В исламской теологии посмертия есть такая категория, как алям аль-мисаль («мир подобий» или «мир образов»). В мире подобий всякое благодеяние приобретает прекрасный образ, а всякий грех — уродливый жуткий вид. То есть всякая абстракция (мысль, поступок, состояние, явление) воплощается в буквальной форме, которую можно видеть. Основная функция мира подобий, получается, в наглядности, в демонстративности, — таким образом у человека отпадут всякие сомнения по поводу безусловности этических категорий. Он всё поймёт.
Современное изображение суфийского поэта Ахмада Ясави
Мир образов уже сотворён, как и всякий из миров посмертия. Алям аль-мисаль — это буквальная составляющая нашего мультивёрса, данная нам здесь и теперь только как концепт. Всякая абстрактная (вне откровения) категория имеет свой образ, подобно тому как его имеют предметы или явления. Здесь как будто бы напрашивается аналогия с платоновским миром идей, но суть в другом: Платон понимает мир идей как идеальное и изначальное пространство, где всё дано — как таковое, и независимо от человеческого восприятия (то есть мир ноуменов); исламский же мир образов — это не первое и не последнее бытие, это как бы с человеческой точки зрения остранённое бытие, которое существует параллельно и возводит вообще всё в эстетический абсолют.
Отсюда два вывода:
1) Конечным доказательством на сугубо человеческом уровне является эстетика. То есть любое этическое понятие для устранения противоречий превращается в эстетическое. Эстетика выступает последней мерой (повторю: для человека). Если греховность какого-либо действия может быть рационально неясной в этом мире, то её ужасный образ сам по себе разрешает вопрос.
2) Существующий параллельно мир образов выступает как бы недостижимым (а потому желанным) идеалом для всякого художника. Это хорошо понимали классики сакрального стиля. Эталон в этом смысле — это, конечно, мауляна Джалаладдин Руми, вся поэзия которого — это стремление прорваться в пространство чистых образов. Стремление успешное, потому что его художественная манера — это не рациональное выстраивание (хотя и рационально он безупречен), а высокий спиритуальный фантазм.
Все художественные модели и приёмы поэтов-суфиев направлены прямо или косвенно в мир подобий. Отсюда искрящая метафоризация, символические конструкции, мифотворчество и мифопоминание. Воображение используется как инструмент добычи образа.
Самое интересное, что в поэтическом модерне ближе всему к этому пониманию подошли русские имажинисты (от лат. imago — образ) — Шершеневич, Кусиков, Мариенгоф, Есенин. Они буквально декларировали необходимость прорваться в пространство чистых образов, избавившись от суетливости действия. Опираясь на работы лингвиста Потебни, имажинисты предпринимали (временами весьма успешные) попытки добраться до чрева всякого понятия. И нарочитая внешняя десакрализованность этих поэтов не делает никакой погоды, потому что, в конечном, счёте, их тексты брызжут мифологизмом и, главное, разрезают тугую плоть модернового декаданса. Но подробнее об этом в другой раз.
Талгат Иркагалиев
