Милосердие: социальная категория или совершенство личности?

Нашему собеседнику Митрополиту Сурожскому Антонию 74 года. Сын русского посланника в Персии и сестры композитора Скрябина, в раннем детстве он оказался на чужбине. В 30-е гг. учился в медицинском институте. В 40-е — участвовал в Сопротивлении, В конце 50-х гг. приехал в СССР, с тех пор эти поездки повторяются почти ежегодно… И возраст, и опыт, и имя — всё, кажется, дает этому человеку право лишь учить слушающих его. Но в главную тему беседы вылилась мысль: мы должны учиться у детей.

— В Евангелии есть много упоминаний о детях. Христос обращается к апостолам: «Будьте как дети». Скажите, воспитание — процесс односторонний или же он имеет обратную, не менее важную связь, полезную как для старшего, так и для младшего?

— Видите, в этом вопросе есть две стороны. Я хотел бы начать с последней. В какой-то мере взаимодействие всегда есть, но у очень многих родителей, воспитателей и у многих священников — иллюзия, что они должны учить, а другие должны учиться, тогда как есть многое, чему можно научиться от учеников, от детей. И в первую очередь те, кто хочет или должен учить, призваны учиться вслушиваться и вглядываться. Ребенок говорит не взрослым языком, но он всегда говорит о вещах, имеющих колоссальное значение. Он открывает мир с такой неповторимой быстротой, ведь на него валится история тысячелетий, и он должен в течение короткого времени во всем разобраться и занять свое положение. И вот родители и наставники воображают, что они могут выбрать из этого комплекса то, что им нужно или выгодно, то, чему они сами научились, и прививать это ребенку, чтобы он непременно оформился по их образцу и представлению. Тогда как ребенок мог бы их самих научить видеть вещи, как они есть, а не как их воображают взрослые. Взрослые не чутки к тому, что дети остро воспринимают и переживают. Вот пример из нашей эмигрантской прошлой жизни. Был среди нас замечательный священник, духовный и молитвенный, и изумительный проповедник. И кому-то вздумалось его попросить выступить перед детьми. Собрали детей от 7 лет до 15, вдоль стен расселись взрослые, и приглашенный провел беседу, от которой взрослые были в совершенном восторге. И профессор Зандер, ученик  о.Сергия Булгакова, словил какого-то мальчугана лет семи и спрашивает с нетерпением: «Ну, как было?» И мальчишка ему ответил: «Было так интересно, но как жалко, что батюшка не верит в то, что он говорит!» Он ошибся, батюшка верил, но он не умел это детям передать. Ни один из взрослых этого не уловил, тогда как ребенок уловил, что все говорится с какого-то расстояния, а не в процессе глубинного общения.

Это очень важно для родителей, воспитателей, для всех, кто занимается детьми: слушать. Слушать с живым интересом, понимая, что ребенок знает больше, чем ты воображаешь, и ему доступно больше, чем тебе. Ты уже привык к миру сему, а у него взор не привык, слух не привык, чутье не привыкло…

И теперь другая тема. Да, Евангелие нам говорит: «Будьте как дети». Но оно не говорит: будьте недорослями до дня вашей кончины. Это трагическая вещь в опыте учащихся, когда они думают, что им незачем прислушиваться к таинственному ходу человеческой души. В результате послушание, означающее и этимологически, и аскетически «попытку научиться слушать всем своим существом, чтобы перерасти себя, включиться в опыт больший, чем ты», превращается в порабощение: «Тебе сказано — так и делай!» В результате, вместо того чтобы воспитывать зрелых людей, мы воспитываем людей, зараженных инфантилизмом.

Таких людей, которые, если они достаточно послушливы и пассивны, будут твоей тенью. Если они не таковы, они взвоют и взбунтуются против тебя, против школы, против церкви, против армии, против чего хотите, вместо того чтобы из общения с нами научиться самостоятельно решать самые сложные проблемы.

Одна из самых характерных в детях вещей — это доверчивость. Способность с напряженным вниманием и интересом слушать. И мы это убиваем в них и в себе. Мы должны учиться у детей свежести мировосприятия, когда все ново каждый день!

— Вы в своей жизни много участвовали в делах благотворительности. К сожалению, мы растеряли этот опыт, и сегодня приходится начинать практически на голом месте. Какие главные проблемы и какие опасности, на ваш взгляд, ждут людей, вступивших на это поприще?

— Мне две вещи на ум приходят… Первая — никакая благотворительность не достигает цели, если она остается только физическим действием: накормить, одеть и т, д. Если человек не чувствует в благотворителе сострадания, настоящей заботы — это только унижение и оскорбление. Я помню, как во время войны, оккупации пару дней не ел и зашел к товарищу. На столе у него лежал огурец и боле ничего. Я вошел к другу и не увидел его, я видел только огурец. Друг говорит: «Ты не ел». Я кивнул. И он разломил огурец пополам, дал мне половину, и мы ели огурец как нечто святое.

Другой случай. Перед войной я был воспитателем и врачом в детском летнем лагере и ходил босиком, потому что у меня была только одна пара башмаков. Мимо проходил крестьянин, и он воскликнул: «Ты что, совершенный идиот? Смотри, сколько здесь стекол битых!» Я объяснил ему, в чем дело, и он приказал мне подождать, побежал к себе домой и принес мне пару башмаков. И эти башмаки были опять-таки не подачкой, а воплощенной заботливостью, воплощенной добротой.

Нельзя обезличивать благотворительность. Если она обезличена, то предмет благотворительности неминуемо делается паразитом. Он уверен, что, так как во всем этом сердца нет, — значит, он имеет на это право и может быть паразитом общества, организации, всех людей, которые достаточно глупы, чтобы отозваться на его нытье.

У нас в Париже жила одна женщина, занимавшаяся благотворительностью среди русских. Она выспрашивала и давала до тех пор, пока кто-то не бросил ей назад на стол ее деньги со словами: «Мне это не нужно, я не бродячая собака. У вас сердца нет!» — и ушел… После этого она перестроилась и стала по-другому поступать. Она разговаривала и спрашивала, а затем говорила: «Вот это я могу для вас сделать. А скажите, чем вы можете помочь? Что можете дать? На что вы способны? Ах, вы маляр? Хорошо, вот вам деньги, помогите одной семье сделать ремонт». И это сразу изменило обстановку ее работы.

Из моей практики мне известно: бывают, и очень часто, минуты, когда ты ничего материального не можешь дать, но ты можешь дать человеку внимание, сострадание, можешь отдать ему какое-то время, часть своей жизни, и эта возможность играет огромную роль…

— Потому что это труднее всего, труднее, чем просто подать деньги…

— Да. Но это и то, что людям больше всего нужно. Без половины огурца обойдешься, а без того, чтобы в тебе кто-то человека увидел, — нет, не обойдешься. То есть один раз обойдешься, а потом ни за что: это будет какое-то взаимное расчеловечивание.

— Сейчас широко обсуждается вопрос об участии церкви в делах милосердия. Много споров. В еженедельнике «Семья», например, были напечатаны прямо полярные отклики на эту тему. Один читатель голосует обеими руками за милосердие неформальное, по зову сердца. А другой волнуется: не станет ли тесно в храмах? Каково ваше мнение на этот счет?

— Это может дать добрые плоды, если верующие, приходящие к сиротам, старикам или калекам, будут помнить, что это не обстановка, где они могут заниматься религиозной пропагандой, Человек имеет право на заботу с вашей стороны, на заботу, исходящую из любого источника, на заботу, ничем не обусловленную. Единственная неминуемая ситуация — это когда нуждающийся непосредственно в вас почувствует то, что он никогда и ни в ком не встречал. Это может вызвать вопрос. И вы имеете право ответить. Но не в порядке религиозного обучения, а чтобы объяснить: да, я верующий, вера учит меня поступать так и так, да мало ли чему она учит — мы все очень разные люди. И всё. Я был врачом 15 лет: 5 лет был студентом, 5 лет — в армии и на войне, 5 лет практиковал — и знаю — везде, где я работал, мне задавали вопросы: почему вы поступаете так, а не иначе? Почему у вас на меня есть время? В чем дело? На такие вопросы надо отвечать что-нибудь вроде того: знаете, здесь не место говорить о личных убеждениях, но меня учит этому Евангелие. Можно ответить на прямой вопрос, но нельзя пользоваться чужим состраданием или нуждой для насаждения какой-нибудь доктрины, какая бы она ни была. В этом я страстно убежден! То, как вы работаете, как относитесь к людям, — лучший ответ. Этого вполне достаточно.

— Владыко, сегодня, как далеко не праздный, звучит вопрос: «Где семье искать опору?» Вспоминают в целях самоуспокоения надписи на шумерских табличках: мол, это вечные проблемы… Но сейчас это действительно дошло до края.

— Скажите, как, по-вашему, на что уповать?

— Если бы сегодня взрослые были взрослыми, младшим было бы к чему примеряться, но когда взрослый является таким же недорослем, как его сын или дочь 16 лет, только с той разницей, что он имеет право распоряжаться будущим, давать всем приказания, — беды неминуемы,

Я думаю, что мы сегодня должны взрослеть. Во всех областях…

По материалам сайта worldwomans.com