В 2016 году в социальной сети «Вконтакте» объявился мёртвый поэт Федор Терентьев — человек необычайно талантливый и совершенно безвестный. Родился он, как утверждала администрация паблика, в 1944 году в Черниговской области, а умер в 1983 под Ашхабадом — от заражения крови. Нигде не публиковался, писал в стол. Стихи его сохранила подруга — Майя Виноградова, которая тоже давно умерла. Архив поэта попал в руки неизвестным авторам проекта, которые и выкладывали понемногу его стихи и дневниковые заметки. 14 декабря 2023 года администратор паблика сообщил, что Федор Терентьев вымышлен. Но уже поздно, я считаю.
Единственная фотография Федора Терентьева
Федор Терентьев вне всякого сомнения был — чисто эмпирически никаких различий между Федором Терентьевым и Леонидом Губановым (московский поэт) ни для кого из нас нет. Его ладно сложенная биография блистательна с драматургической точки зрения. «Быть вне», — написал Федор Терентьев в дневниковой записи на последнем году своей жизни. Так он и был — вне — не бывал в столицах, не пересекался с поэтическим подпольем (хотя его влияние на стихи Терентьева очевидно), книгочействовал-филоложничал (что очевидно по его творчеству), толком ни с кем не дружил. Скажем, был у него один друг-однополчанин, этакий позднесоветский Макс Брод, и была души подруга Майя Виноградова. Обоим он присылал стихи, с обоими делился своим «вне». Макс Брод, как и положено, не выдал ни строчки из наследия Терентьева и скончался через год-другой за ним вслед, а Майя, женская простота, не смогла сдержать такое количество прекрасных текстов в своём комоде — начала не распространять, но распространяться. Бог ей судья.
Федор Терентьев — это не мистификация, — это мистерия. Если пользоваться языком метафизики Аристотеля, то можно сказать, что форма (идея) поэта Федора Терентьева существовала несомненно, а её материальное воплощение оказалось спрятанным в низшие слои реальности, хотя оно тоже несомненно есть. Таким образом, поэт Федор Терентьев по большому счёту гораздо более реален, чем тот якобы живой человек, что писал и выкладывал его стихи. Этот самый якобы живой человек может существовать и в другом регистре — стремиться к иной идее — иной личине. Но на фоне идеи поэта Терентьева материя беспомощна — она капитулирует, превращаясь в руки.
В традиционном театре маска персонажа оживляет его, воспроизводит его в сосуде-актёре, воскрешает персонажа (как идею) из мёртвых. Маска Федора Терентьева — это такое же воскрешение несуществующего поэта из мёртвых, придание ему бытия. Качество, художественная целостность его стихов не оставляют сомнений: речь здесь не просто про литературную мистификацию, гетероним и проч. — мы свидетели явления, куда более серьёзного и спиритуального. К жизни призван дух мёртвого поэта, которого никогда не было с точки зрения материальной, но который непременно должен был быть.
Федор Терентьев — это новый Лазарь, вызванный тем же Логосом из пещеры высокого поэтического посмертия. В лирике поэта царит именно этот топос — посмертие — которое он несёт с собой в мир явленный, оставаясь «вне». И не только «вне» происходящего в литературной традиции, но и «вне» временных рамок. Конечно, поэзия Терентьева относится к андерграунду семидесятых, исполнено смыслами и духами этого периода. Но, если говорить честно, то она легко из него изымается и как неуёмная замёрзшая синица, пролазит в дыры разнообразных измерений — больше всего ей приглянулось именно в нашем. У Терентьева есть потрясающие строки, в которых наиболее прямо и заявлена его художественная цель:
Придёт сент я, окт я, но я
не бырь, а нварь – реки, хазарин,
коль речь наяда, ко ле я
я сон, я сырь, я зык разварен.
Почти разобран до морфем,
до междометий – то-то, трезво
разрезать слово, чтобы слезло
вкпб с него совсем,
и древнерусское, и греко-,
и то, что было до стихов
палеолита, человека,
ещё не знающего слов
Поэт Федор Терентьев, разобранный «до морфем», «до междометий» — это вырванное из временной инерции стремление вернуться к праязыку. Поздний Советский Союз, в который поэт был отзеркален, вброшен, предоставляет ему скудный эмпирический материал. Но именно в такое пространство, где смысл весь сведён к материи, где мир грозит качнуться вправо, качнувшись влево, его строки являются — как подмена подмены. Читатель вынужден сокращать, и в этот момент его атакует подлинное, расфеноменное, освобождённое слово. И, быть может, никак иначе, кроме как с помощью нехитрой магии мистификации, вскрыть этот нарыв, выпустить наружу адамическую стихию было невозможно.
И поэтому последняя (хотя конкретно здесь, действительно, хотелось бы сказать: «крайняя») запись в паблике автора выглядит не просто как холодное прощание с читателем, а как приговор нам всем, приговор поэзии, приговор слову:
«Федор Терентьев вымышлен. Стихотворений больше не будет. Всем спасибо».
Талгат Иркагалиев
