Как только мне исполнился год, началась другая жизнь.
До этого я всё больше ползал на четвереньках, а потом встал на две ноги. Это меняет восприятие вещей.
Например, у нас была кошка. Когда я ползал на четвереньках, я принимал её за своего. Только она быстрее, манёвреннее. Мне не хватает амплитуды для прыжка. Я всё время прикусываю язык или губу, потом долго болит. Поэтому я не прыгаю за пределами трусов на подтяжках под названием «ползунки».
Кошка была мамина. Мама называла её Тоней в честь фигуристки Тони Хардинг, известной тем, что однажды надавала люлей своей сопернице.
С годами осознаёшь весь контекст, становится сначала несмешно, а потом смешно. Ведь это ж надо назвать кошку именно так. Я сейчас, конечно, надумываю о причинах, делаю выводы уже по следам сложившихся с матерью отношений...
Она женщина жёстких нравов, очень закрытая, может и в драку полезть. Её отец, мой дед, был инженером электросетей, среднего звена, но в офицерском звании – у него была и соответствующая закалка. Я вспоминаю своё общение с ним, уже когда он был пожилым – и даже тогда ему могло недоставать чуткости. Наверное, в рассвете сил он мог совершенно в своём поле существовать, а на других реагировать лишь в режиме зарницы: «вспышка справа, вспышка слева».
Грустно, что это повторяется. Когда-то эта девочка искала друга в животном, чтобы не чувствовать одиночество так сильно. Потом она стала моей мамой. И одиночество чувствовал уже я. Долгое время я тоже искал такое утешение вне семьи – правда, в основном это были не животные, а литературные или кинематографические персонажи.
Это была кошка внушающего волнение окраса. Чёрная смоль с кусочками инея. Проседь то там, то сям – небольшая. Я точно помню, что не называл её никак, потому что ещё не умел говорить. Но почему-то убеждён, что в голове крутилась мысль о том, что её имя было Хатшепсут. Хотя я не мог знать тогда ничего об истории Древнего Египта.
Вела себя она сановито, отстранённо. С дистанцией. Прямо как моя мама и как потом почти всякая женщина, с которой у меня возникал магнетизм. Ох сколько я потратил ночей, чтобы поломать в голове эту ложную связку...
В общем, когда я встал на две ноги, она моментально перестала казаться мне такой таинственной и мистической, как прежде. Иногда мне кажется, что в метафорическом виде такая перемена осталась со мной до сих пор. Я часто отношусь к девушкам как к чему-то неземному и ползаю вслед за ними на четырёх лапах, пытаясь притвориться привычной частью окружающего их мира. Потом, когда делать это мне становится больно и я понимаю, что больше так не могу, я встаю на привычные две ноги, и вся магия улетучивается...
На самом деле не совсем, просто эту, другую, магию, я ещё не так часто ощущал, чтобы получить о ней более структурированное представление.
Тоня-Хатшепсут ходила, независимая и гордая, и не обращала на меня никакого внимания. Меня это, разумеется, злило. Я решил её проучить и полез в дедушкин шкаф в поисках какого-нибудь инструмента, которым пользуются начинающие матадоры. На платок она бы бежать не стала, так что нужно было искать нечто вроде хлыстика. Надо было, чтобы от меня исходил вызов, призыв. Чтобы я принудил её наконец участвовать в диалоге и она просто в силу гордости не смогла меня проигнорировать.
Я не нашёл ничего, чем можно было бы щёлкнуть по спине, но нашёл шляпу со шнурком. Такую, ковбойскую как бы. Мой дед наверняка втайне думал о себе как о ковбое. По крайней мере, я так и не смог себе объяснить, почему под шляпой я нашёл пистолет.
Он не был заряжен, и там даже не было обоймы, но он был маленький и при этом тяжёлый – значит, не подделка.
Я поймал Тоню-Хатшепсут и надел на неё шляпу со шнурком, хотя она сильно сопротивлялась. Дальше я смотрел в неё, бегающую, маневрирующую, через прицел пистолета и выцеливал шляпу. Видимо, я хотел сыграть партию в то, что называют «Вильгельмом Теллем» – там обычно ставят на голову яблоко и потом сбивают его пулей или стрелой.
Мне казалось, что таким образом я обуздываю это дикое создание. Держу под контролем.
К слову сказать, гораздо позже мне довелось пострелять из пистолета. Не этого, но тоже настоящего. Звук был оглушительный. Мы стреляли в лесу по банкам. Мне было девять лет, я напугался – ещё и не только от звука, но и от силы отдачи, как она прокатила мне по руке после спущенного курка.
Наверное, вы подумали, что эта история должна закончиться тем, что меня поймали и наказали. А потом отвели к психологу, потому что я могу представлять угрозу для общества, поскольку в годовалом возрасте решил устроить в гостиной вестерн на пару с кошкой, которая к тому же не дала своего согласия.
Но ничего этого не случилось, потому что вся эта игра быстро мне наскучила и я убрал всё обратно в шкаф до прихода кого-либо из взрослых.
Но драматический поворот всё-таки будет. Эта кошка (чёрная смоль, кромка льда) в один день выпрыгнула из окна. А жили мы на седьмом этаже. Почему она это сделала – я не знаю. Есть соблазн подумать, что в каждой трагической женщине есть нечто романтическое, как в Катерине из «Грозы». И она прыгнула, на секунду подумав, что полетит. Но это так наивно... Вы мне не простите такой перебор.
Хотя было бы красиво. И Тоня-Хатшепсут расправила крылья и улетела в свой Древний Египет, на ледовые арены, на которых её, затаив дыхание, ждали другие кошки, шерсть которых она ещё подерёт...
Глеб Буланников
