Московские комсомольцы Василия Аксенова

Василий Аксенов сейчас больше живет в Москве, чем в Биаррице. Две новые книги: роман «Редкие земли» уже в продаже и еще одна на подходе. Между тем последнее время Василий Аксенов находится «в опале» — литературная общественность его практически игнорирует. Чем классик современности не угодил нынешней околокнижной тусовке? Василий Павлович живет в высотке на Котельнической, об этой высотке нашумевший его роман «Москва-ква-ква». Корреспондент «МК» зашел в писателю в гости. Напоследок Василий Павлович поддался на мои уговоры и нарисовал автопортрет.

Под звездой скандала

— Как вам реакция на предыдущий роман «Москва-ква-ква»?

— Критики озлобились на меня, и рецензии были паршивые. Я не очень слежу за этим. У публики хорошая реакция. Я-то эту книгу очень люблю. Часто бывает — идея возникает и много лет бродит. Когда мы переехали в этот дом, я ходил и думал, хорошо бы тут, рядом с этим домом, что-то сочинить. Историю эпохи, совсем уже ушедших сталинских времен. Сталинские плейбои, как Смельчаков — разведчик, поэт, семижды лауреат, неотразимый мужчина. Я окончил «Вольтерьянцев», думал, хватит, и так навалял столько. Но идея вернулась — с колоссальным наплывом вдохновения.

— А почему озлобилось литературное общество?

— Из-за моей позиции на премии «Букер». Я был председателем и сильно разошелся с остальными членами жюри. Мне не нравился тот роман, который они все выдвигали. А я выдвигал «Каблуков» Наймана, который они в очень неприятной форме, что называется, «лажали». Я разозлился и сказал: если вы хотите, чтобы я высказался по поводу вашего избранника Дениса Гуцко, тогда я вручу ему премию, но выскажусь откровенно. Они разозлились. Дескать, приехал откуда-то и еще нам диктует… Хотя многие говорили мне: ты наконец сказал правду обо всей этой структуре.

— Одно начало вашего нового романа «Редкие земли» — пляж, прекрасный юноша — навевает ассоциации в сторону Томаса Манна. Знаете, «Смерть в Венеции».

— Нет, мне это и в голову не приходило. Это завершение очень странной трилогии. В 70-е годы у меня было две детские книги — «Мой дедушка — памятник» и «Сундучок, в котором что-то стучит». Они тогда с успехом вышли. Спустя какое-то время мне стали говорить: а почему ты не напишешь третий том об этом же герое? В первой и второй книге — один и тот же герой в 12 × 13 лет. Возникла идея написать о том же прототипе. На сегодняшний день ему 43 года. И это, конечно, уже не для детей.

— Не сложно было возвращаться к старым героям?

— Это все-таки не о них. Там это была приключенческая книга, а здесь все сложнее. Это другие люди. Это последние комсомольцы. Московские комсомольцы. (Смеется.)

Вернуться к прежним временам?

— Недавняя фраза Риммы Казаковой: «Как погано живется сегодня поэту!» Согласны с этим?

— Недавно мы встречались с первым вице-премьером Медведевым, там было человек 30 писателей, и большинство стало клянчить деньги. (Смеется.) А Медведев говорит: «Вы что, господа, хотите вернуться к прежним временам, что ли?» Точно попал! (Смеется.) Там же была Римма. Она же была секретарем Союза писателей, беспрерывные поездки то в Бразилию, то в Океанию, то в Канаду. Получала разные издания стихов. Была процветающей дамой. Это сейчас у нее там 5 человек плюс сломанный стул. Сейчас другие становятся процветающими дамами.

— А все-таки — погано ли?

— По-моему, нет. Поганей, грязнее и омерзительнее советского общества ничего не было в истории.

Стихи прозаика Аксенова

— У вас скоро появится еще одна книга — стихи с комментариями.

— Комментарии относятся к моим стихам и к тому, на какой основе они возникли. В связи с этим там немножко рассказывается о моей жизни как писателя. У меня весь аппарат настроен на прозу. Иногда я ощущаю, что мне ее не хватает. Тогда прозаический лад переходит в ритмизированный и в рифмованный. Рифма дает более широкое — и неожиданное! — пространство, ты привлекаешь метафору другого качества.

— У этой книги будет потрясающее название — «В краю непуганых фудзиям». Откуда такое?

— Там есть такой стих — «Дикая индейка». Про дикую индейку, которая прогуливается под окном у автора. Кончается так:

(Ямс — сладкий картофель в кухнях народов Китая, Юго-Восточной Азии, юга США. — В.К.)

Эмигрант по-русски

— Нужно ли вам каждый раз перед поездкой в Россию собраться с духом?

— Я здесь почти не пишу, я пишу в основном там. Идеальная среда для сочинительства. Туда забираюсь, телефон почти не работает. Сижу себе там… Океан шумит.

— Можно ли назвать ваши отношения с Россией так: лицом к лицу лица не увидать?

— Когда я оказался в изгнании, я сразу начал работать в университете. 24 года. Для меня это оказалось такой запоздалой школой, что я увидел Россию оттуда, со стороны. В частности, литературу XIX века. Мы недалеко ушли от нее, мы часть ее. Я вдруг почувствовал себя русским интеллектуалом. А писатель в России никогда не считался интеллектуалом. Либо богемщик, либо охотник, как мой друг Юрий Казаков. Шмалял уток, говорил, как шофер, а писал изящнейшие рассказы.

— В вашем новом романе столько слов на английском, даже со знанием языка понять трудно.

— Там с этим много игры. Сейчас же вообще пишут названия половину на русском, половину на английском. «Духless». Я сначала подумал, это какой-то лесной дух. (Смеется.)

Герои нашего времени

— Вы прозу делите на мужскую и женскую?

— Да. Женщины взялись за сочинительство — хороший признак. Женщины поднимаются вверх. Возьмите список бестселлеров «The New York Times». Там всегда по меньшей мере 50% женщин. Таких серьезных дам, как Мэри Маккартни, пока нет, а приключенческих авторов много. И в России то же самое — отражение западных явлений. Донцова, Маринина… Роксана… Оксана…

— Оксана Робски?

— Да. Это здорово.

— А Улицкая, Рубина?

— Это очень хорошие писательницы. «Искренне ваш Шурик» — это очень хороший роман.

— Нас вот тут выборы ждут. Чего вы от них ожидаете?

— Меня это очень волнует, тревожит. Что там произойдет… Сможет ли кто-нибудь, кроме Путина, так консолидировать, утихомирить все это дело. Хотя и он натворил много неприятных вещей. Они говорят, что они никого не выставляют, но кто-токого-то же там выставляет все-таки. Не может же каждый прийти и сказать: давайте я буду президентом. (Смеется.) Даже на Букеровскую премию выставляют. Если верить, что два первых вице-премьера — главные кандидаты… Я знаю только одного — Дмитрия Медведева. По-моему, очень толковый человек.

— В одном интервью вы говорили, что в России люди страдающие. Так вот посмотришь вокруг себя — все куда-то спешат, покупают, все вроде ничего…

— В любом человеческом роде страдание запрограммировано. Мы стареем — разве это не страдание? У меня есть патриотизм, но не по адресу армии и флота, а по адресу старушек, которых я видел в течение своей жизни. Мне было 5 лет, когда меня забрали чекисты. Я видел бабушку и няню, которые стояли на крыльце и выли в голос. Я их никогда не забуду. Все, что я видел такого рода — бабушки, тети, милые какие-то, ангелы в человеческом образе.

— Новое время нам принесло больше плохого или хорошего?

— Много хорошего. Москва никогда не была такой красивой, яркой, swinging, шикарной. Никогда не было в ней столько греха, прелюбодеяний и красоты такой наглой. Был захламленный проезд на Никольской — Третьяковский. А сейчас там самые дорогие магазины, невероятная роскошь, продаются Ferrari, Bentley! Это невероятное что-то. Возмутительно, что у одних такие гигантские деньги, а у других ничего нет. Но в историческом смысле, если это будет развиваться, а не будет задушено, в конце концов принесет России хорошие последствия. Если вслед за Москвой все будет так подравниваться, что уже происходит и в Екатеринбурге, в Ростове, в Самаре. Начинается новая жизнь, впервые в России капитализм западного типа. При умелом правительстве, которое будет помогать неимущим, старым, это все будет развиваться.

Пикантное

— Наши бабушки считают, что цензуры нет, а кругом одни голые задницы, что нужна какая-то узда.

— Это тоже не надо ограничивать. Можно об этой голой заднице написать абзац, и гораздо больше сексуального восторга будет, чем в фотографии. (Смеется.)

— Кстати о сексуальности. В ваших последних романах аскетизма на эту тему нет!

— Аскетизма нет, да. (Опять смеется!) Сублимация своего рода.

— А чтобы создать нечто новое, вам нужна влюбленность?

— А я влюбляюсь в этих женщин, о которых пишу. А, вы имеете в виду со стороны? Бывают, да, всякие дела… (И снова загадочно смеется.) Раньше больше было.

— Ваша фраза: Донцова врачует. А вы что делаете?

— По-моему, мои вещи будоражат. Может, это и способствует какому-то освежению организма. (Смеется.)

Вера Копылова