Книга Анны Коваловой и Льва Лурье называется «Довлатов» (2009), но в то же время в выходных данных Сергей Довлатов значится среди авторов.
О Сергее Довлатове написано немало, это связано и с его личной популярностью, и с тем, что он дружил с пишущими людьми, и с тем, что особенности его прозы зачастую вызывают желание «ответить» автору. У него был сложный характер, он часто обижал друзей, представляя их в карикатурном виде, любил интриговать и сплетничать.
Петр Вайль, журналист и писатель, заметил:
…Как почти все доморощенные интриганы, Сергей был интриганом простодушным: ему больше нравилось мирить, чем ссорить. Ссорил и обижал он часто — но в силу того, что рассказывал о людях смешное, а смешным быть всегда обидно.
В предисловии к книге авторы отмечают, что биографии писателя «до сих пор не существовало» – была биография лирического героя, были мемуары родных, друзей и коллег. Идея написать книгу появилась у них после подготовки двухсерийного документального фильма о Довлатове. Именуя себя авторами-составителями, они стремятся воссоздать реальную биографию Сергея Довлатова на основе многочисленных интервью, взятых в Санкт-Петербурге, Таллинне и США не только у родных и друзей, но и у одноклассников, преподавателей, соседей, коллег по работе, используя фрагменты из опубликованной ранее мемуарной литературы и цитаты из рассказов Довлатова. Восемь кратких комментариев к каждой главе – все, что было написано авторами.
Стилистически биография выдержана в духе рассказов Довлатова.
Главный прием в книге – сопоставление авторской прозы с комментариями, мнениями и реальными фактами. Некоторые мнения противоречат друг другу, что дает ощущение живого диалога и добавляет документальности. Это своеобразный метод исследования – сопоставление разных источников дает новое знание: разрозненные фрагменты вдруг складываются в реальную, объемную картину.
Рассказы Довлатова создают впечатление правдивости текста,
поэтому многие читатели воспринимают написанное как изложение реальных фактов. Если опираться только на текст рассказов, о герое Довлатова сложно составить полное впечатление. Но читателю это и не нужно – в лице Долматова, Довлатова, Алиханова он находит себя, понимающего собеседника, знакомого, друга – и достраивает образ самостоятельно.
Способ рассказать о писателе через «примечания» и «дополнения» к его произведениям представляется вполне удачным, так как автопортрет Довлатова всю жизнь писал автопортрет, и делал это профессионально, тщательно выбирая каждое событие и слово, поэтому попытки создать «обычное», традиционное жизнеописание, вероятно, сталкиваются с «монополией» автора на свою биографию. А. Ковалова и Л. Лурье не ставили целью ни разоблачить, ни реабилитировать писателя, они существенно расширили круг свидетельств о его жизни.
Но даже читателю, который не пытается отличить правду от вымысла, книга будет интересна – потому что персонажи хотя и не повторяют его биографию, но «выросли» из неё, были знакомы с его знакомыми, попадали в те же ситуации, решали те же проблемы… Желающим узнать больше о литературном быте писателя, книга тоже окажется полезной – но уже в более традиционном для биографии смысле.
В первую главу включены воспоминания родственников, соседей, школьных товарищей и друзей о его семье, детстве и юности. Их воспоминаниями авторы иллюстрируют цитаты из сборника «Наши».
Вторая глава описывает университетские годы, знакомство с творчеством Хемингуэя и других зарубежных авторов, первые попытки профессионально заняться литературой – Довлатов показывал свои рассказы уже известным тогда писателям, пытался опубликовать их в журналах, но, отмечая профессионализм и талант, ему неизменно отказывали.
Позже официальное признание станет его главной целью, но что бы он ни делал, он не мог этого добиться. Повесть «Заповедник» – первая опубликованная в России – была сдана в набор через пять дней после смерти Довлатова. Эти попытки, чередующиеся с «халтурой» – работой в газетах «За кадры – верфям», «Советская Эстония», «Вечерний Таллинн», в детском журнале «Костер», на радио «Свобода» в Америке описаны в последующих главах. Отдельная глава посвящена работе экскурсоводом в Пушкинских горах.
Последняя часть охватывает период эмиграции, когда Довлатов добился успеха – десять его рассказов опубликовал «Нью-Йоркер», он основал популярнейшую газету эмиграции «Новый американец», мечтал писать сценарии и хотел вернуться в Россию. Но переезд обернулся творческим кризисом, не о чем было писать – и Довлатов, который и раньше боролся с запоями, стал пить еще больше.
Прочтение «Довлатова» оставило ощущение, будто все в его биографии для меня встало на свои места. Однако трудно сказать наверняка, так ли это – грань между художественным вымыслом и реальной жизнью с трудом различают даже некоторые участники событий. Ощущение «биографичности» возникает, пожалуй, только в конце, когда Довлатов – уже не герой своих произведений, а состоявшийся автор. Его знакомые вспоминают о том времени с горьким сожалением – Довлатов всегда много пил, в запоях был не похож на себя, и всегда извинялся потом. Но в эмиграции, как замечали его друзья, Довлатов пил так, будто искал смерти.
Виктория Беломлинская, писатель:
Мне кажется, если бы он отказался от своей вздорной идеи, что читателя надо всегда потешать, если бы … бесстрашно вывернул бы наизнанку душу в своей главной книге — он почувствовал бы освобождение. И перестал бы мчаться навстречу.
Валерий Попов, писатель, сценарист:
Конечно же, автор все продумывал за своего героя и вел его так, чтобы тот все время находился «у черты», но не погиб бы сразу. Для того чтобы «пасти» столь рискового субъекта, автору приходилось быть собранным вдвойне.
Американская удача потребовала от него отдать ей последние свои силы. Руки автора, которыми он как-то еще отстранял от себя своего героя, постепенно слабели. И вот произошла эта роковая, неизбежная встреча. Настоящий писатель и поэт всегда погибает смертью своего героя — иначе он просто дезертир.
В Америке Довлатов добился успеха, но все пришло «слишком поздно». Изменился и его персонаж, но подлинный герой Довлатова остался в Союзе. Последняя глава меняет фокус внимания читателя — уже ради этого стоило прочитать книгу. На предыдущие главы смотришь через оптику лирических героев Довлатова, но в последней главе читатель остается наедине с писателем, без посредника, который был его «лучшей версией». Наконец-то встречаешься с Довлатовым, но чувствуешь не восторг и даже не жалость, а неловкость заставшего врасплох, как будто все усилия, которые приложил искусный иллюзионист, оказались напрасными.
Вера Бабенко
