В прокат выходят «Елки последние» — завершающая серия киноальманаха Тимура Бекмамбетова. «Огонек» побеседовал о проекте и его смыслах с одним из режиссеров альманаха, а также автором клипов группы «Ленинград» Анной Пармас.
— Вначале «Елки» были просто комедийным сборником, потом он усложнялся, в нем появилось что-то артхаусное. Кроме того, нынешние «Елки» — завершающие. Вероятно, в фильме должна присутствовать теперь еще и какая-то специальная ностальгическая интонация?
— Знаете, я такой уж особой ностальгической интонации не почувствовала. А насчет усложнения я так скажу. Изначально «Елки», безусловно, был новогодний хит, который страна смотрела каждый год. И это уже стало традицией. Но в новеллах первых «Елок», как мне кажется, больше было представления о народе, а не самого народа. То, что началось с появлением в проекте Жоры Крыжовникова (креативный продюсер «Елок».— «О»), это действительно приближение к реальности, к правде жизни…
— Немного на грани абсурда…
— Да, но мне это более симпатично, чем идеализация действительности. Когда и честно, и смешно, и грустно. И сам процесс съемок — это тоже часто истории на грани абсурда. Знаете, когда снимаешь, кино происходит везде — и в кадре, и за кадром. Начнем с того, что новогодние «Елки» обычно снимаются летом. Мне, честно сказать, еще не доводилось так «художественно обманывать» зрителя. К счастью, команда на «Елках» суперпрофессиональная. Прошедшая от первых «Елок» до, надеюсь, все же не последних. Вот тогда я узнала все о «снежном бизнесе». А затем увидела своими глазами, как можно сделать из вполне майской дороги позднедекабрьскую. Причем с необычайной скоростью. Представьте: нужно, чтобы все вокруг было заснеженное. Есть даже такой термин: «снежить». «Здесь снежим, здесь не снежим, в лесу дымок подпустим». И вот ты смотришь в монитор — перед тобой заснеженный сказочный лес, отворачиваешься — зеленеют клены, птички поют. Люди проезжают мимо в машинах, окна открыты — жарко. Обратно смотришь в монитор — актеры в шубах и шапках, выходят из заснеженного леса. Еще был замечательный момент: наши герои — «замерзшие» и «заиндевевшие», старательно клацают зубами — им холодно. Герой останавливается напротив героини, чтобы сказать ей какие-то лирические слова, и вдруг начинает смеяться. Камера, стоп! Что случилось?! «Простите меня,— говорит,— но у нее на лбу комар». Обожаю кино за эти ситуации.
— Ну еще все-таки важен и итоговый художественный результат…
— Бывает, что погоня за совсем высокохудожественным доводит людей до ручки. Я сейчас прожила примерно два месяца в Ярославле. Снимала свою первую полнометражную картину. У нас было 30 съемочных дней, а приехали мы, естественно, раньше, для осмотра локаций, проб артистов, ну и так далее. Ярославль сегодня — это такая негласная столица российского кино, там недорого, удобно, недалеко от столицы — поэтому там постоянно что-то снимают. И вот мы слышим в криминальных новостях Ярославля: какой-то человек в невменяемом состоянии, в трусах и майке, выбежал на дорогу, остановил машину, забрался на крышу. Его долго пытались оттуда снять, полтора часа. Приехала национальная гвардия, в бронежилетах и в касках. А он все это время кричал одну фразу: «Ира, не верь им, сохрани флешку».
— Детектив снимали?
— Нет. Это была жизнь. Выяснилось, что этот несчастный — художник-постановщик из сериала «Живая мина», у которого сдали нервы. Он два месяца торчал в Ярославле, искал места для съемок. Но потом приехали продюсеры и забраковали все его локации, фотографии которых он заботливо сохранял на флешку. Тогда у нас в съемочной группе появилась такая шутка: «Останови меня, когда я буду готов залезть на машину».
— Проект «Елки», когда он задумывался, был призван сыграть объединяющую роль: «мы — одна страна». Удалось ли это сделать, как вы думаете? Какой социальный и культурный итог «Елок»?
— Ну, мне кажется, что в чем-то, конечно, удалось. Народ ждет это кино, идет на него и голосует рублем. А что касается «культурного итога»… Знаете, в каком-то советском фильме была такая сцена: одну девушку, видимо, сбившуюся с истинного пути, прорабатывали на комсомольском собрании. И вот выступает в ее защиту комсомолец: «она же — хорошая, просто запуталась, а это бывает». И вот мне кажется, что «Елки» — про людей, которые «хорошие, просто запутались, и это бывает». И каждый фильм нам гарантирует, что человек распутается и все будет хорошо. И в этом есть чудесное новогоднее настроение, которое передается всерьез уставшему за год зрителю. Он выходит из зала с улыбкой — «да все распутается, конечно». Этим мне «Елки» очень симпатичны.
Мне предложил участвовать в этом проекте Жора Крыжовников. Это мой первый опыт работы со студией «Базилевс» и в «Елках». Франшиза — это такая особая история, когда ты не предлагаешь свой сценарий или героев, они уже придуманы до тебя. Тебе остается решить — интересно ли тебе иметь дело с предложенными сюжетами и героями или нет. Одна из новелл мне понравилась, и я согласилась. Автор идеи «Елок» Тимур Бекмамбетов участвовал в процессе стратегически. То есть на начальном этапе, когда я выбирала артистов на главные роли, он рассматривал кандидатов, давал советы. И в финале — когда уже принимал режиссерский вариант монтажа. А в остальном мне был выдан абсолютный кредит доверия. Я помню, что пыталась обсудить с Жорой Крыжовниковым, какой должен быть способ рассказа истории, какая у нее должна быть интонация, потому что это же часть общего целого. И он мне отвечал: «Нас устроит любая ваша интонация». Услышать такие слова от продюсера — мечта любого режиссера. И я надеюсь не подвести своей интонацией целое. А дальше уже началось производство. И оно было таким… яростным, что там уже было не до особых обсуждений.
— Я читаю синопсис нынешних «Елок»: «Снегурочка спасает одинокого дедушку, тюменский хипстер помогает дяде Юре, Борис делает все возможное, чтобы его друг Женя не вернулся в Якутию, пермские спортсмены мечтают увидеть улыбку девушки, жительница Воронежа отправляется в столицу, чтобы встретиться с актером Комаровским». Какая из них — ваша новелла?
— Моя — про жительницу Воронежа. Она продавщица кофе и элитных напитков на вокзале. И отправляется она в путь не то чтобы в Москву, а за своей любовью. Или за тем, что она считает своей любовью. Это можно назвать таким железнодорожным «роуд-муви». Героиня новеллы смелая, даже отчаянная. Таких раньше в кино играла Инна Чурикова. Честно сказать, я мечтала найти актрису, похожую по темпераменту на Чурикову. И вот мне кажется, что я ее нашла. Это чудесная Катя Агеева. Красивая и некрасивая, отчаянная и беззащитная. Рыжая ведьма с зелеными глазами.
— У нас в комедийном кино все конфликты, как правило, искусственные. Как вы добиваетесь того, чтобы конфликт было настоящим, неподдельным?
— Вы верно заметили насчет искусственности конфликта — мне кажется, что некоторым сценаристам, пишущим комедию, кажется, что обычного, простого конфликта недостаточно. И они начинают его усложнять, нагромождать, накручивать немыслимые обстоятельства. Им кажется, что от этого будет смешнее. Но увы, это так редко получается. Мне кажется, что комедию можно сделать с совсем простыми и понятными вещами. Более того, лично мне она будет казаться смешнее «навороченной». И многим зрителям, я думаю, тоже. Чем жизненней конфликт, тем больше узнаваемость истории. Тем больше вероятность того, что зритель улыбнется, узнав в ней себя или своего знакомого.
— Нельзя избежать разговора о ставших знаменитыми ваших клипах на песни Шнурова. Когда я беседовал со Шнуром, он сказал мне по поводу клипов: «это все Аня Пармас» — имея в виду вас как режиссера. Я считаю, что эти мини-фильмы — особый жанр. Их успех объясняется еще и тем, что в них нет вранья и лакировки действительности, которые есть в крупных киноформах. Как вы сами сегодня оцениваете эти работы? Могут ли они стать началом чего-то нового?
— За этими мини-фильмами, безусловно, стоит серьезная работа. И, конечно же, не только моя. Но когда мы это делали, скажу честно, не было цели — создать новый жанр. Скорее это воспринималось как фантастическая возможность за деньги Сергея Шнурова (прости, Сережа) похулиганить и пошутить всласть. Сделать и ему приятное, и, возможно, зрителю. А потом выяснилось, что это многим показалось интересным. Возможно, кто-то пойдет дальше и сделает из этого нечто большее… Понимаете, вот мы сняли шесть мини-фильмов. И в какой-то момент произошла остановка. Я не могу объяснить, почему это произошло, но вдруг стало понятно, что дальше уже мы будем только повторяться. И мне самой совсем не хочется делать одно и то же. В этом же жанре мини-фильма. Надо придумывать нечто принципиально новое. Что вполне, кстати, в духе Шнурова, поскольку он всегда движется вперед, у него задача — всегда удивлять. А эти клипы получается — уже пройденный этап, топтание на месте. Наверное, можно было бы рассказать еще энное количество историй про разные характеры. Но все равно я осознаю, что это будет самоповтор.
— Я не могу с вами полностью согласиться. Эти фильмы имеют уже самостоятельное значение: получилась энциклопедия русской жизни, подборка настоящих современных русских типов, характеров. И она, кажется, еще не до конца собрана. А клип про «лабутены» — вообще отдельная история: это же не смешно, а скорее трагично. Любая феминистка сказала бы вам, что это фильм про трагедию русской женщины, которая продолжает видеть себя только глазами мужчин, в качестве вещи. И наряжает себя именно как вещь.
— Это правда, и я не знаю, сколько еще должно пройти времени, чтобы что-то в женском сознании сдвинулось. Но тут знаете, какая есть метаморфоза. У нас в съемочной группе довольно много женщин — художник-постановщик, художник по костюмам, по гриму, второй режиссер. Короче, уйма теток. И мы обсуждали с ними детали: что нужно включить в этот обязательный набор — перед сборами на первое свидание? И в момент обсуждения я с радостью ощущала себя частью большого женского целого. Эти сборы на свидание — это же целый план «Барбаросса». Все четко, до миллиметра должно быть продумано. Это не передать — с какой тщательностью женщина изучает свое лицо перед первым свиданием, через какое увеличительное стекло. И вот мы обсуждаем и понимаем: какие там мужчины — это все равно вечная женская игра, и в ней есть что-то такое, что нравится женщинам само по себе, безотносительно всяких там дядей.
— Как у вас происходит коллективное обсуждение при съемках этих клипов? Сценарий рождается и уточняется по ходу съемок? Как выстраиваются отношения внутри съемочной группы?
— В принципе, у нас все очень демократично… Единственное, что мне тяжело выносить,— это сухой профессионализм. Я понимаю, что мы не «Пионерская зорька» и что большинство людей не обязано фанатично любить свою работу. Но если я чувствую, что люди собрались на площадке лишь по необходимости, заработать денег, то творческий контакт и взаимопонимание с ними невозможно. Поэтому я стараюсь, чтобы команда состояла из людей, которым интересно участвовать конкретно со мной и конкретно в этом проекте. И это не романтический, а совершенно деловой подход. Над клипом, в силу финансовых и прочих причин, работает обычно небольшая команда, и, если работать много и часто, команда эта превращается в большую семью. Мне лично эта семейственность очень важна… Когда я впервые оказалась на съемках большого кино, это была новелла в альманахе «Петербург. Только по любви», я с ужасом обнаружила, какое огромное количество людей, оказывается, трудится на площадке во время съемок. А я просто нуждаюсь в том, чтобы запомнить каждого человека в лицо и называть его по имени. Мне это необходимо, иначе я не ощущаю себя своей.
— Давайте поговорим о природе комического. С одной стороны, у нас очень много всяких юмористических передач, постоянный хохот на телевидении, в том числе и над политиками — конечно, не над своими, а над чужими. В кино комедия — самый распространенный жанр. С другой стороны — есть ощущение, что весь этот смех какой-то сдавленный. Потому что видно, что люди боятся шутить. Зная, что смеяться теперь можно далеко не над всем. Над чем теперь можно шутить, над чем — нет? Можете рассказать?
— Ну, конечно, если задаваться вопросом, «над чем можно шутить, а над чем нельзя», то можно заканчивать шутить в принципе. Это сразу душит на корню всю идею смеха. Один раз я пробовала писать сценарий комедии. И в итоге эту комедию, как мне кажется, задушили на корню — именно тем, что пытались привести сценарий к какому-то стандарту жанра и соблюдению необходимых «приличий». Это была комедия про собачку, которая обладала интеллектом. И могла как бы расслышать мысли людей. Уж где-где, а в мыслях мы ведь себя совсем не ограничиваем. Но это оказалось «не в формате», историю начали уводить в семейную романтическую комедию. На этом моя работа на проекте закончилась, и мы разошлись. Поверьте, я не осуждаю продюсеров и инвесторов. Люди, снимая сегодня кино, рискуют деньгами, и они изо всех сил стараются эти риски минимизировать. Я просто не понимаю, откуда у продюсеров такое тотальное недоверие к авторам. Ведь ты же выбрал этого сценариста? Ты ведь знал о нем? Читал наверняка. Без этого доверия хорошее кино, мне кажется, не получится. Тем более комедия. Принято говорить, что сложнее всего в кино человека рассмешить. Но это правда! Растрогать или напугать все-таки проще. А вот рассмешить — самая тонкая вещь. И если ты не доверяешь в этом вопросе сценаристу, с которого все начинается, о чем еще можно говорить?..
— Прежде у нас в кино было два любимых объекта шуток: вначале смеялись над новыми русскими — бизнесменами, а теперь принято смеяться над «старыми русскими», то есть над интеллигенцией, как ее понимают режиссеры. Сейчас еще дополнительно появился новый подвид, объект для шуток — это хипстер. Ну и что в них смешного?
— Юмор возникает там, где возникает настоящий герой, настоящий конфликт — и, соответственно, про него интересно рассказывать историю. Будь то комедия или трагедия. Да какую угодно. В 1990-е очевидными героями были бизнесмены, в них чувствовалась пассионарность. Это были такие титаны. Естественно, над ними было интересно и посмеяться. И над бандитами было возможно смеяться — они тоже были героями о-го-го. Сейчас герои — пожалуй что работники силовых ведомств. Наверное, поэтому очень много сериалов и фильмов про них сейчас. А вот хипстеры, на мой взгляд, особой пассионарностью не обладают. Не такие они, что ли, настоящие. Фасад, конечно, интересный, но характер сильный не чувствуется. Ну или лично я его не чувствую.
— Один из самых ярких типов этого года — это учительница в школе, которая не может иначе воспитывать детей, кроме как с помощью привычного окрика «сидеть, я сказала» или даже скакалкой наказывать. Дети потом это все выкладывают в YouTube, и в обществе начинается нешуточный скандал. Главное ощущение, что для всех этих учителей последних 30 лет со всеми их грандиозными переменами, словно и не было. Это никак их не изменило. Это не объект для юмора?
Расстаться с прежней жизнью, со старыми привычками. Начать жить по-новому, думать по-новому. Мне кажется, что страх этот легко можно спутать с чем угодно. В том числе и с любовью. Это если про фильм. А если про тех учителей, которые со скакалками, так это вообще-то клинический случай. Вы знаете, у меня старшая сестра — учитель. Преподает русский язык и литературу. Поэтому я, как мне кажется, неплохо знаю этот школьный мир. Он немного сумасшедший, но в хорошем смысле. Женский коллектив, часто совершенно лишенный личной жизни, просто потому, что нет на нее времени. Небольшая зарплата и огромная стопка тетрадей каждый вечер. Знаете, есть замечательный анекдот про учительницу, на которую в лифте нападает наркоман и пытается дернуть у нее такую довольно увесистую сумку. Она вцепилась в сумку, как в жизнь, и кричит: «Сочинения не бери,— протягивает ему какую-то папку: — вот, возьми классное руководство!» Но боюсь, что понятен анекдот будет только учителям.
— Сейчас конфликт между нынешними 17-летними и их родителями по разным причинам становится актуальным, общественно значимым. Потому что это конфликт двух культур — телевизора и интернета. В этом году, кстати, довольно большое количество фильмов снято на эту тему — попытка увидеть и понять именно это виртуальное поколение, неведомое.
— Мне оно как раз вполне ведомо по той причине, что сейчас моему сыну — 14, а дочери — 13. От них я узнаю о популярных блогерах, Undertale и прочем. Я вообще-то считаю себя человеком быстро соображающим. И быстро разговаривающим. Но они — еще быстрее. Мы недавно ходили с ними на фильм «Фантастические твари – 2». Для поколения, которое выросло на Гарри Поттере, фильм «Фантастические твари – 2» — это как приквел. Но это не главное. Я, например, в кино боялась очень крупных планов на большом экране. Как-то это резко «лупит по глазам». А создатели «Фантастических тварей» ни на грамм этого не боятся. Ни крупных планов, ни скорости монтажа, ни того, что где-то зритель не успевает чего-то по смыслу догнать… Потом догонишь, как бы говорят они. И вот я смотрю, и дети смотрят это кино, да еще и все на английском языке с русскими субтитрами. Они все это воспринимают мгновенно. Поменялась какая-то внутренняя скорость восприятия. И, соответственно, как только это поколение сталкивается с другим ритмом, более медленным, они моментально теряют ко всему интерес, такая вот странная штука.
Беседовал Андрей Архангельский
