Кого бы ты ни встретил на лагунах Утриша (ударение на последний слог!), принято пожелать ему «доброго утра». И не важно, знаком ты с этим человеком или нет. Это располагает и настраивает всех на friendly — тональность. А, самое главное: неважно, в какое время суток ты повстречал человека, просто скажи ему: «доброе утро!» Я только позже понял, почему даже на закате люди говорят друг другу «доброе утро!»
Unsplash
Потому что на лагунах «всегда утро». Там всегда царит такое ощущение и настроение, будто сейчас восход теплого субботнего утра, когда впереди у тебя куча времени и есть отличные идеи, как этим временем распорядиться. И кажется, что вся жизнь впереди.
ЗДЕСЬ всегда утро, всегда рассвет.
А май — это самое начало сезона, когда лагуны Утриша еще не заполнены вечно гудящим народом, когда вечерами еще можно спать в шуме прибоя, а не в грохоте джембе, и звуках диджериду, гитар и флейт-пимаков. В мае людей совсем мало, лес чист и не смердит человеческими отходами, дрова еще можно найти, питьевая вода в роднике не пересыхает, а компания у костра если и собирается, то все больше из типичных тихих интровертов. Никто громко не поет, не издает животные звуки, не перекрикивается с соседними стоянками.
Однажды я «поймал момент» и осознал, что за одним ночным костром ночью собрались люди самых разных конфессий. Там был я, атеист, а рядом сидели как в какой-то сюрреалистической басне Крылова: христианин, буддист, мусульманин-суфий, шиваит, кришнаит и последователь шаманизма. И их хотелось слушать, и болтать всю ночь, а к утру мы пришли к общему выводу, что для всех кирпичиков нашего бытья есть один единственный всесвязующий и всескрепляющий раствор. И раствор этот — любовь...
Примерно на третий день бытия на «центральной авеню» третьей лагуны мы поняли, что неудачно выбрали место для стоянки. Нас было слишком легко найти, отчего наша стоянка быстро превратилась в ночной клуб под открытым небом. Объявились личности сомнительные, которым не так важна была дискуссия и общение, сколько домашнее вино и закуски, которые из наших двухнедельных запасов стремительно улетучивались. Последней каплей стала совсем наглая мадмуазель один глаз которой был полуприкрыт, давно поросшая сфагнумом, которая после прямых допросов о наших припасах съестного и спиртного, не поверила в то, что они кончились, и полезла в палатку к моим друзьям проверять и искать провиант. Мне позже объяснили, что такой типаж «людей-чаек» ЗДЕСЬ особенно раскрывается. С ними ни в коем случае нельзя церемониться, вмиг сядут на шею.
Утром после очередного ночного дискуссионного клуба, я долго пытался добудиться своих компаньонов, но понял, что дело это кощунственное и, главное, безнадежное. Я увидел ту самую красную лодку, схватил все свои деньги, пустой рюкзак и отправился обратно на большую землю закупаться провиантом, которым мы наивно угощали всех и вся.
В магазине на большой земле я долго набивал рюкзак едой. Набрал сладостей-ништяков, которые улетучиваются под теплый чаёк из котелка со второй сверхзвуковой скоростью. Я взял даже несколько пачек сигарет, несмотря на то, что компания наша была полностью некурящая. Когда я впоследствии попадал на приятную стоянку, постояльцы которой страдали от никотиновой ломки, я доставал пачку под одобрительное улюлюканье всех осчастливленных, которые восторгались и утверждали, что им меня «Утриш послал»! Ибо все мысли их были только о сигаретах. А когда я отвечал, что в таком случае оставляю всю пачку, потому как сам не курю вовсе, изумлению курящих предела не было. Этой ситуацией я стал ощущать, что встраиваюсь в систему места, становлюсь его дающим звеном и частью его «магии».
Когда мой рюкзак был забит едой, ништяками, вином и сигаретами — главными конвертируемыми валютами на лагунах, я полез в карман, чтобы расплатиться, но не обнаружил там своих денег. Руки нащупали пустоту, хотя еще сидя в лодке я теребил потертое годами журналистское удостоверение, в которое были вложены все мои жалкие отпускные.
В тот момент это означало, что весь оставшийся отпуск в чайку придется превращаться уже мне и существовать только на милости и поддержке добрых людей. Еще тогда я подумал, как же нелепо и гнусно я выгляжу в глазах продавщицы: набрал целый рюкзак еды и стал сочинять басни про потерянные деньги. Но она, на удивление, все прочла на моем лице и стала меня успокаивать.
— Оставьте рюкзак за прилавком, я за ним пригляжу! И бегите тем путем, каким вы пришли сюда. Народу еще мало, может найдете!
Я был в такой прострации, что не сразу осознал, что женщина предлагает единственно возможное полезное действие. Я побрел искать свое удостоверение, прокручивая в голове, как теперь преобразится мой отпуск, и «за что же конкретно Утриш меня так наказал»?
Я дошел до самой лодки, но деньги мои вместе с удостоверением уже ушли бесследно.
— Что такой грустный, Кирилл Анатольевич? — спросил меня ожидающий лодочник. Я завис, глядя куда-то себе под ноги, хотел было рассказать о своем несчастье, как вдруг меня осенила мысль. Я ведь не представлялся ему по имени-отчеству! Медленно поднимаю голову и вижу его довольное, улыбающееся уже загоревшее лицо. На мой немой вопрос он утвердительно кивает головой, мол, да, я нашел!
— Смотрю, а у меня деньги по палубе гуляют. Ты, наверное, выронил, когда вылезал, — сказал он, протягивая удостоверение с деньгами. — Может быть что-то ветром унесло, но я, вроде, успел все собрать.
Я пересчитал. Там были все мои отпускные. И в этот момент из чайки я превратился в нищего счастливчика, сорвавшего джекпот в казино. Наступило острое и очень четкое ощущение счастья, которое окрасило ультрамарином мое настроение на все последующие дни.
Лодочник, которого я при первом знакомстве принял за бандита, наотрез отказался от вознаграждения. Говорит: «приятно осчастливить хорошего человека». Мы сошлись на том, что я немного угощу сладостями его сынишку, который в тот день помогал ему на швартовках. Я, осчастливленный, расплатился за свой рюкзак еды, купил продавщице в магазине мороженое по ее выбору. А на обратном пути мне влезла в голову странная мысль: «Так мордой об стол меня еще не возили. С этим местом реально что-то не так!»
Кирилл Михайлов
