Сергей Пономарев — один из самых титулованных российских фотографов: например, серия фотографий беженцев принесла ему победу на World Press Photo 2016, а также Пулитцеровскую премию. Накануне карантина Сергей оказался в Москве: прилетел одним из последних рейсов из США. И запечатлел странную новую реальность, от которой большинство горожан пытались укрыться в своих квартирах. «Культура» побеседовала с Сергеем Пономаревым.
— Вы много снимали в горячих точках: Сирия, Ливия, Ливан. Какие вызовы стояли перед вами тогда — и сейчас?
— Это совершенно разный опыт. Могу сказать, что навыки и знания, полученные в горячих точках, помогли в нынешнем проекте. Большинству людей опустевшие улицы казались чем-то пугающим. Я же понимал, что ничего страшного не происходит. Главное правило, которое я вынес из предыдущих командировок, — нужно следовать протоколам безопасности. Поэтому если требуются маски, перчатки, антисептики, не стоит ими пренебрегать. Часто меры предосторожности направлены не только на безопасность отдельного человека, но и на безопасность окружающих. Всегда нужно думать не только о себе, но и о других.
Вообще у меня не было апокалептичного ощущения, о котором многие говорили. Казалось, что город поставлен на паузу. Не скрою, мне отчасти нравилась опустевшая Москва. Исчезли герои моих снимков — люди, — и на первый план вышли декорации: здания, памятники, ставшие главными героями. Съемка без людей — особый навык, который я не особо развивал в последние годы. Появился шанс заняться этим более серьезно: обратиться к панорамной, архитектурной съемке, даже к пейзажной — потому что панорамы пустых городов можно назвать городскими пейзажами.
— Вы снимали из таких мест, куда и в обычные дни сложно попасть. Например, с крыши Политехнического музея. Как удалось это организовать?
— Проект развивался постепенно. Возможно, я бессознательно воспользовался техникой «бережливый стартап», придуманной Эриком Рисом. Речь о том, что ты делаешь минимально рабочую модель, пробуешь ее на небольшом количестве людей. И потом, если это действительно работает и юнит-экономика сходится, начинаешь все масштабировать. Мой проект был осуществлен похожим образом. Появилась идея, я ее развил, придумал техническое воплощение и эстетическую форму. Снял некоторое количество материала, понял, что это интересно, и начал искать людей, способных мне помочь. Нанял продюсера, который стал звонить, договариваться, продвигать проект. Мы связались с главным архитектором Москвы Сергеем Кузнецовым и показали ему, над чем работаем. Ему это понравилось, он дал контакты своих людей, которые от имени Москомархитектуры помогли нам получать доступ в здания. Потому что бывали такие объекты — не буду их называть — где нас посылали и говорили: вы не понимаете, что ли, у нас тут пандемия. И наши доводы о том, что это уникальное время, нужно его запечатлеть, просто не слышали. С помощью Москомархитектуры у нас многое получилось. Плюс я познакомился с реставраторами, например, с Юлией Логиновой, которая занимается восстановлением памятников в Москве. Так появилась заглавная фотография нашей выставки — памятник Пушкину, который смотрит на перспективу пустых улиц, остатки фестиваля «Московские сезоны» и то место, где он раньше стоял. Чтобы сделать этот кадр, я попросил реставраторов поднять меня на люльке.
— Вы впервые в карьере делали панорамные снимки. По вашим словам, это своеобразный протест против засилья вертикальной фотографии, ставшей популярной благодаря смартфонам. Не повредит ли такой формат продвижению проекта? Наверняка зрители захотят выложить снимки в соцсети, а панорамы не влезают в тот же Инстаграм.
— Я все-таки не таргетируюсь под тех, кто должен прийти на выставку и опубликовать фото в Инстаграм. Пусть люди просто смотрят выставку, а я им постараюсь объяснить уникальность нашего проекта: ведь это пустая Москва плюс необычный формат узких панорам. Честно скажу, я не уверен, что эти фото нужно выкладывать в Инстаграм. Мне кажется, их лучше повесить дома на стенку. Многие из этих снимков имеют хороший потенциал интерьерной фотографии.
Вообще снимать панорамы было несложно. У меня была широкоформатная камера, которую я перенастроил на панорамы. Решил попробовать такой формат, когда понял, что узкая панорама усиливает ощущение пустоты. Ты словно выходишь на улицу, смотришь направо-налево и никого не видишь. Панорама как бы повторяет взгляд человека.
— Как долго шла работа над проектом и сколько получилось кадров?
— Я снимал два месяца и сделал более 2000 фотографий. Представил куратору примерно 200 снимков, из которых она отобрала 45 для выставки. У нас очень известный куратор — Лина Краснянская, она работала над выставками Best of Russia и создала около 100 фотографических выставок. С ней сотрудничал архитектор Алексей Подкидышев, он помогал с формированием пространства выставки.
— Действительно ли пустая Москва — экзотика? Или нечто подобное можно увидеть, если выйти на улицу в обычный день в пять утра?
— Мне кажется, настолько пустой она не была никогда, даже в субботу рано утром. Всегда есть какое-то количество машин и людей. На некоторых моих снимках, правда, тоже можно увидеть и одиноких прохожих, и автомобили. Я принципиально не пользовался техническими средствами, чтобы убрать подобные детали и усилить ощущение пустоты.
— Вы всегда много путешествовали, однако во время карантина оказались заперты в Москве. Появились ли планы поснимать что-нибудь в столице или в России в целом?
— Пока продолжаю работать с выставкой: приходят гости, провожу экскурсии. Но в ближайшее время действительно собираюсь заняться разными историями. К тому же у меня были проекты в Москве, связанные с празднованием 75-летия Победы. Их пришлось поставить на паузу, однако сейчас, видимо, буду реанимировать.
— В последние годы вы работаете как фрилансер. Считаете ли, что за фрилансом будущее — по крайней мере в творческих профессиях?
— В творческих — да. У художника путь нередко синусоидальный: иногда ему нужно много и плотно работать, потом — спрятаться, исчезнуть из этого мира, отдохнуть ото всех. Затем он готов работать дальше. Я предпочитаю формировать график так, как мне хочется. Могу интенсивно работать, могу отдыхать, сколько потребуется.
— При этом во время карантина сильно пострадали именно фрилансеры — это не бюджетники со стабильной зарплатой.
— С одной стороны, да. Фрилансеру, конечно, нужно иметь бизнес-навыки: понимать, что сейчас все меняется, и необходимо срочно подстраиваться под ситуацию и принимать решения. В бизнесе это называется «вираж»: когда нужно сделать резкий разворот и действовать в совсем ином ключе. Например, некоторые фотографы вполне успешно переключились на съемки в FaceTime. Кроме того, многие восприняли эту ситуацию как отличную возможность никуда не бежать и переосмыслить «пройденный материал». Часто на это не хватает времени, а здесь его было с лихвой. Те же, кто не смог перестроиться, действительно пострадали, я согласен. Что касается моих съемок, мне нужно было полностью придумать проект и не ждать от него мгновенной выгоды. Вообще для меня проект «Москва. Великая пустота» только начался: был длинный подготовительный период, и сейчас мы начнем извлекать из него пользу. В таком случае к фотографии нужно относиться как к написанию песни: сразу ты ничего не получишь. Только спустя год песню услышит большое количество людей. И еще через год-полтора ее начнут заказывать на корпоративах, и тогда можно будет на ней зарабатывать.
— Вы называете себя интровертом. Это качество помогает в работе или мешает?
— Наверное, если бы у меня был другой склад характера, я бы не смог созерцательно относиться к миру. Репортаж — это активная работа, однако мое спокойное, созерцательное отношение помогает. Я никогда не тороплюсь: на съемке могу просидеть несколько часов, дожидаясь нужного момента.
— Вы стараетесь, чтобы вас не замечали, или взаимодействуете с героями — объясняете, кто вы и зачем фотографируете?
— Невозможно оставаться невидимым. Поэтому, конечно, приходится взаимодействовать. Мастерство фотографа — сделать так, чтобы люди перестали тебя замечать. Естественно, мы представляемся, объясняем, что мы снимаем. В документалистике это стандартный метод провокации. Однако спустя некоторое время люди о тебе забывают. В зависимости от обстановки на это может потребоваться несколько часов или даже целый день. В любом случае, глубинный репортаж — не дело трех минут, это достаточно долгий процесс.
— Вы нередко снимаете тяжелые вещи. Пропускаете через себя или стараетесь дистанцироваться?
— Моя первая сложная командировка была в 2004 году: я попал в Беслан. С тех пор прошло 16 лет. За это время я научился не погружаться, не падать в глубину эмоций. Хотя все равно работаю с психологом после сложных поездок.
— Что важнее в репортаже — рассказанная история или визуальная сторона, само искусство фотографии?
— Фотографию как искусство могут сделать единицы. В основном фотография — это фотодокумент, который не всегда может существовать самостоятельно: снимок все-таки должен существовать с текстом. Мы живем в удивительное время, когда больше не нужно конкурировать за пространство на полосе. Страница сайта — бездонная бочка, куда можно запихнуть сколько угодно фотографий. Отсюда появился термин visual storytelling: когда с помощью картинок рассказывается история. Подрастающее поколение, а также наши западные ровесники привыкли к комиксам — историям в картинках. Мы с помощью фотографий делаем то же самое. А поскольку опубликовать можно не одну иллюстрацию, а пять или даже 15, важность умения рассказать историю возрастает.
— Что хочется получить после Пулитцеровской премии? Есть глобальные цели?
— Я никогда не гнался за наградами. Это просто случилось. Воспринимаю как своеобразный знак качества, который позволяет мне придерживаться важных стандартов, делать смелые работы. Например, эти узкие панорамы: я так вижу, мне так захотелось. Наверное, эта смелость появилась благодаря тому, что я получил премию, и мне не нужно думать, насколько мои идеи соотносятся со стандартами и ожиданиями аудитории. Я просто делаю то, что мне нравится.
Ксения ВОРОТЫНЦЕВА
