Не довелось лично с ней общаться. Иногда писала о фильмах с ее участием. Видела по телевизору. Ее появления на маленьком экране были очень непохожими. Наверное, много зависело от режиссерской воли. Гурченко не появлялась в рекламе, не мельтешила в идиотских шоу-трепах, или разнообразных жюри. Не устраивала балдеж с пробивными карьерными молодыми парнями. Не участвовала в скандалах. Не привлекала внимания к личной, семейной жизни. Не мельтешила. Гурченко самоутверждалась в работе. Что-то получалось более удачно — что-то менее.
Иногда она поражала. Так было, во всяком случае, для меня, когда нажала кнопку ТВ на программе Вадима Токменева. Гурченко пела о снегах, об одиночестве, о любви. Пела так — как никто — никогда. Не знаю, записало ли телевидение это потрясающее выступление. Это было незадолго до ее юбилея. Который, большей частью, — разочаровал. Вообще вся жизнь актрисы была качелями. Иногда ей удавалось взлететь так высоко — как никому. И только сейчас, когда ее не стало, возникает определение ВЕЛИКАЯ актриса. Потому что, пока она была, казалось, что она и будет всегда всю жизнь.
1956 год… Больше чем полвека… Каток в таганском парке… Ее песни крутили целыми вечерами, и под пролетающие снежинки мы переходили из отрочества в юность вместе с ней. С ее голосом с ее изящной пластикой, с ее утонченностью. Много было в конце 50-х годов красивых актрис, может и талантливых. Только хватило их на одну короткую жизнь. Гурченко тоже пропала надолго. Ее смело с экрана, как Извицкую, Конюхову, Крепкогорскую и других многих и многих. В 60-е годы началось другое кино, и нужда в прежних красавицах исчезла. Кстати, Гурченко в «Карнавальной ночи» красавицей особой не была. Скорее обаяние молодости. Красавицей она стала позже.
В конце 60-х мне довелось заниматься в аспирантской группе в Театре-студии киноактера. Мы готовились там к экзаменам по иностранному языку и философии. А когда занятия кончались, мы втихаря спускались в зал. Чаще всего наши дни совпадали с репертуарным спектаклем «Целуй меня, Кэт». Не знаю по сю пору, о чем эта пьеса, потому как видели мы середину второго действия. Сольный танец Гурченко на сцене. Думаю, этот номер в театральном спектакле был смыслом и праздничной вставкой к представлению.
Гурченко тогда не снимали уже много лет. Она была среди многих полузабытых. Но танцевала она так, будто каждый день проводила много часов у балетного станка. Иногда мы встречали ее в раздевалке. Спектакль еще продолжался. В холле никого не было. Зрители еще не выходили из зала. Уходили мы, потому как в спектакле смотреть было больше нечего. И она, исполнившая свой номер. Очень хотелось подойти к ней и поблагодарить и сказать, какой восторг у нашей маленькой группы вызывает ее выступление. Но было неловко. Мы не подходили. Только спустя годы, оказалось, что мы были полными кретинами. Ведь ей тогда человеческие слова были очень нужны.
Рассказывала одна знакомая. Предупреждаю — это слухи. Гурченко в какой-то период малокартинья устроилась работать в модный тогда театр. Но очень быстро была уволена. Якобы режиссер этого театра ставил условие, что для «познания» актерских возможностей ему необходимо было «ближайшее знакомство» со всеми актрисами труппы. А Гурченко на эти условия не пошла. Не ручаюсь, что это было так. Как говорится, «со свечкой никто не стоял».
Помню однажды на премьере в Доме кино, она сидела где-то поблизости. К этому времени она уже снова начала много сниматься и выглядела на экране красавицей в роскошных одеяниях. А здесь, поблизости, Гурченко была хрупкой, не накрашенной, в скромном костюмчике. Она не выделялась из толпы, никто на нее внимания не обращал. Впрочем, в Доме кино на звезд реагировать было не принято.
Долго не доводилось видеть ее «живьем». Потом был юбилей у старшего Тодоровского. Было много выступлений, хороших и добрых слов. Традиционно. Скучновато. А потом на сцену вышла Людмила Гурченко. Может, что-то там застопорилось у организаторов, потому что на пару минут актриса оказалась «без пригляда». Не помню, что она говорила и как двигалась. Но вдруг пустой, вроде бы потерянный вечер, наполнился смыслом и содержанием. Мне показалось тогда, что все ее замечательные даже режиссеры — ей мешали. Потому что «в свободном полете» она сделала что-то совершенно немыслимо гениальное. Поразительное. Что-то в душе вспыхнуло при ее появлении. А потом вечер опять потек традиционно-юбилейный. Стало опять малоинтересно. Ее книгу про взрослое детство читала взахлеб еще в 80-е годы.
Про нелепую гибель ее шестнадцатилетнего внука узнала несколько месяцев назад. Из записи Гурченко в интернете. Сколько же ей выпало горя и беды. И каждый раз она возрождалась из жизненного лиха со всей стойкостью жизненной энергии. Не знаю, что давало ей силы преодоления. Может быть — огромная любовь ее отца. Которую получила в жизни полной мерой. Такую невозможную родительскую любовь и веру, какой в жизни, казалось, не бывает.
Сейчас, когда ее не стало, поражаешься, как красиво она ушла. Гурченко потрясающе спела о снегах, она сама как поэт, композитор, режиссер и исполнительница главной роли – сделала напоследок фильм. Она отметила юбилей. Она ушла внезапно. Не озаботив проблемами слухами и сплетнями.
Оказалось, что она ушла не совсем одна. Потому что вместе с ней ушли куски нашей жизни. Пространства, которые уже никто не заполнит. Начало нашей юности с русской Лолитой Торрес. Воспоминания о войне — как светлая печаль о погибших и выживших. В ее песнях. В ее фильмах. Элегантность и утонченность облика, в котором всегда присутствие индивидуальности. При негромком признании актрисы «я сама шью». А в книжке рассказала, что шила свои туалеты «на глазок». И, как полоснул по сознанию, рассказ домработницы, что в один из последних вечеров жизни расшивала сама! платье бисером для будущей премьеры. Девы современные! Вам такое присниться!
Мы прощаемся и не можем проститься. Потому что она не ушла, не покинула нас. Когда ее хоронили на Новодевичьем, в это время, о Господи! Не могу! Не могу представить холод земли! Она была в ящике. Да! В ящике телевизора. Она была в фильме «Вокзал для двоих». Она любила. Была любима. И будет любима еще очень-очень долго. Пока живы мы — чьи куски жизни были прожиты с ней. С великой русской актрисой — Людмилой Гурченко.
Татьяна Ивановна Лотис.
