Иннокентий Михайлович Смоктуновский - без сомнения гениальный актёр, чьё имя золотыми буквами вписано в историю мирового кинематографа.
Предлагаем нашим читателям ознакомиться с заметкой об этом талантливейшем человеке.
Редакция сайта 1001
Главным объединяющим событием ушедшего года в России стало 70‑летие Победы, которой, видимо, суждено войти в национальный генофонд. Уже и «дети войны» состарились, а журналы продолжают публиковать материалы об этом кровавом мировом побоище. Пальму первенства среди прошлогодних публикаций на эту тему держит, на мой взгляд, напечатанная в седьмом номере журнала «Дружба народов» «Повесть о Смоктуновском» Анатолия Кима, у которой есть еще одно неоспоримое название — «ГЕНИЙ».
Новая повесть Анатолия Кима интересна не только анализом творчества великого актера, необычными подробностями их знакомства и встреч (например, о том, как Иннокентий Смоктуновский, словно угадав затаенную мечту автора принять крещение, стал его крестным), но главным образом прямой речью актера, который в беседе не менее обаятелен, чем в кино или на сцене. Надеюсь, читатель легко убедится в этом сам, познакомившись с выдержками из приведенного автором монолога Иннокентия Михайловича, который тот произносит за рулем автомобиля по дороге из Москвы в Суздаль. Его рассказ как раз касается войны, которая для 17‑летнего юноши, едва оказавшегося на фронте и успевшего заслужить медаль «За отвагу», вскоре обернулась пленом:
— Мне много приходилось видеть самого жуткого на войне. Когда она началась, я еще учился в школе, в десятом классе. Отца в первые же дни забрали на фронт. Он у меня был большой, рыжий детина под два метра. Работал грузчиком. Когда колонна мобилизованных шла по улице к вокзалу, отец шел с краю правофланговым. Я бежал рядом с колонной и почему-то плакал, смотрел на отца и плакал. Отец не оглядывался, меня вроде бы и не видел, но вдруг вышел из строя и пошел прямо на меня. Остановился, очень строго посмотрел мне в глаза и сказал: «Ты чего? Смотри у меня!» — повернулся и опять возвратился в строй. С того дня я отца больше не видел. Он погиб в сорок втором году<…>
В 43‑м призвали самого Иннокентия.
— Я попал в степи за Сталинградом, там нас, пехоту, немцы окружили и взяли в плен. Отогнали от линии фронта и поместили в лагерь для военнопленных. Это было огромное выгороженное место в чистом поле. <…> А пленных было тысячи. Уже пришла осень, холодные дожди начались, а мы под открытым небом. Рыли руками, щепками, котелками ямы, садились в них, сверху накрывались с головой шинелью. Ямы надо было рыть ровными рядами, немецкий порядок. Они патрулировали по лагерю, ходили по рядам с автоматами в руках, считали нас по головам. Каждый в яме должен был подниматься на ноги и стоять навытяжку, когда патруль приближался. Кто не поднимался, болен был или без памяти, или уже мертвый, получал короткую автоматную очередь <…>
— Как-то я увидел у одного из шнырей, которые помогали немцам, в руке буханку хлеба. Эти пленные, собиравшие по лагерю трупы и таскавшие их к вахте, выглядели получше остальных, немцы их подкармливали. Этот шнырь заметил, как я смотрю на его хлеб, и предложил мне обмен. Он отдает буханку, а я отдаю свои сапоги. Я пришел на фронт совсем недавно, сразу же попал в плен, и у меня были почти новые крепкие сапоги. А у этого солдатика на ногах были резиновые чуни, наваренные из автомобильной камеры. <…> Обмен я этот тут же совершил, сапоги отдал, обернул ноги грязными обмотками и натянул чуни. <…>
Внезапно он услышал позади выстрелы:
…оглянулся и увидел, как едут сзади две телеги, запряженные лошадьми. На эти телеги забрасывают шинели, снятые с упавших на дорогу пленных. Потом подходят к ним, пристреливают и оставляют на дороге. Она далеко просматривалась и вся была в темных лежащих трупах. Как только я все понял, то откуда только силы взялись — начал рваться вперед, обгонять других в толпе доходяг и вскоре догнал уже задние ряды <…> Мне ведь было семнадцать лет, и жить хотелось, и не хотелось умирать.
О дальнейшем читатель сможет узнать непосредственно из повести Анатолия Кима. Мы же закончим пленную эпопею Смоктуновского на том месте, где, спустившись с моста на лед и отчаянно намереваясь скрыться, он увидел неподалеку немецкого офицера. <...>
— И тут я стал молиться. Господи, спаси! Господи, помилуй! Офицер с пистолетом в руке полез наверх с моей стороны моста, назад на свою сторону не пошел, побоялся идти по льду. Колонна уже шла через мост.
Здесь, пишет Анатолий Ким, Смоктуновский прервался, глубоко задумался, потом выпустил из рук руль и широко перекрестился.
— Какая-то высшая сила все время спасала меня на войне. Я ни разу даже не был ранен. А ведь приходилось иногда под самым носом смерти плясать. И я знаю, что только Бог нас спасает.
Спустя месяц с небольшим он все же чудом бежал из плена, совершенно обессилевший, практически умирающий дополз до ближайшей деревенской хаты (дело происходило под Житомиром), постучал в дверь и потерял сознание. С риском для жизни своих детей его выходила украинская крестьянка Василиса Шевчук. Впоследствии Иннокентий Михайлович помогал ей чем мог до самой ее кончины, а после заботился о ее детях.
В феврале 1944 года Смоктуновский уже воюет в партизанском отряде, который затем влился в состав Красной армии. В феврале 1945‑го его наградили второй медалью «За отвагу». Войну он закончил гвардии старшим сержантом в немецком городе Гревесмюлене.
По свидетельству дочери актера Марии Иннокентьевны, отец не любил вспоминать войну: он хлебнул на ней столько лиха, что даже память о ней старался в душе не тревожить. Потом неожиданно для всех написал потрясающие по честности воспоминания. Вторую их часть под названием «Ненавижу войну» Иннокентий Михайлович посвятил памяти отца, предварив ее эпиграфом «Меня оставили жить». Несколько ее страниц посвящены боям на территории Польши, в освобождении которой Смоктуновский участвовал, и вот что он там увидел:
«Сдвинутые на обочины дороги черные обуглившиеся нагромождения людей и животных. Запекшиеся черные бурки. Застывшие всадники в исковерканных седлах с приваренными к сапогам стременами. Задранные головы лошадей с лопнувшими глазами… Было трудно дышать — запах паленой шерсти, сожженного мяса и сгоревшей нефти долго был нашим попутчиком».
Спустя 40 лет Смоктуновскому снова довелось побывать в этих местах во время гастролей МХАТа в Варшаве. Тогда он выкроил день и поехал туда, где неминуемо должен был погибнуть, но снова выжил:
«В живых после той ночи остались девять человек (из 120); не задетых, не раненых — и того меньше, единицы. Я — один из них».
Все пережитое Смоктуновским на войне наверняка сказалось на его участии в фильме 1956 года по мотивам повести Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда». Актер назвал свою роль в этой картине «ключом к профессии» и пропуском к Мышкину. Из-за политических воззрений автора повести фильм положили на полку, а после эмиграции Некрасова о нем и вовсе забыли. Вернули на экран лишь 9 мая 1991 года.
Урок, который великий актер и великий человек извлек из всех ухабов, что подставляла ему жизнь, пригодился бы любому из нас в сколь угодно мирных жизненных обстоятельствах. Пусть этот пример для подражания недостижим, но стремиться к нему никому и никогда не заказано:
«Не верьте, — утверждал Смоктуновский, прошагавший всю войну в пехоте, где убивали чаще всего, — что на войне не страшно, это страшно всегда. А храбрость состоит в том, что тебе страшно, а ты должен преодолеть животный ужас и идти вперед, и ты это делаешь».
Ольга Мартыненко
