. Дальше каждой ее единице присваивают кодовый номер, она поселяется в отдельную ячейку, где есть компьютер, и через окошко ей приносят пищу. Надеюсь, что мне не придется работать с таким материалом, для меня женщина — это женщина, а мужчина — это мужчина. Конечно, появятся те, кто станет выполнять эти требования, но я уверен, что в ближайшие десятилетия будет полно людей, которые с этим не согласятся. Более того, может возникнуть альтернативный «Оскар», потому что, если победит биомасса, «Оскар» нельзя будет называть «Оскаром», он же мальчик!
То, что происходит в Американской киноакадемии, это отражение изменений в американской кинематографической среде. Десятилетиями там правили большие белые дяди, а сейчас пришло новое поколение, у которого другие вкусы, другой взгляд на мир. Они выдвигают предложения, как им кажется, справедливые и правильные. К творчеству это не имеет отношения.
— На ваш взгляд, Россия придет к таким «правилам»?
— Мне кажется, в России в кино никто ничем не ограничен, кроме таланта. Как говорил мой учитель Сергей Герасимов, можно всё, кроме контрреволюции и порнографии. А правила киноакадемии — не самое лучшее, что мы можем позаимствовать у американцев. Придумаем что-то свое.
Анна Позина
