Маленькая девочка просто рисовала то, что видела, делала бытовые зарисовки жизни своей семьи и осаждённого города. Но быт этот так страшен, апокалиптичен, непостижим умом, что после него не только живопись кажется невозможной. Невозможным кажется даже сохранение памяти. Недаром на открытии выставки блокадники говорили, что сначала всё хотели забыть. А картинки Валентины Тонск десятилетия пролежали в шкафу.
Но вот они извлечены. Из шкафа. Из блокадной памяти. Из темноты того быта, который, скорее, был бытием, а может быть, НЕбытием. И оказалось, что в них ужас голода и смерти показан с такой обескураживающей чистотой детской непосредственности и детской приметливости, с таким внутренним светом, что это и можно назвать живой историей, самой правдой.
Хотелось бы сказать — и уроком нравственной силы, но любой пафос, любая высокопарность кажутся до отвращения неуместными перед этим дневником детских страданий и детской жизненной силы.
Девочка просто рисовала без оглядки на то, что можно, что нельзя. Смерть, голод, трупы — и рядом прилетевший снегирь, пластинка с песнями Руслановой, длинная юбка, которую девочка надела, чтобы, принарядившись, послушать патефон.
Рисунки пронумерованы, дано объяснение.
Вот, например, картинка № 28: «В детском доме дети были похожи на маленьких старичков и старушек. Было так тихо, что не верилось, что это детский дом. Лёжа в своих кроватках, все дети просили только хлеба».
№ 32: «Так умирали люди прямо на улицах. Университетская набережная, зима
№ 35: «Извозчик вилами собирает покойников».
№ 43: «Так выглядела
№ 63: «Это я с девочками принесли раненым цветы. А один раз устроили им концерт в госпитале».
№ 72: «Весна 42 г., снегирь, скоро всё зазеленеет, будем есть траву и выживем. В магазинах — хвойная вода на сахарине».
№ 80: «Это был самый радостный салют. Полная темнота и только освещение военных прожекторов. 27 января 1943 г.».
Валентина Гавриловна Тонск родилась в Ленинграде, её отец был геологом, сотрудником Горного института, умер в 1941 году от голода. Мать работала в блокаду в ателье по шитью одежды для фронта, старший брат, лётчик, погиб в конце войны в небе над Германией. Сама Валя училась во время войны в школе %u2039 26 на Васильевском острове.
Провела в городе все 900 блокадных дней.
Рядом, в соседнем зале, небольшой графический цикл художника Дмитрия Бучкина — ещё один взгляд глазами блокадного мальчика:
«Борода у папы растёт.
Дистрофик.
Я натаскал, где мог, кирпичей. И мы с папой соорудили печку«.
Абсолютная простота. Жизнь, сведённая к базовым функциям. Найти еду. Согреться. Не попасть под обстрел.
И никакого пафоса, никакого осуждения, проклятий.
На картинке Вали Тонск пленные немцы показаны такими же, как и сами измождённые блокадники.
Это отсутствие злобы поражает и при чтении блокадных дневников.
Блокадная выставка в целом традиционна: зал графики, зал живописи, скульптура.
Работы прежних лет, недавние по времени. Как всегда, на выставках в СХ — высокий профессиональный уровень. Есть почти шедевры: например, деревянная скульптура Бориса Сергеева, обобщённых форм, монументальная даже в станковых вещах. Вот уж точно, как «топором рубленая». Один мотив — архетипический для блокадной темы: женская фигура тащит саночки с запелёнутым мёртвым телом. (Сюжет, повторяющийся в живописных работах разных мастеров не один раз.) Или — корявая стена с вырубленными буквами «Булочная», у неё — три жмущиеся фигуры, одна уже оседает («На той на опасной в обстрел стороне / У булочной очередь жмётся к стене»). Ещё из сергеевских скульптур: скорчившаяся фигура, но не вытаскивающий занозу мальчик, как в классическом сюжете, а просто замерзающий человек.
Хлеб, мороз, темнота — главные персонажи блокады. Поэтому в живописи часто глухая, зачернённая гамма. Часто — 125 блокадных грамм, закутанные, запорошенные снегом люди.
В графике очень сильно работает чёрно-белая её изначальная природа: вмёрзшие в мостовые неподвижные троллейбусы, бредущие под ледяным ленинградским ветром люди, занесённые снегом величественные в своём безжизненном покое купола соборов.
Лица того времени. Настоящие, как в серии давних рисунков М. Петрова-Полярного.
Или в бронзовом бюсте известного петербургского мастера Е. Ротанова, изображающего Анатолия Давыдова, замечательного живописца и ветерана войны. В скульптурных портретах «Блокадниц» О. Панкратовой.
Или лица тех лет, увиденные сквозь камеру-обскуру дня сегодняшнего: прекрасный лик блокадницы Г. Хонина, почти весёлая «Бабушка друга» на картине Н. Агарковой.
Нарядная живописность, как в этой композиции, нечаста: тема не велит. Поэтому неожиданной кажется небольшая картина О. Архиповой «Рождение в блокаду»: яркое лоскутное одеяло, занавешивающее окно, спелёнутый младенец в металлической кроватке… Всюду жизнь.
Мария ФОМИНА, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
