Классику японского кино Такаси Миике в этом году исполняется 60 лет. За свою карьеру он снял более ста фильмов. «Огонек» побеседовал с передовиком кинопроизводства.
Насилие в его картинах доведено до абсурда и в итоге превращается в карикатуру. Самую общую реакцию зрителей на его фильмы можно было бы обозначить так: неистовый смех. Такая парадоксальная реакция способна подорвать авторитет любого классического жанра — будь то триллер или фильм ужасов. Так снимает кино японский режиссер Такаси Миике, которого за его пристрастие к жестоким сюжетам часто называют «больным режиссером». При этом он еще и чемпион по количеству снятых фильмов: по некоторым подсчетам, к 2020 году он снял уже более 100 картин в разных жанрах. Он популярен в Европе и в Америке, но особенной известностью пользуется в Азии, где недавно стал почетным гостем сразу четырех международных кинофестивалей. Нам удалось встретиться с режиссером на международном кинофестивале в Макао (Китай): в эксклюзивной беседе с «Огоньком» Миике объяснил, почему его последняя картина не похожа на предыдущие и как он собирается в этом году встретить свое 60-летие.
— Недавно в России вышла ваша «Первая любовь», и любители жанра хорора были несколько удивлены: они говорили: «это совсем не Такаси Миике». Вы сознательно добивались такой реакции?
— Знаете, я давно снимаю фильмы про самураев, якудза, людей жестоких, совершающих отвратительные преступления, которые являются частью их будней. Но на этот раз мне захотелось сделать из них второстепенных персонажей, взять их только в качестве фона для главных героев. Итак, теперь я рассказываю историю двух людей, которых судьба случайно свела вместе,— на фоне хаоса и насилия они полюбили друг друга. Таким образом, я впервые снял фильм, в котором есть надежда. В нем также есть финал. Я испытываю прекрасное, совершенно новое чувство, знаменующее новый период, новую жизнь. Если хотите, я снял этот фильм для нового поколения. Мне еще не доводилось снимать про любовь. Но эта любовь, конечно, не похожа на то, что принято обычно снимать в фильмах о любви.
— Вы имеете в виду, что даже любовь в ваших фильмах не существует без насилия?..
— А что такое, по-вашему, любовь? Само желание «обладать другим человеком» является насильственным фактом. Предположим, человек влюбляется. Это значит, что он желает другого человека, хочет получить ответное чувство, а разве «желать» и «хотеть» не граничат с насилием, путь и в переносном смысле? Как часто мы навязываем свои чувства и желания другим!.. Знаете, большинство людей, сталкиваясь с такими проблемами, предпочитают избегать их решения. Они думают примерно так: ну, так уж заведено, не мне решать, как-нибудь будет… Можете считать, что я также отношусь к числу слабовольных людей.
Два совершенно непохожих друг на друга человека, слабых и полных зависимости, случайно встречаются и пытаются защитить себя от ужасных обстоятельств. Среди всех выродков эти двое сохраняют человечность и чувства, которые являются чистыми даже в жестокой среде. Кроме того, я не всегда снимаю жестокие фильмы. Среди моих работ есть, например, и фильмы для детей, там вы не найдете даже намека на насилие. Вообще же я никогда не понимал, почему людям так нравится смотреть жестокие фильмы и почему они всегда ищут и находят жестокость именно в моих фильмах. Иногда я спрашиваю себя: «Снимаю ли я фильмы про насилие или самые жестокие сцены являются лишь плодом болезненной фантазии зрителя?»
— После некоторых ваших картин, например «Ичи-киллер», «13 убийц» или «Кинопроба», за вами негласно закрепилось прозвище «больной режиссер». Как вы к этому относитесь?
— Думаю, люди часто не понимали меня или неправильно интерпретировали мои намерения. Больные люди не способны к осмыслению и анализу, они не пытаются понять причины и следствия. Думаю, не я создал насилие, а тот мир, в котором мы живем. Мои картины отражают этот мир. Как только настанут другие времена, я начну снимать другие фильмы. Конечно, мои герои сильно отличаются от американского мейнстрима, и не только потому, что у них нет приставки «супер». Мои персонажи слишком часто оступаются и падают. Пусть им и удается в конце концов подняться, большую часть экранного времени они, можно сказать, проводят на коленях. В голливудских картинах герои обычно сражаются со злом в одиночку и без особого вреда для себя. Моим героям часто достается, но тот факт, что герой может падать и получать пинки, заставляет зрителя ему больше сочувствовать.
— А как, например, реагируют на эти фильмы ваша семья, дети?
— Однажды моя мать пригласила своих друзей посмотреть картину «Ичи-киллер», которую даже запретили в нескольких странах. Мать почему-то не догадалась, о чем будет фильм, и после просмотра была в шоке. Она постоянно меня спрашивала, как я умудрился снять такой ужасный фильм. Что я мог ей ответить?.. Я просто посоветовал ей с отцом в следующий раз внимательно читать названия картин или хотя бы обращать внимание на рекламные плакаты.
Что касается моих троих детей, то они уже выросли и могут смотреть все, что им захочется. Конечно, я очень благодарен им за то, что по доброте душевной они прощают мне такие картины. Но они их особо и не смотрят. У людей имеется способность с возрастом развиваться. Не знаю, важно ли моим детям узнать о «темной стороне жизни», но некоторым людям, я знаю, это важно. Им нравится такая стимуляция: они специально платят деньги, чтобы их пугали.
— Часто главными героями ваших картин являются якудза. Чем вас так привлекает образ представителей организованной преступности?
— Якудза всегда считались плохими парнями, и люди привыкли их ненавидеть. Мне же все же кажется, что в них можно найти что-то человеческое. Голливуд, опять же, часто показывает злодеев, но чаще всего это вымышленные характеры. Якудза в моем кино, как правило, взяты из жизни. В этой правдивости я вижу преимущество. Знаете, что их привлекает в том образе жизни, который они выбирают? Обычные люди редко могут изменить ход событий, и правительство делает это слишком медленно. А вот якудза может все изменить за один день, даже за одну ночь. Чего, собственно, они хотят?.. Быть свободными от системы. Но при этом они также нуждаются в союзниках среди властей и полиции и так же, как и правительство, заинтересованы в экономической стабильности. Правда, многие из них давно уже не строят грандиозных планов, они лишь пытаются свести концы с концами. С некоторыми из них я знаком. И они тоже меняются, как и все вокруг. В середине прошлого века фильмы про якудза заполонили японские кинотеатры. Люди толпами ходили их смотреть.
История якудза, конечно, со временем будет переосмысляться, в следующих поколениях, но сегодня молодежь мало интересуется якудза.
— Может быть, вы планируете снять картину под названием «Последний якудза» — что-то в стиле «Последний самурай» (американская драма Эдварда Цвика по сценарию Джона Логана, 2003). Каким он будет, последний якудза?
— В какой-то степени я размышляю на эту тему в «Первой любви». Обычно злодеи и преступники сами себя не считают порочными, они винят во всем обстоятельства. Но «босс» в моей картине при взгляде на восходящее солнце думает о том, как бы ему исчезнуть. Конечно, в этом есть некоторая доля иронии. Он ненавидит себя за собственную слабость, когда произносит: «Мы, язудза, не созданы для дневных прогулок. Мы идем нашим собственным путем, и он проходит в тени». Я знал таких людей, как он. Так могли думать якудза, которые жили в другие времена. Они вращались в своем особом мире, уважая его границы. Эти якудза уже давно исчезли даже из фильмов. То, что сегодня показывают в кино,— это всего лишь модный лейбл, который пытается объединить несколько поколений якудза в нечто одно. Но это, конечно, уже чистый вымысел и не имеет никакого отношения к реальности.
— Как с годами изменилось ваше кино? И каким вы видите себя в ближайшие десять лет, например?
— Теперь я достиг преклонного возраста (мне скоро исполнится 60), и я собираюсь жить мирно. Также я хочу снимать более гуманистические фильмы, отойти от своих ранних работ, в которых действительно было слишком много насилия. Я — обычный человек, который посвятил свою жизнь созданию карьеры, с возрастом пытается защитить то, чего он достиг или уже имеет. Режиссер часто не хочет расставаться со своим имиджем, с миром, который он создал. Я должен вам сказать, что режиссер — это всегда одинокий и грустный человек, пытающийся соответствовать созданному им образу, что делает его пленником собственных же иллюзий. Мой план на ближайшее время — освободиться от собственного имиджа. Я хочу делать то, чего никогда не делал раньше. Но энергия творца не существует сама по себе. Она подпитывается из среды, которая его окружает. Кроме того, я уверен, что каждый человек обладает своей собственной уникальной энергией, о которой даже не подозревает. Моя задача — приблизиться к пониманию своих возможностей, дальше узнавать свой потенциал. Знаете, люди могут влиять на других людей хотя бы потому, что их об этом попросили (усмехается). Едва ли я смогу создавать фильмы в одиночку и скорее всего не смогу полностью отказаться от предыдущего опыта. Но я решил не бояться рисковать: буду «прыгать в неизвестное», зависеть от обстоятельств, смиряться и снова пробовать, если все это потребуется для творчества. Недавно я начал работу над новым проектом, речь идет о японской телевизионной драме, которая транслируется по воскресеньям и предназначена для девочек в возрасте трех лет. Она представит именно женщин в качестве супергероев, а это значит, что я наконец смогу выйти за рамки «кинематографа насилия».
Беседовала Татьяна Розенштайн
