Оперную программу Зальцбургского фестиваля-2019 открыл «Идоменей, царь Критский» Моцарта. Первую в череде великих моцартовских опер поставила та же команда, что и «Милосердие Тита» двухлетней давности: дирижер Теодор Курентзис (на сей раз с Фрайбургским барочным оркестром, а не со своим musicAeterna), режиссер Питер Селларс и художник Георгий Цыпин. Из Зальцбурга — Сергей Ходнев.
Навскидку трудно найти моцартовскую оперу, которая казалась бы настолько подходящей исполнительскому складу Теодора Курентзиса. Композитору 24 года, ему — наконец-то! — достался заказ на большую серьезную оперу, о котором он так страстно мечтал столько лет; в его распоряжении лучший и самый передовой оркестр тогдашней Европы, и от возможностей голова идет кругом. Публику надо потрясти, пусть музыка оперы будет авангарднейшим авангардом, пусть превзойденным покажется сам Глюк, пусть вместо придворной чинности обыкновенной оперы seria на сцене явятся шторм, землетрясение и исполинское морское чудище, пусть действие будет сплошным, а арии стремительно и неожиданно переходят в хор или марш без всякого формального шва. Как тут не ждать от дирижера особой отзывчивости и неслыханных еще бурь?
Тем более что и режиссер посулил спектакль со звучанием не просто общественно-политическим, но глобальным, без пяти минут космичным. Два года назад, когда тот же тандем выпускал в Зальцбурге «Милосердие Тита», Моцарт был выведен провидцем, предугадавшим биографию Нельсона Манделы. В этот раз Вольфганг Амадей — экоактивист. Его Идоменей («президент и главнокомандующий Крита», уточняет Селларс) со своим необдуманным обетом — представитель старшего, безответственного поколения политиков, которые в капиталистическом раже изгадили экологическую ситуацию на планете, и вот теперь сама природа (а не синекудрый повелитель морей с трезубцем) грозит великими бедами. Вся надежда на Идаманта и Илию, которые своей справедливостью, инклюзивностью и экологической сознательностью авось смогут остановить даже и глобальное потепление. Положим, где имение критского царя в городе Кидония, а где наводнение, вызванное таянием ледников,— но отчего бы не представить Нептунов гнев и таким образом: он, в конце концов, тоже антропогенный.
Впрочем, бурь и вообще внешней драматичности в том, как «Идоменей» звучал, было до странного немного. Как и того ощущения чисто театрального откровения, которого столько обнаруживалось в музыке «Милосердия Тита»: с Фрайбургским барочным оркестром номера «Идоменея» походили у Курентзиса скорее на мастерски исполненные концертные пьесы. Отчасти дело в певцах; так, тенор Рассел Томас, в 2017-м певший Тита, а теперь — Идоменея, за эти два года пришел в самое печальное состояние, и, когда певец с мужеством утопающего пел свою знаменитую бравурную арию о том, что море бушует в его груди, за него становилось положительно страшно. Сорвала заслуженные аплодисменты за ярость агонизирующей Электры в арии «D'Oreste, d'Ajace» американка Николь Шевалье — но тут не подвел скорее сам композитор, гениальным образом вставивший в самый для того неожиданный момент действия фуриозную арию с гневом, безумием, рыданием и истерическим хохотом. Ровные и аккуратные работы Паулы Муррихи (Идамант) и Инь Фан (Илия), возможно, могли бы украсить моцартовскую драму более решительным образом, не пой обе артистки в инструментальной манере, прохладной и, положа руку на сердце, не очень интересной.
Как и в случае с «Милосердием Тита», партитуру безжалостно изрезали. Партию генерала Арбака (молодой тенор из ЮАР Леви Секгапане), царского конфидента — какие-никакие, а все-таки две арии — минимизировали до одного речитатива; «сухие» речитативы вымарали почти целиком, да и аккомпанированным тоже досталось. В результате, например, вообще потерялся важный кусочек сюжета с битвой Идаманта и морского чудовища. Судьбоносный же приговор таинственного «Голоса», он же Нептун (новозеландский бас Джонатан Лемалу), разрешающий все затруднения, звучит с бухты-барахты, а не после душераздирающей сцены, где царь уже вот-вот заколет сына на алтаре, а Илия предлагает в жертву себя. Как знать, может, и это отсутствие прописанного Моцартом драматургического «разбега» перед ариями тоже сыграло свою роль в конечном впечатлении. И уж кому было бояться, что обилие речитативов будет скучным, но только не Теодору Курентзису: он-то как мало кто умеет добиться в речитативах ощущения самой живой драмы. В «Идоменее» же только замечательные клавирные импровизации игравшей basso continuo Марии Шабашовой и позволяли представить, насколько блестяще все это могло бы прозвучать без купюр.
Зато были вставки — не в таком, по счастью, количестве, как в «Милосердии», но все же не стопроцентно мотивированные. Концертная сцена «Ch'io mi scordi da te?..», подаренная Идаманту взамен его предфинальной арии, не особенно в спектакле пригодилась. Штурмдрангистский немецкоязычный хор о «детях праха» из моцартовской музыки к пьесе «Тамос, царь Египетский» — в общем-то тоже: «Идоменей» и без того великая хоровая опера, а хор musicAeterna и без того заведомо остался бы самым поразительным участником представления.
Спектакль снова поставлен на сцене Скального манежа, пространство которой снова дополняют вырастающие из-под земли в самые патетические моменты прозрачные колонны с мерцающими светодиодами внутри. Кроме них, художник Георгий Цыпин создал для оформления сцены десятки огромных стекловидных предметов: от амфор, пифосов и бутылей до амебообразных сущностей; когда-то в спектаклях Питера Селларса похожий предметный ряд дорастал до известной метафизичности, здесь же этим «пузырям земли» в какой-то момент приходится играть незавидную роль того самого пластика, засоряющего Мировой океан. Показать обещанный гнев природы, изнасилованной безответственным человечеством, у режиссера уже недостает ни сил, ни воображения, но печальнее, что у него не выходят сколько-нибудь жизненными и человеческие конфликты, из которых на самом деле соткана драматургическая ткань «Идоменея».
Жестовый язык хора, противостояние народных масс, современные мундиры военачальников и автоматы в руках стражи, реверансы древним, внеевропейским, ритуальным формам театра — это-то все на месте. Возможно, показательнее всего финал — заключительная ария уходящего в отставку Идоменея вычеркнута, итоговый хор тоже, зато есть балет, под музыку которого танцовщица с Гавайев загадочно помавает руками, а танцовщик из Микронезии семенит по сцене, изумительно громко и ритмично шлепая себя по ляжкам. В общем-то таков и весь этот «Идоменей»: избранные номера оперы в концертном по духу исполнении, искусственно приправленные слабым и необязательным театром.
Сергей Ходнев.
